Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Надо дочитать учебник, но мне так не хочется, что я думаю о чём угодно - о критике феминизма, о попаданчестве, о том, что я жутко натёр ноги резиновыми сапогами - но только не о том, что нужно.

Дико выбесила позиция казавшегося адекватным анона: "Патриархат - это система, когда на женщинах в прямом смысле пахали тысячелетиями, а мужики ничего не делали".

простыня

Начнём с того, что женщины, впрягающиеся в плуг - явление сугубо военного времени, когда в деревне не остаётся ни лошадей, ни здоровых мужиков старше подросткового возраста. Мужики не впрягаются в плуг не потому, что они зажравшиеся сволочи, а потому, что они кормят вшей в окопах. Тоже нерадостная перспектива, если вдуматься.
К сути. Системы абсолютного угнетения, основанные исключительно на внеэкономическом принуждении, долго не могут работать. В древнем Риме период прям жесткого рабства пришёлся на пик завоевательных войн, приносящих почти халявную рабочую силу, которую можно было не беречь. После Траяна, когда всё завоевали, приток рабов закончился - вот тогда и начали беречь рабов, как миленькие, на пекулий переводить (выдавать в держание какое-то имущество и средства производства), через пару веков вообще перешли к колонату, сиречь первой редакции крепостного права, а потом, веке в 13, вся Западная Европа перешла на систему держаний с лично свободными арендаторами. То бишь не хочешь - не работай и пытайся устроиться в городе. Толп не наблюдалось.
Рабовладение в Новом Свете - это период с 16 по 19 век. Период процветания так называемой треугольной торговли, позволявшей снабжать Америку дешёвой рабсилой при больших, но совершенно игнорирующихся человеческих потерях. Когда треугольная торговля заглохла - заглохло и рабовладение, причём гораздо быстрее. О причинах можно спорить (я не спец, чтобы Фогеля с позицией "рабство было всё ещё экономически выгодно на момент его отмены" критиковать), но тем не менее.
К чему всё это предисловие. А вот смотрите - жестокая система патриархата, женщин ни во что не ставят, эксплуатируют как могут, они мрут пачками, как му...
Wait, oh shi...
Как в таком случае мужчин и женщин в мирное время было примерно поровну? Да, я статистику за 12 век не приведу (и никто не приведёт), но в обществах с перекосом этого соотношения появляются формы брака, отличные от классической, социально одобряемой в Европе схемы брака как союза одного мужчины и одной женщины. Многожёнство в исламе взялось первоначально не столько от сластолюбия мужчин, столько от того, что мужчины мёрли на войне, а их вдов брали в жёны соратники - чтобы они не были вынуждены побираться или проституцией заниматься. В Европе тоже бывали случаи, когда после масштабных войн на многожёнство смотрели сквозь пальцы.
Масштабных случаев многомужества в Европе не припомню. Гендерный состав если и перекашивался, то в сторону преобладания женщин.
Как-то это не очень соотносится с жёсткой эксплуатацией. Чисто логически мужчина, если даже он козёл, но не садист-психопат, будет знать, что если он забьёт эту жену смертным боем или заморит непосильной работой - ок, вторую он ещё найдёт. Но пятую ему вряд ли отдаст кто-то, кроме самых нищих забулдыг, которым плевать на своё потомство.
Касательно гендерного распределения работы анон с возмущением приводил в пример сенокос и жатву, на которую, о ужас, выгоняли беременных женщин, которые прямо там и рожали и всем было пофиг. Дорогой анон не учёл, что приведённый им пример - из истории России. У нас период сенокоса в связи с климатом - две недели. Чтобы единственные корова и лошадь не сдохли с голодухи зимой, на сенокос вскакивали и бежали молодцами даже безногие паралитики осьмидесяти лет, если, конечно, не хотели помереть от голода. С жатвой примерно та же фигня. Не злобные мужчины издевались над беременными женщинами, а климатические условия. Кому интересны подробности - загуглите учебник Милова, там километры статистики и её клиометрического анализа.

Значит ли всё вышеизложенное, что патриархат - это классно, а феминистки орут на пустом месте? Нет.
Патриархат - он как феодализм. В 12 веке это было прогрессивно, в 18 - выродилось в хтоническое чудовище из-за изменения экономических условий в связи с открытием Нового Света в первую очередь. Поэтому я хейчу защитников Старого Порядка - они переносят на 18 век благодать феодализма 12 с его прелестью личных отношений между держателями и владельцем земель. Там, где феодализмом не возмущались особо (привет, Вандея!) - там в связи со спецификой развития региона эти личные отношения сохранялись.
Так же и патриархат. Веке ещё в 17-18 это была система выживания человечества с каким-никаким балансом сил. Женщина находилась в подчинённом положении, но тот был идиотом, кто обращался с ней, как со скотиной, а не в духе того, что сейчас называется "благожелательный сексизм". В норме это были не песец счастливые отношения, а форма некоего негласного договора - мужик несёт основную тяжесть работы на земле (или просто зарабатывает основную массу денег), женщина рожает детей и занимается мелкими работами. Плюс женщина получает ещё какую-никакую защиту от внешнего мира.
А мир был не слишком радостный. "Плохонький, но свой" не на пустом месте родилось. Да, были времена, когда плохонький был лучше, чем раздвигать ноги перед каждым встречным. Потому, что мерзавцев всегда много (и сейчас никак не меньше), а единственным способом гарантированного признания были клещи и дыба. Что поделать, уровень развития техники.
Патриархат начал вырождаться тогда, когда женщины тоже пошли на заводы. Массово. И у них со временем появилась возможность жить самостоятельно и при этом не дрожать от страха за свою судьбу. Этому весьма способствовало развитие техники, повлекшее за собой совершенствование системы социальных льгот и законодательства. Капитализм освободил множество ресурсов для быстрого, в сравнению с прошлым, повышения уровня жизни.
И тогда патриархат стал мешаться - и выродился в то, что есть сейчас. Женщина вполне может быть самостоятельна, как и мужчина, и нормальные люди самодостаточны и не нуждаются в сбрасывании своих тараканов на зависимого от них человека. Ненормальные становятся антибабовцами (и архи-радикальными феминистками Калугина-стайл - это сорта того самого, в общем-то, и отличаются только полярностью взглядов - для одних патриархат - мечта, для других - угнетение по всем фронтам и оправдание сидения на пятой точке).
Патриархат уже отходит. Да, есть сексистские шутки про блондинок - но это отголоски выродившейся системы. Да, есть абьюз и насилие - но это проблема не патриархата, патриархат здесь - оправдание для собственной мерзости и разожравшихся тараканов. Если бы не женская социализация, осуждающая агрессию и доминирование над слабым (хотя не полностью - иначе откуда образ подкаблучника и жены со скалкой?), женщин-насильниц и абьюзерш было бы ничуть не меньше, чем мужчин, потому что понятие "мерзавец" не зависит от пола, расы, национальности, вероисповедания и социального положения. Оно зависит только от того, мерзавец ты или у тебя есть совесть и эмпатия.
Поэтому я не считаю патриархат корнем всех зол. Это просто отжившая своё формация, поднимаемая на щит ретроградами, аналогом ультрароялистов 18 века.
Единственная глобальная проблема человечества - существование мерзавцев, которые могут прикрываться феминизмом, патриархатом, религией, атеизмом и любыми идеалами.
Проблема только в том, что мерзавцы будут всегда.

@темы: my opinion, nowadays, vita

---

Половина учебника по истории послевоенной России (подхвати почесуху та клятая тварь, что придумала аж три вопроса по смене руководства высших властных органов в 1945-53 гг. ) вогнала меня в состояние просвётлённого сознания, но ничего я, понятное дело, не написал и не перевёл, и вообще надо спать хоть иногда.

Нашёл свою старую подборочку на Ванильном Небе Нового Времени - портреты, имена, годы жизни. Лаконично и внезапно очень страшно - понимать, что Анри был твоим ровесником, когда начал войну. Был младше тебя, когда убегал от разъярённой толпы, ворвавшейся в Тюильри.
Был старше на полтора года, когда погиб.
Это так очевидно - и так нелепо и страшно. Вообще при всей моей боли от смерти д'Эльбе его смерть выглядит чем-то завершённым и закономерным. Он изначально подозревал, что чем-то таким всё и закончится - и умер совершенно спокойно, не трепыхаясь. Это жестоко, мерзко и больно - но логично и спокойно. Это не вызывает внезапного неверия. Это - финальный аккорд. Он сказал всё, что мог сказать, сделал то, что мог сделать.
А вот с Анри не так. Оборвалась жизнь, в которой могло быть ещё очень много всего. Блестящая военная карьера - мальчик был талантлив, без шуток, мальчик умел внушать любовь своим подчинённым. В трилогии он у меня - равный соперник Наполеону в этом смысле, полагаю, я преувеличил, но вот построить при желании карьеру маршала в империи у него бы получилось без особого труда.
И всё обернулось пшиком и смертью за до конца не понятные ему идеалы.

С Буагарди ещё обиднее. Уж он-то разобрался, чему его в жизни надо (не верю я Блану, что Буагарди заключал мир только для прикрытия коварных планов эмигрантской высадки), и в планы вряд ли входила гибель по идейным соображением - в них входила долгая и счастливая жизнь с любимой женщиной и кучкой детей в родной халупе родовом гнезде.
Да и вообще в нём жизни хватило бы на пятерых - это не корректный и сдержанный д'Эльбе, проявляющий отличные от табуретки эмоции по особым случаям, Буагарди весь светится энергией и желанием жить.
А тут - хлобысь - и нет человека.

