Вообще я писал этот фик для Электры, потому что уже почти год обещаю ей написать что-то про Тинги.
А ещё это альтернативная версия реальности фика" Со дна души", где не было всего того трэша с Шареттом. Почему тогда эта реальность?
Потому, что там д'Эльбе бисексуален и дико этого стремается. И Шаретт всё это чувствует, что и даёт ему что-то вроде морального права лично для него гадствовать всласть.
Я послушал в своё время это объяснение и решил, что д'Эльбе нужно спасать. Нам срочно нужна было отрыть в Маргарите мудроженственность. А лучше - любовь к гей-порно в прямом эфире бесплатно и без смс.
А ещё у неё был очень подходящий брат, своей габенистостью отлично добавлявший ауры человека-дивана в штиродостовую дуальную пару.
И мы упоролись
А потом мы вспомнили, что Тинги был священником. Правда, расстригли его в январе 1789, а Маргарита с д'Эльбе поженились всего парой месяцев раньше, но...Господи, это преканонное АУ на АУ, кого е...волнует?
Короче:
Название: Последняя исповедь
Автор: Chevalier sans nommeПейринг и персонажи: Рене де Тинги, Морис д'Эльбе, упомниается Маргарита д'Эльбе/Морис д'Эльбе\Пьер д'Отрив
наклон чёрточки всегда у меня зависит от раскладки, так вот - в пейринге д'Эльбе и Маргариты именно такую и тянет ставить Рейтинг: PG-13
Размер: 1471 слово
Тип: джен, упоминается гет и слэш
Жанры: hurt|cоmfort, ангст
Предупреждения: много рефлексии и упоминание группового секса
Описание: Рене де Тинги всегда считал, что священник из него вышел не особо, а с помощью страждущим душам и вовсе не ладилось. Однако он сделал последнюю попытку - уже не боясь говорить то, что считает и чувствует верным.
читать дальше
"Эти люди
выходили из конюшни чистыми; один он не принес покаяния в грехах, не
исповедался, не получил отпущения. Вот этому человеку ему хотелось
сказать: "В любви ничего дурного нет, но любовь должна быть счастливой,
открытой. Дурно, когда она тайная и не приносит счастья... Что может быть
хуже такой любви? Только если теряешь Бога. А это и есть потеря Бога.
Незачем налагать на тебя епитимью, дитя мое, ты и так много страдал".
(с) Грэм Грин "Сила и Слава"
Рене де Тинги прошёл по полутёмному коридору к балкону. Ему не мешало бы глотнуть свежего воздуха после душной ландбодьерской гостиной - непривычно шумной, непривычно...светской.
Не то что бы было обязательно увязываться за братом в гости к его старому знакомому, маркизу де Буаси, но если уж решился снять сан - нужно вливаться в жизнь давно покинутого света, начиная хотя бы с почти камерной дружеской встречи. Собеседников там не нашлось, хотя все были любезны с Рене, даже после того, как Франсуа обмолвился о его непростых взаимоотношениях с Церковью.
Этот нарыв нужно было вскрыть, выпустив многолетний гной. Много лет он пытался утешать страждущих, пока однажды не понял в одночасье, что давно выгорел и лишь блеет привычно избитые фразы о любви и смирении. Кому-то помогало, кто-то не приближался больше к церкви на пушечный выстрел. И он понял, что не может больше отвечать перед Богом за доверенные ему души.
Скандала не случилось. Епископ устало выслушал его и мелко кивнул. Послезавтра Рене должен был явиться к нему с бумагами на подпись и - освободиться.
Он не знал, что будет делать дальше. Всё, что он умел - придумывать красивую ложь и распевно читать молитвы на ломаной латыни, чей смысл наполовину ускользал даже от него самого. Но что-то придумает.
Потом.
Вино чересчур разгорячило его кровь, и холодный ветер показался нежным, точно материнская ласка. Блаженно зажмурившись, Рене не сразу заметил, что не один.
Другой человек стоял в самом углу балкона и сосредоточенно смотрел куда-то вдаль. На лице его не отражалось ни проблеска веселья, коснувшегося даже сердца Рене, хотя, как тот помнил, месье д'Эльбе тут ждали, знали и любили. Они с маркизом, если Рене правильно помнил рассказ Франсуа, были дружны ещё со службы, и вряд ли в этом доме, доброжелательном даже к чужакам, кто-то решился бы нанести серьёзную обиду близкому другу хозяина.