И самое страшное - ни за что. Никому и ничего их смерть не дала. Анри вот вообще после смерти кинулись идеализировать, как и большинство вандейцев, не знаю, как с шуанами.
И меня бесит эта идеализация, причём кого угодно. Вот лежит у меня монография о д'Эльбе - не могу читать. Блевотно. Теперь - блевотно, потому, что я перерос обтекание слюнями на светлый идеал.
Да не были они идеальными! Никто из них не был.
Деревенский валенок Кателино, малость поехавший Лескюр, заигравшийся мальчишка Ларошжаклен, умело лицемерящий Боншан, застрявший между сословиями фрик д'Эльбе, злопамятный и гордый Стоффле, эгоцентричный долбоклюй Шаретт.
Никто из них не был святым рыцарем и небесным ангелом.
Все они были людьми, такими же, как и мы - ели, пили, спали, мечтали, надеялись, страдали от расстройства желудка, спорили об идеях, любили, спотыкались и разбивали об мостовую коленку с разными по приличности комментариями...
И именно это в них восхитительно. То, что окажись передо мной д'Эльбе, я пытался бы обнять не сгусток иллюзорного фаворского света, а невысокого тощего мужчину со вполне возможно не слишком чистой одеждой, немытой головой и щетиной на впалых щеках, от которого пахло бы лошадью, как от любого из смертных, оказавшихся в жёстких походных условиях.
Я не устаю удивляться тому, что все небожители, введенные в мемуарах - живые люди. Для кого-то - бывшие живыми.
Для меня - живые навсегда.

@темы: my opinion, вандейское

---

Pas vraiment noble

Сижу и думаю, как перевести эту фразу. Контекст - Алан Жерар говорит о предводителях-дворянах и начинает с д'Эльбе. Тут он её и говорит. Подозреваю, что тут значение не "дворянин", а "аристократ", иначе всё лишено смысла.
В конечном итоге всё опять упирается в вопрос "какого ж вы, месье д'Эльбе, сословия, вашу ж налево!" Ибо опять Жерар упоминает, как д'Эльбе пнули голосовать с третьим сословием. Но тогда откуда у него офицерский чин?
Либо его папенька был гениальным мошенником, либо в первое сословие был какой-то ценз, либо, что ещё более вероятно - посмотрели не в документы отца, не в документы дальних предков, а документы дедули-виноторговца и прадеда-хирурга. И наблюдали красивый полёт на Плутон И самопоедательское: "О боже, как я, васятка, смел жениться на девушке, среди чьих предков три королевские династии и Людовик Святой!"

@темы: вандейское

---

Ещё немного о Paris Violence

Это тот единственный случай, когда из всего творчества группы - около сотни песен - я люблю только одну, причём искренне и свято. Все остальные я слушать пытался, но вырубал на середине - вот эта панковская рассинхронизация музыки и нарочито подфальшивленного вокала мне вообще никак.
А нашёл случайно. Переводил кусок про Буагарди, загуглил словосочетание "sabre au clair" (саблю наголо") - и гугл мне выдал текст песни с таким названием. ЧСХ, самой мелодии не нашёл нигде. Вообще. Совершенно.
Делать нечего - полез смотреть другое творчество группы. Не понравилось, думал уже забить - и тут наткнулся на неё.
И слушал полтора часа со слезами на глазах.
До этого у меня никогда не было любимой песни, потому, что любил или текст, или музыку, или вообще голос. Здесь прекрасно всё - гитара, вокал, СМЫСЛ

@темы: музыка

---

Paris Violence - In Memoriam

Я уже делал пост, посвящённый этой песне, но давно хотел перевести её сам. Перевод вышел несколько сглаженный - в оригинале там не "старые развалины" и "изнасилованные поколения", а намного грубее. Но вообще я старался сохранить восхитительность оригинала, в котором высокий стиль речи (чтобы понять, что такое panards, мне пришлось лезть в Вики, и то не уверен, что правильно понял) мешается с площадной руганью. Я хочу это петь, желательно на публике, ибо на данный момент это гимн моей жизни и призвания. Он...цинично-романтичный. Возможно, несколько подростковый - я не спорю. Но тут есть прекрасные слова (именно их я перевёл особенно криво, стараясь быть ближе к тексту оригинала). Тут есть надрывные прекрасные чувства ненависти к тому, что "люди говорят" и обыкновенному бытовому расчеловечиванию, ибо в мире, где ты выделяешься, тебя как минимум не любят, а как максимум - бросят подыхать с четырнадцатью картечными ранами.
Она длинная, но не под кат. Одна простыня в ленте - это не критично, а это я прятать не хочу точно.

Поколениям, изнасилованным во имя экономических колебаний,
Отправленных подыхать тысячами в грязи загаженных траншей.
Тем молодым храбрецам, которые по приказу старых развалин
Были отправлены в двадцать лет загибаться под Верденом и Дуамоном.

Изломанным судьбам и разрушенным семьям
Во имя сохранения интересов капиталистического общества.

В память о тех, кто упал однажды ранним утром
Под изобретательным механизмом милого доктора Гильотена.
Юных и пламенных идеалистов под капиталистической экзекуцией,
Ибо их устремления были слишком нигилистскими и потрясали моральный порядок.
Жертв буржуазии и французской чистой совести -
Той, что выбрала Виши и в сорок пятом сменяла шкуру.

О жертвах диктатур и того рода демократий,
Где правитель - мразь, а правительство развращено.

В память о всех наших друзьях и тех неизвестных,
Кто не признал ни единого деспота и был без лишних слов расстрелян.
В память о тех, у кого нет никого, кроме нас, чтобы о них рассказать,
Ибо мы из того же лагеря, что и они, и однажды мы тоже сможем за ними последовать...

Тех, кто пал под пулями Гестапо или ЧеКа
На Украине или в Сталинграде, на стадионе Ивер или в Треблинке.
Тех, кто рухнул в свете прожекторов сторожевых вышек,
Задыхавшийся в колючей проволоке и сражаясь за паспорт...

Каждая страница истории залита кровью,
И когда человек дорывается до власти, он может стать только тираном.

Всегда будут палачи и двуличные твари, наклонности человека плотоядны,
И всегда индивидуальность становится жертвой стада.
Если человек не получил пулю в живот и стоит на двух ногах,
То он просто гнилой и грязный ублюдок.
Все пейзажи похожи друг на друга, загаженные города и гнилые пригороды -
Также и люди все без исключения равны в своём бесчестье.

@темы: переводы, музыка, кактусофагия

---

Это не я, на меня начихали!(с)

Вообще это вот такой своеобразный подарок на ДР  Mary J. Falconnor, которая заинтересовалась темой развития характера Маргариты. У меня давно бродила идея написать про её знакомство с д'Эльбе, но канон я сейчас, в связи с сессией, не осилю. Потом были самые разные феминистические АУ, а потом родилось что-то между Где Маргарита - капитан королевского флота, а д'Эльбе сидит дома и воспитывает детей)

Я успел! Фальконнор, с почти прошедшим! Я тащусь от твоих постов как Галуаст от постиков, да и за жизнь поговорить порой интересно) Оставайся таким же хорошим человеком, пусть в твоей жизни будет как можно больше позитива и совушек и как можно меньше дебилов) Я верю, что всё у тебя в жизни будет хорошо, на твоей улице перевернётся автомобиль с плюшевыми совами, чаем и красивыми девушками
С днём рождения!


Название: Ветер свободы
Автор:  Chevalier sans nomme
Пейринг и персонажи: Маргарита д'Эльбе/Морис д'Эльбе и мимопробегавшие третьестепенные оригинальные.
Рейтинг: G
Размер: 1793 слова
Тип: гет
Жанры: флафф; тотал!АУ
Предупреждения: возможен ООС и некоторая занудность
Описание: Служба в королевском флоте не лишает шансов на любовь и семейное счастье, хотя обстоятельства знакомства могут быть необычными.


Якорь с громким плеском упал в мутную воду порта. Наконец-то они дома...
Маргарита подавила желание спрыгнуть за борт и поплыть к берегу, не дожидаясь шлюпки. Стрелой промчаться по узким улочкам Лорьяна и, распахнув настежь дверь небольшого дома на окраине, крепко обнять тех, кого она любила.
Но, не говоря уж о том, что мокрые объятия вряд ли способствуют укреплению отношений, такие выходки не к лицу капитану королевского военно-морского флота, да и командующего не каким-то там корытом, а новенькой курьерской бригантиной. Неплохо для женщины!
В детстве ей приходилось только мечтать о том, чтобы хотя бы просто отправиться в плавание. Взрослея под шум морского ветра в маленьком портовом городке, Маргарита упорно изучала математику, географию, астрономию и все прочие дисциплины, входящие в программу будущих морских офицеров. Морская школа в Бресте была недостижимой мечтой - но всё же она отправилась туда, сбежав из дома в четырнадцать лет, переодевшись в мужскую одежду.
Юного д'Отрива уже записали в число гардемаринов, когда старый подслеповатый писарь вгляделся в бумаги внимательнее и поднял шум. Все были растеряны - мало какой юный раздолбай показывал такие знания и проявлял такую тягу к ним, как эта высокая, слегка нескладная девица с упрямо сведёнными к переносью тёмными бровями.
Дело дошло до короля. Маргарита была готова сама упасть к ногам его величества и умолять его исполнить её заветную мечту. Что ждало её в ином случае? Брак по родительскому решению лет в семнадцать, надутый самодовольный муж, бесконечные роды и хлопоты по хозяйству - и, должно быть, всё это на континенте, вдали от свежего морского ветра, ветра свободы.
Она добилась своего. Её поселили в отдельной комнате рядом с общими спальнями, в остальном - никаких поблажек её полу. Она была таким же гардемарином, как и тридцать человек рядом с ней, и даже они в конечном итоге приняли её в свой круг. Она никогда нарочно не скрывала свой пол, но и не подчёркивала его, грудь едва виднелась под свободной рубашкой - это было удобно, никто не лез к ней, а если и пытался кто-то посторонний, то товарищи по школе помогали ей защититься, как если бы она была их сестрой или братом.
Ей дали место лейтенанта на корабле. Поначалу возникли трудности - капитан, кажется, не желал следовать общему примеру и всячески демонстрировал своё пренебрежение выучке Маргариты, хотя она была одной из лучших в выпуске. Одновременно этим он дал понять, что считает, будто мужчина в постели и пара оплеух отучат глупую бабу соваться не в своё дело, но едва он дошёл до дела, Маргарита не без злорадства продемонстрировала ему документ за подписью короля, который приравнивал её к мужчине в вопросах службы, после чего осведомилась, желает ли он оказаться под судом за содомию или драться с ней на дуэли? Конфликт был сглажен, впрочем, ей скоро дали другой корабль, её первое, дорогое сердцу корыто, с которого все крысы сбежали ещё десяток лет назад. Неимоверными усилиями она добилась, чтобы эта развалина служила ещё пять лет - и её начали уважать, как команда, так и старшие по званию. Всё меньше было шуток про женщину на корабле, всё больше - восхищённого шёпота:
- Она не женщина, а дьявол!
Чаще всего это льстило ей, но иногда, самыми тёмными и промозглыми ночами, она признавалась себе, что иногда ей хотелось бы быть женщиной. Носить красивые платья. Ловить восхищённые взгляды. Слышать комплименты и с радостью принимать любезную помощь.
Любить. Иметь семью - мужа и детей.
Совсем редко она плакала от осознания того, что многие мужчины будут рады взять её в жёны - но лишь для того, чтобы запереть в четырёх стенах. Чтобы сказать "ты же женщина!", словно это подразумевало, что она не имеет права мечтать.
Они познакомились случайно. Платье она давно уже носила только в церковь, где была не слишком частой гостьей. Прямо с церковного порога пришлось бежать к начальнику порта и ругаться с ним за всякую мелочь для ремонта судна - старый пройдоха подсунул гнилой такелаж. Темнело рано, и когда она вышла из какого-то мелкого кабачка, довольно чистого заведения, учитывая близость порта, куда она зашла перекусить и выпить кружку пива, чтобы отбить вкус ругани и гнилой пеньки, казалось, забившей ей рот...когда она вышла - уже стемнело.
В доках всегда шарилась подозрительная публика, но прежде её сторонились - до тех пор, пока ей не пришлось идти через них в одиночку, безоружной и в платье. Когда пьяная компания из трёх здоровых ребят попыталась зажать её в углу, она впервые в жизни почувствовала липкий, душащий страх от того, что никто даже не узнает, что ей попользовались и убили её, привязав камень на шею и сбросив в мутную воду у пристани.
Она рванулась и закричала - кажется, что-то непристойное, прекрасно зная, что не справится с тремя бугаями. Можно было только разозлить их, чтобы они убили её сразу - в глухих закоулках никто не услышит её криков, а если и услышит - примет её за продажную женщину и решит, что так ей и надо...
- Отпустите её.
Голос был тихий и хриплый. В темноте даже не сразу можно было различить его обладателя, а когда подгулявшие молодчики всё же его различили в неверном свете мутной масляной лампы - разразились хохотом. Маргарите захотелось заскулить от отчаяния - прохожий оказался невысоким и тонким, как клерк или священник. Эх, сейчас бы сюда кого-то из её ребят...да что мечтать о пустом?
- Отпустите, - повторил незнакомец.
В ответ раздался смех. Тот, кто казался предводителем троицы, отшвырнул Маргариту приятелям и шагнул вперёд даже без особой угрозы - и без того было понятно, что лучше отступить.
Блеснула шпага - это было уже серьёзнее. Было бы, если бы против неё не нашлась дубинка.
Следить за этой дуэлью было почти невыносимо, как и вообще бездействовать - она не принцесса, заточённая в башню. Маргарита дождалась, пока враги чуть отвлекутся на дуэль и вцепилась зубами в держащую её руку чуть выше кисти.
Чужой крик и привкус крови во рту подзадорили не меньше, чем вновь обретённая свобода. Бежать в платье было неудобно, хорошо ещё, что недалеко - до единственного фонаря, а потом разбить его об голову побеждавшего уже в этой дуэли главаря, превратив его в одно мгновение в кричащий от боли живой факел, умчавшийся, не разбирая дороги.
Стало внезапно тихо и темно - только тяжёлое дыхание. Луна едва проглядывала из-за туч, и при неверной вспышке света Маргарита увидела, что незнакомец, спасший ей жизнь, навзничь лежит на земле...
Он оказался совсем лёгким, как будто кости у него были полыми, как у птицы, а на них была только натянута кожа. Она почти не запыхалась, пока дотащила его до людного места, а там уже дозвались врача, привели в чувство и выспросили адрес.
Слуг у Мориса не было, да и откуда бы им взяться, если жил он на весьма скромную пенсию отставного военного? Стены комнатушке были почти голыми, только над узкой жёсткой кроватью, куда аккуратно положили хозяина комнаты, получившего сотрясение мозга, висело простое деревянное распятие. Чистота и бедность были казёнными, почти медицинскими - ничто не придавало помещению даже толики уюта, ни одна женщина не заявлялась в эту комнату даже мимолетно, чтобы придать ей жилой вид. Только книги и самое необходимое - стол, стул, кровать.
И Маргарита приходила каждый день, чтобы проверить, как себя чувствует её спаситель. У Мориса постоянно болела голова, читать он не мог - и она задерживалась всё дольше, разговаривая с ним. Он был, наверное, первым, кто, узнав о её профессии, просто чуть удивлённо вскинул брови, но не сказал ничего унизительного, только:
- Не ожидал?
- А вы кем меня вообразили, явившись на помощь?
Он чуть помялся, но всё же ответил смущённо:
- Падшей женщиной.
Маргарита даже усмехнулась недоверчиво.
- Разве падшие женщины стоят того, чтобы их спасать?
Сама она, скорее всего, помогла бы дурёхе, зажатой в углу тремя бугаями - профессия у неё, прямо скажем, так себе, но это одно дело, ей за это деньги платят, а не за то, чтобы её в угру били и увечили. Кто знает, может у неё дети или мать старая, а где ж девушке из бедных найти себе приличную работу. Но ответ Мориса удивил её всё равно:
- Любой человек чувствует боль и не заслуживает, чтобы над ним издевались.
...Наверное, именно после этих слов она его и полюбила.

***

Свадьба была скромной - ей едва хватило жалованья на то, чтобы купить старое, с чужого плеча белое платье - но поздравляла её в порту каждая собака. Некоторые - в надежде, что вот сейчас она оставит службу, обрастёт детьми и парой пудов жира, и будет, наконец, настоящей женщиной.
На следующий день после свадьбы её корабль отплыл по заданию на целых полгода.
Глядя на то, как исчезает вдали берег, она думала о том, что есть много песен о девушках, ждущих моряка на берегу. В старости она, вспоминая прошлое, вполне сможет вывернуть всё наизнанку и спеть иначе.
Сколько девушек не дождались! Погиб ли их милый в море, сами ли они устали ждать... Но Морис её дождался - она вбежала в убогую комнатушку, где они провели единственную свою ночь, не размыкая судорожных объятий, и порывисто обняла его, выбив из рук очередную книжку. И они долго плакали - потому, что вернулась она восемь месяцев спустя, когда он уже отчаялся - но ждал всё равно.
В те месяцы у обоих появились первые, слишком ранние седые пряди.
Она и вправду оставила флот - на год, взяв отпуск по болезни. Сначала - чтобы просто провести это время с Морисом, уж если ей суждено погибнуть в волнах, но отпуск в конечном итоге продлился полтора года, и им срочно пришлось решать, куда в крохотной комнате поставить две колыбели.
Луи и Шарлотта. Сын и дочь.
Глядя, как Морис кормит полугодовалых детей кашей с ложки, а они, как галчата, жадно открывают ротики за новой порцией, Маргарита поняла. что может без опаски оставить детей с отцом. Безответственный в плане заботы о себе, о детях Морис заботился внимательно и трогательно, даже, пожалуй, лучше, чем она, снова заскучавшая по морю.
Несколько долгих плаваний, последнее - аж в Новый Свет, откуда она теперь везла детям невиданные здесь ракушки. И теперь она дома. Дети наверняка забыли её, но Морис так же наверняка помнит и ждёт.
Над ними посмеивались - над женщиной, зарабатывающей на хлеб (и даже накопившей деньги на свой дом), над мужчиной, воспитывающим детей. Смеялись - но им было всё равно.
Шлюпка стукнулась о причал. Твёрдая земля была непривычно устойчивой после шаткой палубы, и первые несколько шагов получились с трудом, но потом она пошла увереннее, а ещё чуть позже - почти побежала.
Дом был на месте - его не унёс пожар, как порой ей снилось в кошмарах, только покосилось крылечко. Скамейка рядом с ним тоже была старой и покосившейся, но это она заметила лишь мельком - потому, что на ней сидел Морис и, по обыкновению своему, читал книгу.
Словно вихрь смёл его, сдавил, закружил, едва не сшибив с переносья очки - зрение уже начинало падать, осыпал беспорядочными поцелуями его лицо. Он в первую секунду опешил, а потом - ответил на поцелуй, молчаливое приветствие...
Прибежали дети, сначала недоверчиво косились на женщину в морской форме, потом тоже обняли. Остаток дня был наполнен улыбками, смехом, а ужин, несмотря на скромность, стал праздничным...

***
- Ты спишь? - тихо прошептала Маргарита, тесно прижимаясь сзади, выгибаясь, так, что он чувствовал жар её кожи - и по телу, несмотря на всё, бывшее с ними совсем недавно, по его телу пробежала дрожь.
- Нет. - Он обернулся и очутился в сильных объятиях.
- Мы так не заснём, - проворчал он, но не сделал попытки отстраниться.
И всё же - заснули.

@темы: твАрения, дружеское, вандейское, gaudete!

---

Тлена псто

Вот вокруг меня столько талантливых людей.
"Я не очень хорошо знаю английский" - говорит один, делающий шикарные поэтические переводы стихов эпохи.
"Я не умею рисовать" - говорит другой и рисует с полпинка так, как я не нарисую никогда.
А я тринадцать лет учу инглиш и не знаю его. Семь лет учу рисовать и рисую хуже пятиклашки. Иногда даже хочется выложить переводик или рисунок на похвастаться - ну, люди же говорят, что не умеют, я-то чуточку вроде научился, значит - можно...
Но вот после такого мне хочется нафиг удалить всё накреативленное и пойти сдохнуть от зависти со словами "зачем я нужен этому фандому".
Нет, это не просьба поглажек. Это тлень.
*Ушёл дописывать фик, который всё равно считает негодным, бездарным и вторичным, как и всё своё творчество*
.

@темы: тлень

---

Завтра экз по инглишу, я даже ещё не переделал текст, который нужно заучить
***
Внезапно упоролся с Электрой на пару ау-зеркалкой "что было бы, если бы вместо сурового патриархата был бы не менее суровый матриархат?". Боже, какая антиутопия с женщинами на всех постах и мужчинами в роли либо слуг-евнухов, либо чернорабочих, с отбором наиболее покладистых экземпляров в качестве доноров ген. материала Шевалье какфсигда придумал очередной лютый дарк и счастлив
Приз за оригинальность получает евнух-Шаретт, а самые мимимишные, как всегда, Лескюр и Анри. Хоть в какой-то аушке не должно быть Виктории в качестве сдерживающего фактора моего ОТП (точнее, тут она есть, но, как и 99,9 % женщин считает мужчин вторым сортом).
А ещё там роман д'Эльбе и Маргариты, и они уходят в закат, демонстрируя, что угнетение по гендерному признаку - фигово в обе стороны.