Тем не менее, на лице д'Эльбе отражались столь сильные борения чувств, что Рене не выдержал. Сработала ли давняя привычка играть в доброго пастыря, или же ему хватило природой отпущенного умения сочувствовать - он тронул д'Эльбе за плечо. Тот дёрнулся, словно от удара, и несколько секунд смотрел на Рене взглядом неожиданно разбуженного человека.
- Вы невеселы, месье, - начал Рене издалека.
- П-простите, если смутил вас этим, - сухо ответил д'Эльбе. Голос у него немного скакал от выпитого.
- Я... - Рене почувствовал неловкость за то, что так грубо вторгся в чужую душу, но упрямо решил идти до конца. - Простите, что побеспокоил. От старых привычек нелегко отказываться. Я ведь был священником много лет, и, наверное, воспитал себе привычку хотя бы механически отзываться на чужую печаль, особенно - столь сильную.
- Вот только исповеди мне и не хватало... - грустно усмехнулся д'Эльбе. Он словно бы пытался смириться с чем-то шокирующим, невероятным для себя, и это загнанное выражение отчаяния на дне его глаз подтолкнуло Рене брякнуть:
- Почему нет? Во всяком случае она уж точно останется втайне, если вам больше некому довериться. И поторопитесь, - прибавил он с усмешкой, - послезавтра я сниму сан.
Д'Эльбе помедлил и медленно кивнул.
- Не уверен, что моя цель, покаяние, но гарантия тайны - это то, что мне необходимо в данном случае.
Тинги привычно прикрыл глаза ладонью. Он услышал, как д'Эльбе глубоко вздохнул, словно перед прыжком в омут, и выдохнул:
- Всю свою жизнь я чувствовал противоестественное влечение к мужчинам.
***
Против воли Рене вздрогнул, хотя надеялся, что д'Эльбе этого не заметит. Впрочем, тот, видимо, был слишком погружён в себя для того, чтобы в принципе обращать внимание на окружающий мир.
- Я никогда не мог желать тела, не полюбив душу, разум, речь человека, а девушки редко имеют привычку рассуждать о Вольтере и Сократе. С завидной регулярностью я смотрел на очередного товарища по беседам как-то...не так, и мучился ночами, представляя себе недолжное. Никто об этом никогда не узнал, я мучился в одиночестве, и было совсем отчаялся обрести когда-нибудь взаимные счастливые чувства, но - встретил, наконец, Маргариту.
Тинги мельком видел его жену рядом с ним. Вместе они смотрелись забавно - тихий, немногословный мужчина и уверенная, весёлая, даже немного шумная женщина, на фоне которой её муж иногда почти терялся, но явно был этим доволен. Пожалуй, они были счастливы вместе - держались большую часть времени рядом, несколько раз их руки пересекались будто случайно...
Да, они были счастливы.
- Я д-думал - всё позади. Я стал нормальным человеком, победив дурные наклонности. Но я ошибался.
Тинги затаил дыхание и ждал, пока д'Эльбе справится с собой.
- Я по-прежнему любил Маргариту больше всех на свете. Но это не мешало мне смотреть в сторону её брата.
Прежде Рене не доводилось слышать столь интересной исповеди.
- Я боролся с собой, сколько мог. Я знал, что моя страсть должна разрушить всё, но больше не в силах был таиться по крайней мере от неё - и всё рассказал, даже зная, что рою этим могилу своей единственной нормальной, законной любви. Каково же было моё удивление, когда Маргарита только улыбнулась и спросила у меня...
Дальнейшие признания давались ему с явным трудом, несмотря на выпитое.
- ...спросила только...хочу ли я сделать это в её присутствии. И...к-какую позицию я предпочитаю...
Рене почувствовал, как у него предательски заливаются краской щёки.
- И следующую ночь мы провели втроём.
Он добавил ещё несколько деталей, не особенно откровенных, но у Тинги словно перед глазами стояла эта до ужаса, до дрожи непривычная, развратная картина - его собеседник, нагой, открытый, зажатый между двумя телами - мужским и женским, и его хрупкая фигура, изогнутая, кажется, готовая сломаться под двойным напором, слипшиеся волосы, искусанные губы, всхлипы, стоны, жадные и резкие движения навстречу...
В животе сладко затянуло, и Рене поспешил отвлечься.
- Признаёте ли вы свой грех? - заученно бросил он привычную формулировку.