@темы: свсм упрлс

---

Прочитал "Жерминаль". Если бы был покороче и без зари социалистического будущего на горизонте - было бы идеально.
Живые персонажи. Куча страдашек. Андэрэйдж. Неоднозначность сторон (по крайней мере, мне так показалось), которая, увы, иногда уползает в характерное больше для Виктора-свет-Гюго "мерсские заблуждения старого мира" - это ещё одна причина, почему мне понравился Данелен и даже немножко его дочери.
Этьен и Катрин почему-то отдавали перерождением моего шуанского ОТП фиговая реинкарнация. Жанлен - Жилем из "Предателя", как вот я ненавижу подобных персонажей, которые с детства оскотиниваются (и не надо про среду, загноблённые им Лидия и Бебер куда симпатичнее). Как всегда расчувствовался над тем, что автор вряд ли предусматривал в качестве главной слезодавилки - над лошадьми и над бретонским новобранцем Жюлем. Хотя и сцена расстрела рабочих тоже весьма и весьма.

@темы: книги

---

Читаю к экзамену "Шагреневую кожу". Никогда не думал, что можно так скучно, долго, занудно и ханжески писать про бухло и шлюх. Из интересного только то, что прежде я почитал все фамилии на "-як" бретонскими, поэтому пройдоха-гасконец Растиньяк обладает в моей голове характерно-тентаньячной внешностью.
А впереди ещё на выбор Драйзер, Диккенс, Золя и Флобер Парад скучно-добродетельных обличителей общества, по сравнению с которыми Дюма и Гюго писали просто экшен.

@темы: гранит науки

---

Вообще я писал этот фик для Электры, потому что уже почти год обещаю ей написать что-то про Тинги.
А ещё это альтернативная версия реальности фика" Со дна души", где не было всего того трэша с Шареттом. Почему тогда эта реальность?
Потому, что там д'Эльбе бисексуален и дико этого стремается. И Шаретт всё это чувствует, что и даёт ему что-то вроде морального права лично для него гадствовать всласть.
Я послушал в своё время это объяснение и решил, что д'Эльбе нужно спасать. Нам срочно нужна было отрыть в Маргарите мудроженственность. А лучше - любовь к гей-порно в прямом эфире бесплатно и без смс.
А ещё у неё был очень подходящий брат, своей габенистостью отлично добавлявший ауры человека-дивана в штиродостовую дуальную пару.
И мы упоролись
А потом мы вспомнили, что Тинги был священником. Правда, расстригли его в январе 1789, а Маргарита с д'Эльбе поженились всего парой месяцев раньше, но...Господи, это преканонное АУ на АУ, кого е...волнует?
Короче:

Название: Последняя исповедь
Автор:  Chevalier sans nomme
Пейринг и персонажи: Рене де Тинги, Морис д'Эльбе, упомниается Маргарита д'Эльбе/Морис д'Эльбе\Пьер д'Отрив наклон чёрточки всегда у меня зависит от раскладки, так вот - в пейринге д'Эльбе и Маргариты именно такую и тянет ставить
Рейтинг: PG-13
Размер: 1471 слово
Тип: джен, упоминается гет и слэш
Жанры: hurt|cоmfort, ангст
Предупреждения: много рефлексии и упоминание группового секса
Описание: Рене де Тинги всегда считал, что священник из него вышел не особо, а с помощью страждущим душам и вовсе не ладилось. Однако он сделал последнюю попытку - уже не боясь говорить то, что считает и чувствует верным.

"Эти люди
выходили из конюшни чистыми; один он не принес покаяния в грехах, не
исповедался, не получил отпущения. Вот этому человеку ему хотелось
сказать: "В любви ничего дурного нет, но любовь должна быть счастливой,
открытой. Дурно, когда она тайная и не приносит счастья... Что может быть
хуже такой любви? Только если теряешь Бога. А это и есть потеря Бога.
Незачем налагать на тебя епитимью, дитя мое, ты и так много страдал".
(с) Грэм Грин "Сила и Слава"

Рене де Тинги прошёл по полутёмному коридору к балкону. Ему не мешало бы глотнуть свежего воздуха после душной ландбодьерской гостиной - непривычно шумной, непривычно...светской.
Не то что бы было обязательно увязываться за братом в гости к его старому знакомому, маркизу де Буаси, но если уж решился снять сан - нужно вливаться в жизнь давно покинутого света, начиная хотя бы с почти камерной дружеской встречи. Собеседников там не нашлось, хотя все были любезны с Рене, даже после того, как Франсуа обмолвился о его непростых взаимоотношениях с Церковью.
Этот нарыв нужно было вскрыть, выпустив многолетний гной. Много лет он пытался утешать страждущих, пока однажды не понял в одночасье, что давно выгорел и лишь блеет привычно избитые фразы о любви и смирении. Кому-то помогало, кто-то не приближался больше к церкви на пушечный выстрел. И он понял, что не может больше отвечать перед Богом за доверенные ему души.
Скандала не случилось. Епископ устало выслушал его и мелко кивнул. Послезавтра Рене должен был явиться к нему с бумагами на подпись и - освободиться.
Он не знал, что будет делать дальше. Всё, что он умел - придумывать красивую ложь и распевно читать молитвы на ломаной латыни, чей смысл наполовину ускользал даже от него самого. Но что-то придумает.
Потом.
Вино чересчур разгорячило его кровь, и холодный ветер показался нежным, точно материнская ласка. Блаженно зажмурившись, Рене не сразу заметил, что не один.
Другой человек стоял в самом углу балкона и сосредоточенно смотрел куда-то вдаль. На лице его не отражалось ни проблеска веселья, коснувшегося даже сердца Рене, хотя, как тот помнил, месье д'Эльбе тут ждали, знали и любили. Они с маркизом, если Рене правильно помнил рассказ Франсуа, были дружны ещё со службы, и вряд ли в этом доме, доброжелательном даже к чужакам, кто-то решился бы нанести серьёзную обиду близкому другу хозяина.
Тем не менее, на лице д'Эльбе отражались столь сильные борения чувств, что Рене не выдержал. Сработала ли давняя привычка играть в доброго пастыря, или же ему хватило природой отпущенного умения сочувствовать - он тронул д'Эльбе за плечо. Тот дёрнулся, словно от удара, и несколько секунд смотрел на Рене взглядом неожиданно разбуженного человека.
- Вы невеселы, месье, - начал Рене издалека.
- П-простите, если смутил вас этим, - сухо ответил д'Эльбе. Голос у него немного скакал от выпитого.
- Я... - Рене почувствовал неловкость за то, что так грубо вторгся в чужую душу, но упрямо решил идти до конца. - Простите, что побеспокоил. От старых привычек нелегко отказываться. Я ведь был священником много лет, и, наверное, воспитал себе привычку хотя бы механически отзываться на чужую печаль, особенно - столь сильную.
- Вот только исповеди мне и не хватало... - грустно усмехнулся д'Эльбе. Он словно бы пытался смириться с чем-то шокирующим, невероятным для себя, и это загнанное выражение отчаяния на дне его глаз подтолкнуло Рене брякнуть:
- Почему нет? Во всяком случае она уж точно останется втайне, если вам больше некому довериться. И поторопитесь, - прибавил он с усмешкой, - послезавтра я сниму сан.
Д'Эльбе помедлил и медленно кивнул.
- Не уверен, что моя цель, покаяние, но гарантия тайны - это то, что мне необходимо в данном случае.
Тинги привычно прикрыл глаза ладонью. Он услышал, как д'Эльбе глубоко вздохнул, словно перед прыжком в омут, и выдохнул:
- Всю свою жизнь я чувствовал противоестественное влечение к мужчинам.