Но ответ был непривычен.
- Грех - это болезнь души. Я же, кажется, впервые чувствую себя здоровым. Здоровым преступником против законов Божеских и человеческих.
Тинги медленно отнял руку от лица. Д'Эльбе был бледен, но большие, широко распахнутые глаза его смотрели с отчаянным почти вызовом.
Рене почти физически ощущал своё бессилие хоть как-то приблизиться к пониманию ситуации. То, что он услышал сегодня, превосходило самые изощрённые пороки, в которых к нему приходили каяться прихожане. Обычно на душе у них не лежало ничего серьёзнее случайного почти соития с чужой женой или совращения девицы. Покаяние у них выходило жалким и неискренним, и Тинги устало накладывал на них епитимию, которую они всё равно не соблюдали, продолжая нежиться в чужой постели.
Человек, стоявший перед ним, только что бросил вызов всей его, Тинги, серой и непонятной жизни.
И Рене впервые за много лет молился искренне. Молился про себя, по-французски, сбивчиво, но горячо и почти слёзно:
"Боже правый, ты знаешь, я не умею спасать души и не умел никогда. Я отказываюсь от креста мне не по плечу и предпочту быть трусом-расстригой, нежели снова пытаться играть в ханжеского лжепастыря, но помоги мне хоть сегодня! Я хочу знать, что помог исцелиться хоть одной душе. Что хоть на что-то я сгодился. Помоги".
- Вы любите их? - внезапно для самого себя спросил Рене.
Д'Эльбе удивлённо на него посмотрел, но ответил.
- Я дорожу Маргаритой больше всего и всех на свете. Пьеру я доверяю, я привязан к нему, хотя вряд ли скажу о великой любви. Нам хорошо всем вместе - не только в этом смысле, - щёки у него вспыхнули, казалось, аж до кончика носа. - Нам...тепло.
Молчание затянулось. Д'Эльбе смотрел на него выжидательно, как отпетый разбойник, ждущий заведомо смертного приговора, но не страшащийся его - по крайней мере внешне. В глазах его плескались сомнения, отчаяние и назревающий стыд за то, что он рассказал подобное постороннему, едва знакомому человеку, пусть и священнику.
- Любовь..., - неуверенно начал Рене. Он снова хотел сказать что-то избитое, но осёкся, словно наткнулся на скорпиона. - Нет ничего дурного в том, чтобы любить, - сказал он неожиданно для себя.
Д'Эльбе вскинул тонкие брови, но Тинги было уже не остановить, словно кто-то другой завладел его разумом и телом.
- Бог будет карать нас за то, кого мы ненавидели. Нет дурного в близости сердец и даже близости тел, если это идёт от добрых чувств, от любви, доверия, тепла... Мне нечего отпускать вам...сын мой. Мне остаётся лишь пожелать, чтобы все люди были окружены таким доверием и теплом.
"И я бы тоже хотел быть в этом числе", - грустно подумал он, кивком прощаясь с остолбеневшим д'Эльбе и покидая балкон.
***
Он уехал ещё до полудня, чтобы завтра успеть к епископу по местным чудовищным дорогам, вдобавок развезённым вечными дождями.
Проходя через веранду, он заметил в углу на скамьях компанию. привлекшую его взгляд.
Маргарита что-то живо рассказывала, и её далеко не юное и не блещущее красотой лицо преобразила искренняя улыбка и блеск глаз. Д'Эльбе молча и неудержимо улыбался и, наконец, рассмеялся почти беззвучно, самозабвенно и от души.
Отрив сидел чуть в стороне, дымя неизменной трубкой, отпугивавшей комаров и большую часть людей своим едким дымом. Временами он отрывался от задумчивого выпускания дыма - занятия, способствующего философским размышлениям о бытии - и поглядывал на сестру и её мужа и своего возлюбленного, словно наблюдал за шалящими в меру детьми, и тогда уголки его губ вздрагивали в едва заметной, но удивительно тёплой для сурового лица улыбке.
Маргарита сказала что-то брату, тот ответил - как всегда односложно и исчерпывающе. Смех возобновился, улыбка Отрива стала шире.
Д'Эльбе вдруг обернулся - счастливый в кругу любимых - и, заметив Тинги, взмахнул рукой на прощание...
"Спасибо, что Ты дал мне нужные слова. Что хотя бы одному человеку смог облегчить душевные метания такой плохой пастырь, как я".