***

Против воли Рене вздрогнул, хотя надеялся, что д'Эльбе этого не заметит. Впрочем, тот, видимо, был слишком погружён в себя для того, чтобы в принципе обращать внимание на окружающий мир.
- Я никогда не мог желать тела, не полюбив душу, разум, речь человека, а девушки редко имеют привычку рассуждать о Вольтере и Сократе. С завидной регулярностью я смотрел на очередного товарища по беседам как-то...не так, и мучился ночами, представляя себе недолжное. Никто об этом никогда не узнал, я мучился в одиночестве, и было совсем отчаялся обрести когда-нибудь взаимные счастливые чувства, но - встретил, наконец, Маргариту.
Тинги мельком видел его жену рядом с ним. Вместе они смотрелись забавно - тихий, немногословный мужчина и уверенная, весёлая, даже немного шумная женщина, на фоне которой её муж иногда почти терялся, но явно был этим доволен. Пожалуй, они были счастливы вместе - держались большую часть времени рядом, несколько раз их руки пересекались будто случайно...
Да, они были счастливы.
- Я д-думал - всё позади. Я стал нормальным человеком, победив дурные наклонности. Но я ошибался.
Тинги затаил дыхание и ждал, пока д'Эльбе справится с собой.
- Я по-прежнему любил Маргариту больше всех на свете. Но это не мешало мне смотреть в сторону её брата.
Прежде Рене не доводилось слышать столь интересной исповеди.
- Я боролся с собой, сколько мог. Я знал, что моя страсть должна разрушить всё, но больше не в силах был таиться по крайней мере от неё - и всё рассказал, даже зная, что рою этим могилу своей единственной нормальной, законной любви. Каково же было моё удивление, когда Маргарита только улыбнулась и спросила у меня...
Дальнейшие признания давались ему с явным трудом, несмотря на выпитое.
- ...спросила только...хочу ли я сделать это в её присутствии. И...к-какую позицию я предпочитаю...
Рене почувствовал, как у него предательски заливаются краской щёки.
- И следующую ночь мы провели втроём.
Он добавил ещё несколько деталей, не особенно откровенных, но у Тинги словно перед глазами стояла эта до ужаса, до дрожи непривычная, развратная картина - его собеседник, нагой, открытый, зажатый между двумя телами - мужским и женским, и его хрупкая фигура, изогнутая, кажется, готовая сломаться под двойным напором, слипшиеся волосы, искусанные губы, всхлипы, стоны, жадные и резкие движения навстречу...
В животе сладко затянуло, и Рене поспешил отвлечься.
- Признаёте ли вы свой грех? - заученно бросил он привычную формулировку.
Но ответ был непривычен.
- Грех - это болезнь души. Я же, кажется, впервые чувствую себя здоровым. Здоровым преступником против законов Божеских и человеческих.
Тинги медленно отнял руку от лица. Д'Эльбе был бледен, но большие, широко распахнутые глаза его смотрели с отчаянным почти вызовом.
Рене почти физически ощущал своё бессилие хоть как-то приблизиться к пониманию ситуации. То, что он услышал сегодня, превосходило самые изощрённые пороки, в которых к нему приходили каяться прихожане. Обычно на душе у них не лежало ничего серьёзнее случайного почти соития с чужой женой или совращения девицы. Покаяние у них выходило жалким и неискренним, и Тинги устало накладывал на них епитимию, которую они всё равно не соблюдали, продолжая нежиться в чужой постели.
Человек, стоявший перед ним, только что бросил вызов всей его, Тинги, серой и непонятной жизни.
И Рене впервые за много лет молился искренне. Молился про себя, по-французски, сбивчиво, но горячо и почти слёзно:
"Боже правый, ты знаешь, я не умею спасать души и не умел никогда. Я отказываюсь от креста мне не по плечу и предпочту быть трусом-расстригой, нежели снова пытаться играть в ханжеского лжепастыря, но помоги мне хоть сегодня! Я хочу знать, что помог исцелиться хоть одной душе. Что хоть на что-то я сгодился. Помоги".
- Вы любите их? - внезапно для самого себя спросил Рене.
Д'Эльбе удивлённо на него посмотрел, но ответил.
- Я дорожу Маргаритой больше всего и всех на свете. Пьеру я доверяю, я привязан к нему, хотя вряд ли скажу о великой любви. Нам хорошо всем вместе - не только в этом смысле, - щёки у него вспыхнули, казалось, аж до кончика носа. - Нам...тепло.
Молчание затянулось. Д'Эльбе смотрел на него выжидательно, как отпетый разбойник, ждущий заведомо смертного приговора, но не страшащийся его - по крайней мере внешне. В глазах его плескались сомнения, отчаяние и назревающий стыд за то, что он рассказал подобное постороннему, едва знакомому человеку, пусть и священнику.
- Любовь..., - неуверенно начал Рене. Он снова хотел сказать что-то избитое, но осёкся, словно наткнулся на скорпиона. - Нет ничего дурного в том, чтобы любить, - сказал он неожиданно для себя.
Д'Эльбе вскинул тонкие брови, но Тинги было уже не остановить, словно кто-то другой завладел его разумом и телом.
- Бог будет карать нас за то, кого мы ненавидели. Нет дурного в близости сердец и даже близости тел, если это идёт от добрых чувств, от любви, доверия, тепла... Мне нечего отпускать вам...сын мой. Мне остаётся лишь пожелать, чтобы все люди были окружены таким доверием и теплом.
"И я бы тоже хотел быть в этом числе", - грустно подумал он, кивком прощаясь с остолбеневшим д'Эльбе и покидая балкон.

***

Он уехал ещё до полудня, чтобы завтра успеть к епископу по местным чудовищным дорогам, вдобавок развезённым вечными дождями.
Проходя через веранду, он заметил в углу на скамьях компанию. привлекшую его взгляд.
Маргарита что-то живо рассказывала, и её далеко не юное и не блещущее красотой лицо преобразила искренняя улыбка и блеск глаз. Д'Эльбе молча и неудержимо улыбался и, наконец, рассмеялся почти беззвучно, самозабвенно и от души.
Отрив сидел чуть в стороне, дымя неизменной трубкой, отпугивавшей комаров и большую часть людей своим едким дымом. Временами он отрывался от задумчивого выпускания дыма - занятия, способствующего философским размышлениям о бытии - и поглядывал на сестру и её мужа и своего возлюбленного, словно наблюдал за шалящими в меру детьми, и тогда уголки его губ вздрагивали в едва заметной, но удивительно тёплой для сурового лица улыбке.
Маргарита сказала что-то брату, тот ответил - как всегда односложно и исчерпывающе. Смех возобновился, улыбка Отрива стала шире.
Д'Эльбе вдруг обернулся - счастливый в кругу любимых - и, заметив Тинги, взмахнул рукой на прощание...
"Спасибо, что Ты дал мне нужные слова. Что хотя бы одному человеку смог облегчить душевные метания такой плохой пастырь, как я".

@темы: твАрения, вандейское, в белом венчике из роз впереди идёт д'Эльбе, свсм упрлс

---

Никто не ожидает испанской Инквизиции

Стояло тёплое весеннее утро. Я выспался.
Это всё хорошее, что можно сказать о сегодняшнем дне.
Потому, что препод по новке (официальный, а не Бовыкин, к которому я ходил по неформальной договорённости) не проставил мне зачёт в ведомость.
И мне грозит недопуск к сессии.
Мне.
Недопуск.
К сессии.
Помахав колонии Миакори-треда, успешно освоившей Плутон, я улетел в тау Кита. Хотя кого я обманываю - просто заистерил, рыдал, бился головой об компьютерный стол и параллельно пытался адекватно переписываться с одногруппниками, добиваясь ответа на вопрос "какого хрена?". А потом выпил успокоительное и пошёл менять паспорт, предварительно задав этот вопрос преподу в предельно, даже запредельно вежливой форме.
Сдал паспорт, пришёл - он написал мне, что позвонит инспектрисе и всё уладит.
Ну-ну, j'espere...

@темы: гранит науки, vita, les bougres d'esprit

---

"Перепутье", глава пятая

Начало этой главы я написал больше полугода назад. Как раз до начала фокала д'Эльбе. Потом была ЗФБ, нервные срывы и непонимание того, что должно быть в середине.
Теперь я начинаю это понимать. Надеюсь, я всё-таки допишу. Это просто должно быть дописано - как надежда на то, что если ты не хочешь быть упырём - ты им не будешь.
Тлен, агнст, попытка нон-кона, упыристый в психологическом плане д'Эльбе (нет, к счастью, нон-кон пока не с его стороны). Во мне умер автор сквик-феста

Глава пятая. "Добро пожаловать".

"Ты опасно юн, ты пришел сам
Зачарованный блеском звезд,
Отраженных намеренно
В черной поверхности чаши.
Ты замерзнешь со мною рядом,
Ты ослепнешь от колких слез
В зазеркальном плену
У легенды бессмысленно страшной."(с)

Пробуждение было неприятным, хотя голова была непривычно лёгкой - зато всё остальное ныло. Вдобавок - что сразу его насторожило - под локтем явно был не пол, а земля...
"Неужели я настолько лишился ума, что убрёл куда-то и заснул? Позорище..."
Он открыл глаза и посмотрел вверх, на серое смурное небо, на верхушки едва распустившихся деревьев, украшенных омелой...
Омелой?!
Он лихорадочно подскочил, едва не поскользнувшись на мокрой траве. Босые ноги заледенели так, что впору было ожидать простуды, да ещё и занемели от долгой неподвижности, так что он чуть было не упал, но удержался на ногах - и так и остался стоять, дико озираясь по сторонам невидящими глазами.
Потому, что в Подмосковье омела не растёт.
Не сразу он заметил, что чуть в стороне, словно в насмешку, аккуратно стоят его тёплые тапки и сложен плед, словно бы кто-то неведомый издевательски позаботился о шевалье. Впрочем, было настолько холодно, что пришлось проглотить гордость, напялить обувку и завернуться в плед, чтобы хоть немного согреться.
Следовало выяснить, где он находится.
Ситуация напоминала дурное кино, с той лишь разницей, что происходила с ним наяву - вряд ли во сне или в посмертии станет так адски ныть спина и зуб не попадать на зуб.
"В крайнем случае у меня есть почти сутки на размышление прежде, чем я начну страдать от голода".
Наверное, стоило бы попытаться найти хоть одну живую душу, но шевалье побаивался людей. Что они сделают с человеком, в домашней одежде разгуливающим посреди леса? Уж точно ничего хорошего, того и гляди - в психушку упекут...
Лучше было бы увидеть их так, чтобы они не видели его - откуда-нибудь из кустов. Там можно будет услышать речь, если повезёт - даже понять, если нет - по крайней мере попытаться угадать язык... Вряд ли это будет русский - но кто знает? Это может оказаться и юг России - должно быть, какая-то глушь, раз за пройденные несколько сот метров он не обнаружил ни единого кострища с мусором - прежде, чем почти вывалиться на дорогу.
Развезённый просёлок показался...странным. На нём не было обычных для деревенских дорог следов протектора - хотя бы от трактора или от каких-нибудь местных древних "Жигулей", вопреки возможностям служащих внедорожниками. Но это была явно не пешеходная тропинка - слишком широкая, да и имевшиеся колеи, в которых плескалась вода, говорили о том, что этой дорогой ходит и транспорт - правда, колёса у него не шире велосипедных...
Это было очень странно - но после пробуждения в лесу шевалье как-то не придавал внимания новым странностям. Не было времени пугаться - надо было собраться с силами и мыслями, чтобы решить проблему, а там можно будет и паниковать с чувством выполненного долга.
Тапки пропитались жидкой грязью, неприятно оттягивая ноги, но скидывать их не хотелось - так ногам было хоть чуть теплее. Волоча ноги, шевалье поплёлся по дороге, не слишком пытаясь сориентироваться - всё равно никаких следов не было, а шансы наткнуться на поселение примерно одинаковы в любой стороне и зависят только от плотности населения...
Задувал неприятный ветер, от которого не спасал плед. Шевалье с раздражённым фырканьем натянул его ещё и на голову - не столько для тепла, столько для сознания иллюзии защищённости.
Идти пришлось с полчаса, и единственной удивительно расчётливой мыслью в голове шевалье было сожаление об отсутствии плеера. Даже невозможность позвонить кому-то и узнать, что происходит, мучила меньше, чем отсутствие шанса сунуть наушники в уши и отключиться от пугающей реальности, успокоиться, закутаться, словно в плед, в фантазию, подогретую музыкой.
Деревня резко показалась из-за поворота. Первого же взгляда на колокольню шевалье хватило, чтобы понять, что перед ним совершенно не русская деревня - строение представляло собою образчик ренессансной архитектуры довольно убогого разлива. Шевалье не был искусствоведом, но общие черты колокольни и её сильная обшарпанность говорили о её почтенном возрасте - а также о том, что строили не на века...
Дома тоже не напоминали привычные русские избушки с трогательными наличниками - как и современные европейские коттеджи. Шевалье попытался воскресить в памяти типы домов из курса этнологии, но прослушанный в самом начале студенчества курс, разумеется, давно забылся.
Оставалось только идти вперёд - на свой страх и риск. Не хотелось бы попасть в местный участок или местную психбольницу, поэтому следовало вести себя тише воды, ниже травы.
Солнце стояло уже довольно высоко, а в деревнях встают рано, поэтому совершенно избежать взглядов местного населения шевалье не удалось. Впрочем, не сказать, чтобы не него смотрели с интересом - просто пару раз стрельнули глазами да вернулись к прополке огорода.
А вот шевалье, увидев на ногах местных жителей деревянные сабо, успокоиться уже не мог.
Старинный костюм, сабо, покосившиеся дома и бродящая скотина...это не напоминало даже реконструкцию, потому, что настолько качественно, настолько достоверно невозможно реконструировать ничего. В конечном итоге, тут мог бы по всем законам жанра у кого-то зазвонить телефон, а шевалье бы понял, что его разыграли - но телефон не звонил, не звонил...
Наверное, редкий историк не мечтает попасть в прошлое, и шевалье не был исключением. Для него это даже не было особым шоком - он тысячу раз представлял себе, как бы это могло быть...
Но вот пункта "брести в мокрых тапках и пледе по захолустной деревне где-то, кажется, во Франции" в его планах раньше не наблюдалось.
Наконец он дошёл до церкви - если где и стоило искать информацию, то только здесь, благо даже не пришлось бы расспрашивать священника, в худшем случае выскребая из мозга жалкие остатки знания латыни - на дверях часто висели какие-то объявления, какие-то послания вышестоящих лиц... Не была исключением и эта церковь - двери, как и положено в рабочий день, были заперты, но листок, прибитый к дверям, многообещающе белел.
Одного взгляда хватило шевалье, чтобы с облегчением узнать французский, и даже не очень архаичный - значит, он сможет хоть немного понимать местное население. Но с содержанием документа можно было ознакомиться и позже - сейчас была важнее дата.
"15. 04. 1795 AD"
Мозг работал с компьютерной чёткостью и отрывистостью:
"Год умиротворений. Со дня на день подпишут договор в Ла Превале* - надо поторопиться, если хочу изменить историю...ха-ха..."
Он осёкся, потому, что взгляд его упал выше. Это было не просто от руки написанное на каком-то клочке объявление, бумага была украшена узорами и гербами...
Украшена лилиями и надписью "Royaume de France"**
Шевалье почувствовал, что он сходит с ума - потому, что он не мог перепутать. Потому, что он, проклятье, был историком этой эпохи. 1795 год, Директория, первая Республика...но в глаза упорно лезло "Королевство Франция" и "по повелению его королевского величества Луи 17...".
Он начал подозревать, что это сон, но замёрзшие ноги быстро его в этом разубедили - вновь. Он снял тапки с ног и тщательно отжал, хотя понимал, что это бесполезно, но хотелось сделать хоть что-то, чтобы не разболеться в восемнадцатом веке.
Потому, что, при всём уважении, медицина тут была на кошмарном уровне - кому, как ни ему, было это знать...
Изнутри словно вытащили стержень, опору, от которой он строил поиски. Все его знания оказались бесполезными в этом мире, где он не мог предсказать ход событий - кто-то изменил его и без вмешательства попаданца. Шевалье устало опустился на холодные ступени церкви и скорчился в уголке, закрыв лицо полой пледа, чтобы, в случае чего, его приняли просто за задремавшего нищего или нищенку - кому уж как приятнее...
Он словно провалился в полузабытье, и не мог сказать, сколько прошло времени, когда его невежливо вывели из полудрёмы пинком сапога - и шевалье вскочил, как ошпаренный, дико озираясь по сторонам.
- Поглядите, господа, и впрямь девица... - протянул чей-то манерный и насмешливый голос неподалёку. Шевалье резко обернулся и увидел прелюбопытную для историка компанию - троих молодых дворян, своих ровесников или даже младше, крепко пьяных и, что пугало ещё больше - с выражениями лиц, отягощёнными более самодурством, нежели интеллектом.
- Г-господа... - Французский не шёл на ум, поэтому говорил шевалье медленно, запинаясь. - Я ничего не хотел дурного, я просто отдыхал...
Он порадовался между делом, что глаголы во французском не имеют рода - должно же было быть хоть что-то положительное в этой ситуации?
Лицо говорившего исказила презрительная гримаса и он ответил медленно и раздельно, точно втолковывал что-то полоумному.
- По закону королевства всякий бродяга, пойманный на землях сеньора, подлежит его суду, и его участь зависит от милосердия сеньора...
Шевалье затрясло. Стеклянные глаза этой компании не сулили ничего хорошего.
- Я...я...нет... - только и смог он пробормотать прежде, чем цепкая ладонь схватила его за грудки и притянула к себе.
- Давненько я так не развлекался, - промурлыкал дворянин. От него пахнуло алкоголем. - Как-то всё бродяжки все горбуньи да уродки, а эта симпатичная, удивительно - даже чистая. Проверим, везде ли?
И сунул руку в штаны шевалье.
Шевалье многие годы не испытывал подобного ужаса, крепко замешанного на отвращении. Он вообще не любил, когда к нему прикасались мужчины - а от явной попытки надругательства он рванулся, оставив в руках дворянина здоровенный клок ткани от футболки - и побежал, не оглядываясь.
- За ней!
- Бежим!
Пространство за спиной разразилось криками. Преследователи были порядком пьяны, бежали неловко, даже слуг не позвали. Их преследование было бы смешно, не смотри шевалье им в глаза несколько секунд назад - и не увидь он там желание изнасиловать его, не сходя с места.
Просто для того, чтобы растоптать. Насладиться болью и страхом - в их пресыщенной жизни, должно быть, только это могло утолить жажду острой новизны.
Шевалье уже через несколько минут начал жалеть, что никогда не был спортивным. Ни с каким видом спорта у него никогда особо не ладилось, а с бегом - в особенности. Преследователи были пьяны, но куда лучше подготовлены. Они знали местность и их было больше.
Тапки пришлось сбросить с ног и, оскальзываясь, бежать босиком по глинистому склону. Пришлось оставить и плед, не обращая внимание на то, что грудь полностью обнажена - сейчас было не до этого...
Он не знал, что будет делать дальше, куда бежит - он бежал не куда-то, а откуда-то. От криков за спиной. От перспективы оказаться во власти преследователей - от одной этой перспективы темнело в глазах и перехватывало дыхание. Шевалье не бежал бы так от публичной порки или даже казни - по крайней мере там была бы просто боль, которую он умел терпеть - но не нарочитые издевательства, не игра с его телом и душой.
К тому же он не был уверен, что когда-нибудь согласится отдаться мужчине даже добровольно.
Всё это казалось дурным сном, но ему никогда не снилось таких чётких и реалистичных снов - и прикосновения были вполне ощутимыми, и в глазах темнело вполне правдоподобно...
Подъёмы чередовались со спусками. Роща закончилась, начались мелкие перелески - что, увы, было куда хуже. На открытом пространстве его могли видеть, если бы нашлось огнестрельное оружие - так и вовсе ранить.
За спиной действительно раздался одиночный выстрел. К счастью, опьянение помешало преследователям целиться точнее, да и дальность у пистолетного выстрела была небольшой. Пуля уже на излёте просвистела у плеча шевалье, и он испугался бы, если бы ещё имел силы.
Каждый шаг давался с трудом. Он уже несколько раз спотыкался, едва не падая, но заставлял себя передвигать нывшие ноги. Лёгкие разрывались от недостатка воздуха, он жадно глотал его, но его словно бы всё равно не хватало...
Совсем рядом, чуть сбоку, из-за купы деревьев показался дом - явно больше крестьянского, но для поместья весьма скромный. Шевалье из последних сил рванулся туда, оставив даже мысль о том, что может подвести хозяев, навьючив на них ненужные проблемы - удивительно сильно было желание спастись.
Он потерял своё сердце, но больше ничего терять не желал.
Нога неумолимо заскользила по глине в сторону, и шевалье, неловко взмахнув руками, растянулся на земле.
Осознание, что у него нет сил подняться, было холодящим, словно первый снег. В отчаянии он уронил голову прямо на сырую землю и замер, тяжело дыша.
Преследователи больше не торопились.
- Ну и зачем было так торопиться, милая? - Голос - другой, не тот, что у первого дворянина - был почти ласковым, и от этого стало противно вдвойне. Он походил на развратного отчима, убеждающего падчерицу, что не собирается делать ничего плохого. - Мы не сделаем тебе ничего дурного.
- Ложь, - беззвучно прошептал шевалье, намертво впиваясь ногтями в землю.
Его грубо подняли за шкирку и встряхнули.
- Испачкалась вся, - сварливо произнёс третий.
- Вот иди и мой сам, - первый расхохотался, сочтя, видно, свою фразу весьма удачной.
Чья-то рука медленно прошлась по позвоночнику, и это прикосновение было куда неприятнее даже змеиного.
Пародия на ласку.
- И так, пожалуй, сойдёт.
Отвратительные руки хватали и грубо мяли грудь. Шевалье хотелось упасть и умереть на месте, просто так, без всяких усилий - потому, что он был не в силах сделать хоть что-то. Даже заплакать, даже умолять о помощи - видимо, это только пуще разозлило пьяную компанию.
- Да что она, сдохла что ли? - Звонкая оплеуха заставила шевалье очнуться и, собрав последние остатки сил, хрипло и безнадёжно взвыть:
- Помогите! Кто-нибудь! Ради Бога!
Видимо, это была немного не та реакция, которую ожидали вызвать недружелюбные аборигены, потому, что порыв шевалье к спасению был прерван новым ударом, повалившим его наземь. Дёрнувшись в последней, инстинктивно-животной попытке спастись, он пополз, оскальзываясь на мокрой глине, к видневшемуся спасительному зданию.
Чья-то рука перехватила его за шкирку, но он рванулся вновь, оставляя последние клочья старой футболки в руках преследователя, поднялся на дрожащие ноги и сделал несколько ковыляющих шагов - прежде чем его не сшибли наземь грубой подсечкой и не наступили на спину.
- Крыса бешеная!
Шевалье судорожно дёрнулся, как пригвождённая бабочка, но его заблаговременно прижали к земле ногой.
- Может, ударить её по голове? Дёргаться не будет.
- Что ты, так же не интересно! Они же дёргаться должны.
- Вот видишь, что бывает с плохими девочками, которые не слушаются...
В голове мутилось. Наверное, так сходят с ума - если он не сделал этого раньше, и всё, что происходило, не было игрой воспалённого разума - но ни один разум не способен передать, как давит на кожу подковка каблука.
Чьи-то руки рывком перевернули его на спину и потянули штаны - он не видел от слёз, кто это был, да и какая разница? Всё равно его грубо поимеют все трое по очереди, а потом пристрелят, как дикого зверя, и бросят в ближайшем овраге его...использованную оболочку.
Ничего не удастся изменить.
***
Впервые за много дней чуть распогодилось, и д'Эльбе вышел на улицу - прочь из дома, прочь от концентрированной атмосферы отчаяния, памяти и бессилия.
Прежнее сумасшествие словно пошло на спад - так, по крайней мере, должно было казаться со стороны. Он не страдал открыто и откровенно, не выпячивал свою боль, а лелеял её, как чудовищного ребёнка, подменыша-эльфа. Он упивался ей.
Д'Эльбе и не помнил почти, как он жил прежде - всё казалось сном, далёким и счастливым, но давно минувшим, и воспоминания походили на память о давно умершем друге детства - глуповатом и добром. Всё, что было раньше, было хрупко и временно. Любовь? Маргариту не вернуть. Дружба? Буаси пытался до него достучаться, но едва не лишился жизни при первой же попытке вытащить его на свет. Свет причинял боль и был бесполезен.
Идеи? Когда-то он верил в них. Когда то он верил, что человечество изменится. Что мир станет лучше. Он готов был отдать за свою веру жизнь - и это покалечило его и отняло у него сердце, а в обмен д'Эльбе получил лишь насмешки, презрение и возвращение той самой формы власти, которую он почитал тиранией не меньше, нежели республику.
Даже будущего у него не было в этой тошнотворно знакомой дыре. Всё как почти пятнадцать лет назад, когда он из гордости бросил армию, вышел в отставку, не желая идти на поклон. Тогда он думал, что его жизнь кончена - но не знал, что ему суждено пережить ещё две любви, войну и пытки, чтобы окончательно затихнуть, перестать жалко трепыхаться и вполне увериться, что жизнь и вправду окончена.
Башмаки скользили по глине. Пришлось отломать обломанную недавней бурей ветку и использовать в качестве трости, чтобы не поскользнуться. Хорош бы он был, возвратившись домой с красным глиняным пятном пониже спины - наверняка над ним посмеялась бы даже Филиппа.
Вне дома не были слышны человеческие голоса - и это было прекрасно. Только лёгкий шелест ветра, покачивавшего шары омелы среди голых ветвей и пустое серое небо.
Природа не лгала - д'Эльбе был одинок и рад этому. Больше у него нечего было отнимать, он не желал покидать свой кокон - он и так познал много боли. Слишком много - и не хотел чувствовать её ещё, не хотел испытывать вообще ничего, не хотел тешить себя такой глупой ложью, как любовь, дружба, вера...
Одиночество - вот последняя правда на земле.
Однако же его одиночество бесцеремонно нарушил крик.
- Помогите! Кто-нибудь! Ради Бога!
Д'Эльбе поморщился. Восхитительная пустота была грубо прервана, и он поспешил на голос - больше для того, чтобы крики не повторялись.
Идти пришлось вовсе недалеко, несколько сот шагов. Увиденное всколыхнуло в нём лишь лёгкую брезгливость - трое юнцов с замашками, достойными двора - самодовольством и грубостью, какую проявит не каждый разбойник с большой дороги - порядком пьяные и разгорячённые, столпились над обнажённой девушкой в тщетной попытке решить, кто же первый над неё надругается. Та даже не думала как-то воспользоваться моментом, видимо, окончательно выбилась из сил. На теле её были заметны синяки, но всего несколько штук - вряд ли её избили до полусмерти.
Ситуация вызывала только брезгливость - подобных грубых, животных проявлений жизни предостаточно на войне. Когда-то он был столь наивен, что пытался предотвращать их по крайней мере среди своих солдат, считая насилие отвратительным. Сейчас ему была глубоко безразлична как подоплека, так и то, что должно было произойти в дальнейшем.
Внезапно девушка подняла голову, и д'Эльбе вздрогнул. Он не понял в первую секунду, почему сразу же вспомнил Анриетту де Люссан - девушка совершенно не походила на неё внешне: чрезмерно высокая и крупная, с коротко остриженными тёмными волосами и скуластым лицом.
Они были совершенно не похожи, даже глаза у них были разного цвета, насколько он видел с такого расстояния, у Анриетты - ярко-зелёные, у незнакомки - серо-голубые, но и в тех, и в других плескалось одинаковое смертное отчаяние и ужас.
Но сейчас д'Эльбе видел ещё и безумную надежду на то, что он, Морис д'Эльбе, выйдет вперёд и спасёт её.
Он медлил, но другой, прежний, глупый и наивный Морис д'Эльбе проснулся в нём на жалкие секунды, которых хватило на то, чтобы выйти и сказать:
- В-вы вышли за границы своих владений. Здесь м-моя земля. - Он кивнул на замшелый камень шагах в трёхста от того места, где он стоял. - Отпустите девушку.
Д'Эльбе подготовился к тому, что трое пьяных избалованных барчуков, как по команде повернувшие головы к говорившему, будут спорить, возможно, один из них, вооружённый пистолетом, даже схватится за него. Нынешний д'Эльбе в душе закатил глаза своему поведению, но прошлый хорошо помнил то время, когда был готов умереть, заступившись за беззащитных.
И он готов был рискнуть собой в последний раз - в память Анриетты де Люссан.
- А то что? - запальчиво, залихватски и почти весело спросил один из них. - Побьёшь нас своей палкой? Да из тебя песок сыплется, развалина!
Д'Эльбе побледнел и перехватил палку, словно шпагу. У них не было холодного оружия, это давало крохотное преимущество, разумеется, отступавшее перед тем, что каждый из этих троих был выше, тяжелее и наверняка сильнее.
- Месье д'Эльбе! - раздался совсем рядом голос Шуэтта. - Констанс велела передать, что обед готов, поспешите, пока всё не простыло!
В другое время д'Эльбе только фыркнул бы мысленно в обиде на то, что обычная, приземлённая и омерзительная жизнь грубо вторгается в его кокон, но сейчас он был готов едва ли не обнять так вовремя появившегося слугу. Тот вышел из-за куста.
- А это ещё кто такие? - Судя по треску толстой ветки, Шуэтт абсолютно правильно трактовал сцен, которую застал. - Пусть на своих землях пойдут и насильничают!
Расклад изменился. Двое людей, привычных к оружию, против трёх пьяных безоружных юнцов - и последние, несмотря на хмель, это поняли.
- Больно надо было, - фыркнул один и нетвердо развернулся, но другой не был столь флегматичен.
- Ещё посмотрим! - выкрикнул он, хотя и не уточнил, что и где собрался посмотреть. В другое время д'Эльбе принял бы во внимание его угрозу, но сейчас хотел лишь одного - чтобы этот трагифарс окончился, и он мог снова вернуться в свой кокон.
Троица пьяных идиотов покинула земли д'Эльбе, и тот медленно подошёл к девушке, сидевший на земле в какой-то прострации - она только судорожно куталась в грязный плед, единственное, что уцелело от её одежды.
- Идёмте, - сказал он довольно резко. - У меня дома вы будете в безопасности.
Он совершенно не хотел пополнять Вожиро ещё одним лишним человеком, но счёл, что взятые на себя обязательства нужно выполнять до конца.
***
Шевалье медленно поднял голову и посмотрел на слегка сердитое лицо своего спасителя. Французский не сразу был воспринят мутным сознанием, и прошло несколько минут, прежде чем он смог выдавить хотя бы самое простое:
- Как...как ваше имя?
Незнакомец недовольно поджал губы, но всё же ответил:
- Морис д'Эльбе.
Если он надеялся на то, что этот ответ поднимет шевалье на ноги, то глубоко заблуждался.
Шевалье застыл, не отрывая взгляда от того, кто много лет назад стал его богом.


*Мирный договор в Ла Превале (ла Мабиле) - неудачная попытка заключения мира между шуанами и Директорией.
**Королевство Франция (фр.)

@темы: твАрения, "Перепутье", вандейское, в белом венчике из роз впереди идёт д'Эльбе

---

Проблемы дайригендеров

Решил по совету психолога заняться подбором нравящейся мне внешности. Перебрал варианты, коррелирующие с любимыми вариантами самоощущения.

1) Сразу отверг девочку-феечку. В милых платьицах я смотрюсь как актриса из русского порно с псевдо-андэрэйджем, а именно - как очень глупо вырядившаяся в детское платьице кобыла с квадратной рожей и ногами греческого атлета в розовых чулочках с бантегами.
Хотя сами по себе платьица с кружавчиками красивые Полтора часа лазил по алиэкспрессу в разделе готической лолиты и панк-лолиты - залил клавиатуру слюнями, но не с моим лицом и телосложением(

2) Думал, как совместить утилитарную и удобную часть гардероба с красивенькой и очень неудобной - ибо не всегда есть силы выглядеть соответствующе кружевной рубашке и ботфортам, иногда хочется залезть в старую байковую рубашку, покрытую катышками любимую шаль и не показывать носа в + 10 и дождь из этого кокона. Или в +30 хочется надеть великоватую венгерскую рубашку с этническим мотивом, превращающую меня в коротконогое чудище - и забить, ибо ткань очень приятная.
Пока подумал разве что о том, что у меня шкаф с двумя отделениями - для зимы и для лета, а вот если их приспособить под разные стили?

3) Как решить проблему...как описать? Все красивые кружевные кофточки делаются, понятно, на женскую фигуру. И по соотношению грудь-талия-плечи на мне всякие S и M сидели всегда прекрасно.
Пока в мою светлую голову не ударил очередной приступ "я хочу отпилить эти мерсские уродливые сиськи", и я не зашвырнул подальше любые формы белья, кроме импровизированной (и очень удобной!) утяжки.
И всё хорошо, но вот блузки будут хлобыстать, если кроятся по фигуре (а все супер-кружевные прекрасные блузки с алиэкспресса именно такие)

4) И самое сложное. Как не думать о том, как будут на меня смотреть люди, когда я буду ходить так, как я действительно хочу? И как совместить этот образ с привычкой передвигаться вприпрыжку, дурацкой улыбкой и в принципе не особо аристократичной внешностью?
Подозреваю, что просто забить и делать то, что хочется в пределах, ограниченных совестью и уголовным кодексом.

@темы: о себе любимом, vita

---

Перечитывал старые переписки с Электрой - часто так делаю.
С пугающей регулярностью даже в недавних я повторяю, что не вижу смысла жить. Что жизнь не приносит мне удовольствия. Я не умею ей наслаждаться. Даже увлечения - это просто опиум для народа.
Но сейчас я понял, что для того, чтобы наслаждаться жизнью, мне сначала нужно найти, кто я есть. Я отвлёкся от этого полтора года назад, пытался шарить, но шарил не там.
Чтобы исцелить личность, сначала нужно её достроить.
Я вижу, хоть и довольно смутно, кем я хочу стать. Я хочу быть шевалье.
Когда-то давно я определил для себя, что ник - это моё истинное имя, но не только потому, что я ненавижу паспортное, и отзываюсь на него, как заключённый - на свой порядковый номер. Ник - это то, что я выбираю сам. Как я определяю себя. Кем я хочу быть.
Я - шевалье. И пока - шевалье без имени. Мне предстоит его обрести.
Я не знаю, сколько усилий и какого рода мне потребуются - умственных и физических.
Но однажды я стану шевалье с именем. И больше никто и никогда не отберёт у меня мою личность.

@темы: о себе любимом

---

Брендон Сандерсон "Рождённые туманом"

Когда есть время что-то писать - постоянно забываю, о чём же хотел.

Ну вот, дочитал "Рождённых туманом" Брендона Сандерсона. Первую часть читал четыре с лишним года назад, когда перевели.
К концу повествования всё слишком убыстрилось, не люблю я этого. Герои сильно подстёрлись, стали больше функциями. Наверное, даже самый лучший писатель не может этого избежать.
Но в остальном - это как Джордж Мартин, только лучше и без NC-17 на каждом шагу. Весь рейтинг там за расчленёнку и дико сквикнувшую меня во второй книге сцену трупоедства.
Персонажи были лучше всего в первых двух частях. Дальше они уже что-то большее, нежели просто люди - и это объяснимо, учитывая их невообразимые волшебные силы (но такие и должны быть у людей, которые сначала забарывают живого бога, а потом - одну из стихий мироздания).
А до этого - все просто прекрасны. И фарамирообразный Эленд, и Кельсер, создавший из своей смерти религию, и Бриз, чья волшебная сила - в манипулировании эмоциями, а не в сражении, но он всё равно остаётся в обречённом городе, и Сейзед, хранитель религий, уничтоженных за века до его рождения, произнесший фразу, которая превратила меня в соляной столб:
"А если мечты из прошлого заслуживают, чтобы их помнили?"
Я даже не могу выделить из них кого-то одного - за всеми было интересно следить в разное время. Ну и сама концепция, внезапно и многократно оказывающаяся с ног на голове, неоднозначный мир, в котором нельзя быть ангелом...
Но при этом, в отличие от Вестереса, в этом мире хороший человек имеет шансы выжить.
И даже спасти мир.

П. С. Сцена смерти воплощения светлого начала. Как Охранитель в последний раз обращается к Эленду посреди пустыни, а тот уходит - и мёртвое тело вываливается из пространства, а потом его погребает пепел, сыплющийся неба. Без свидетелей.
Но дело не только в печальной сцене.
Мне забавно было читать, что описание создателя человечества похоже...на д'Эльбе.

@темы: книги

---

Открываю почту, вижу письмо от Бовыкина - ааа, паника, смерть, гроб, гроб, кладбище, гильотина. Серьёзно, дыхание перехватило.
Нет, в итоге я заработал свой зачёт, думаю, и в дипломники он меня взять не откажется.
Осталось сделать последнюю карту по славянам и последний пересказ по английскому.
И сессия:

@темы: гранит науки, vita

---

Вот всегда так: когда что-то происходит - нет времени писать сюда, а когда есть время - всё уже забыл, что хотел сказать. Хотя, надеюсь, не всё. По пунктам.

1) Файрпик, собака, полетел, сбив мне все вандейские картинки в постах. Некоторые из которых не были у меня сохранены. Плюс ещё не знаю, какой теперь брать фотохостинг - сэйвпик вроде норм, но не то, а у имгура мне навигация не нравится.

2) Разговаривали с Электрой на тему того, что такое любовь. В стопицотый раз наверное. Я начинаю убеждаться, что единого рецепта нет - можно только вывести какие-то общие закономерности здоровых (но при этом интересных) отношений.
Ещё говорили об идеальном представлении о предмете сердца. Внезапно понял, что у меня он намертво склеился с суперэго. В итоге когда я начинаю любить абстрактную личность (с любовью к живым у меня большие сложности, хотя там всё же не всё безнадёжно), я дорисовываю ей свои черты, а в себе пытаюсь развить её. Так у меня было в отрочестве с Эомером, так и сейчас - с д'Эльбе. Я не хотел бы играть роль Маргариты на какой-нибудь игре, а вот его бы сыграл с удовольствием.
Поэтому "Перепутье", которое я когда-то, надеюсь, продолжу, и выходит каким-то странным. По сути моё альтер-эго и моё супер-эго в конце становятся пейрингом

3) Электра колесит по России, я пытаюсь выспаться. Завтра (уже сегодня, да) отец позвал меня забрать книги из продаваемой-таки их с дядей квартиры. Книги жалко, но не поеду - и не только из-за недосыпа.
Именно из той квартиры меня когда-то увезли в первый раз в психушку. Это не то место, которое я посещу со светлым чувством ностальгии.

@темы: vita

---

"Le petit Gregoire"

Милейшая бретонская песенка, которую я решил перевести (в сети перевод был, но сокращённый и некачественный).

оригинал

La maman du petit homme
Lui dit un matin :
"A seize ans, t'es haut tout comme
Notre huche a pain !
A la ville tu peux faire
Un bon apprenti...
Mais pour labourer la terre
T'es ben trop petit, mon ami !
T'es ben trop petit.

{Refrain:}
Prends ton fusil, Gregoire !
Prends ta gourde pour boire !
Prends ta vierge d'ivoire :
Nos Messieurs sont partis
Pour chasser la perdrix !

Vit un maitre d'equipage
Qui lui rit au nez
En lui disant : "Point n'engage
Les tout nouveaux-nes !
Tu n'as pas laide frimousse,
Mais t'es mal bati.
Pour faire un tout petit mousse
T'es 'core trop petit, mon ami...

Dans son palais de Versailles
Fut trouve le roi :
"Je suis gas de Cornouailles
Sire, equipez-moi !"
Mais le bon roi Louis Seize
En riant lui dit :
"Pour etre garde-francaise
T'es ben trop petit...

La guerre eclate en Bretagne
Au printemps suivant !
Et Gregoire entre en campagne
Avec Jean Chouan.
Les balles passaient, nombreuses
Au-dessus de lui
En sifflotant dedaigneuses :
"Il est trop petit, ce joli...

Cependant une le frappe
Entre les deux yeux.
Par le trou l'ame s'echappe :
Gregoire est aux Cieux !
La, Saint Pierre qu'il derange
Lui dit : "Hors d'ici !
Il nous faut un grand archange
T'es ben trop petit, mon ami...

Mais en apprenant la chose,
Jesus se facha,
Entrouvrit son manteau rose
Pour qu'il s'y cachat,
Fit entrer ainsi Gregoire
Dans son Paradis
En disant : "Mon ciel de gloire
En verite, je vous le dis,
Est pour les petits !

Перевод

Мать маленького человека
Ему сказала однажды утром:
"В шестнадцать лет ты
не выше нашей квашни.
В городе ты можешь стать
Хорошим подмастерьем.
Но для того, чтобы пахать землю,
Ты слишком мал, дружок,
ты слишком мал".

Припев:
Возьми своё ружьё, Грегуар,
Возьми свою фляжку,
Возьми образок Девы из слоновой кости.
Наши господа ушли,
Чтобы поохотиться на куропаток.

Был один боцман,
Усмехавшийся себе под нос.
Он ему сказал: "У нас тут
Не приют для новорождённых!
На мордочку ты милый,
Но вот сложением не вышел.
И для того, чтобы стать юнгой,
Ты слишком мал, дружок".

В Версале он
Отыскал короля.
"Я парень из Корнуая,
Сир, возьмите меня на службу!"
Но добрый король Луи Шестнадцатый
Сказал ему со смехом:
"Чтобы служить в королевской гвардии
Ты слишком мал".

В Бретани вспыхнула война
Следующей весной.
И Грегуар ввязался в неё
Вместе с Жаном Шуаном.
Множество пуль миновало его,
Пролетая выше.
И вокруг пренебрежительно посвистывали:
"Он слишком мал, прелестно..."

Однако один удар
Промеж глаз
Вышиб из него дух:
И Грегуар оказался на Небе.
Святой Пётр, которого он побеспокоил,
Сказал ему: "Убирайся!
Нам нужен величественный архангел,
А ты, дружок, слишком мал"

Но, заслышав разговор,
Иисус рассердился.
Откинул розовый покров,
За которым скрывался,
И ввёл Грегуара,
В своё Царство.
Он сказал: "Моё Царство Славы,
Истинно вам говорю,
для малых сих!"

@темы: переводы, шуанское, folk is not dead!