Мне подкинули ученицу. За чисто символическую плату (но хоть проездной окупится), зато недалеко, в старом Переделкино. Теоретически туда можно дойти пешком, практически я предпочту автобус. Надо же раскрыть в себе педагога)

***
Всякий раз, когда у меня усиленно пытаются узнать, как у меня дела, или же я нахожу, заболтавшись с Электрой, 16 неотвеченных вызовов от родителей, да и просто пытаются мне сочувствовать, я понимаю, что предпочту смерть в грязной канаве от сердечного приступа тому, чтобы вокруг меня собралась толпа доброжелателей. Но есть и минусы - сам я могу месяцами не списываться с людьми, которых считаю друзьями, да и вообще забывать о том, что в этой конкретной вселенной у меня существуют привязанности среди живых людей.
Иногда мне кажется, что я психопат.

***
В среду едем в Питер. Самое время, посколюку я, кажется, скоро рехнусь от напряжения, покусаю кого-нибудь, и этот несчастный кинется активно возлюблять вандейцев и шуанов

@темы: о себе любимом, vita

---

Сижу на сайте исторички, просматриваю каталог статей во "Французском Ежегоднике".
Сколько же там всего интересного и вкусного! И про становление бретонистики, и про дальнейшую жизнь Марка-Антуана Жюльена... Не говоря о тех статьях, которые вне ежегодника, в сборниках. Но я, увы, закабалён просмотром книг для списка историографии - впрочем, даже там я умудряюсь находить траву.
Читал нынче автореферат диссертации Н.И. Чупруна "Сен-Жюст, его революционная деятельность и идеология" (Харьков, 1955). Год издания, конечно, автора оправдывает, но пассажи попадались чрезвычайно дивные. Монтаньяры как представители интересов рабочих и крестьян меня убили на месте, как и следующая фраза:
"Понимая важность и необходимость разрешения продовольственного вопроса, Сен-Жюст не разделял посягательства плебейских масс на право частной собственности, что явилось проявлением его буржуазной ограниченности".
Запомните, господа, если вы не согласны с призывами грабить награбленное - в вас говорит буржуазная ограниченность!

А вообще сложненько приходится, поскольку набрать надо ну хоть книжек двадцать и без научпопа. Но на них же не написано, что научпоп, а что нет! Да и вообще я к историографии до хотя бы ередины 20 века отношусь со скепсисом...

@темы: vita, профессиональное, ВФР

---

Внезапно заметил в своём творчестве вещь.
Вот Электра, например, спокойно называет в тексте вандейцев и по именам, и по фамилиям, что вполне естественно. А я так не могу - разве что с Анри, например, поскольку тот всего на пару лет меня старше, или с Жюльеном Кадудалем. Даже с Лескюром такое не проходит, более того, у меня есть персонажи, к которым даже другие персонажи крайне редко обращаются по имени - например, Буагарди. Понятно, что это идёт ещё с того времени, когда я не знал его имени, но всё равно.
И дело тут не в персонажах, а во мне. Даже про себя я не могу назвать д'Эльбе по имени, либо "д'Эльбе", либо, в крайнем случае, "месье Морис". Причём некогда очень давно, в разговорах с Хоббитом, я называл его по имени, как и она, но уже тогда испытывал неловкость при такой фамильярности.
Должно быть, постоянное повторение фамилии изрядно портит мои тексты, но, скорее всего, я не смогу в этом исправиться - уж слишком, на мой взгляд, непочтительно называть человека только по имени. Я даже к незнакомым и малознакомым сверстникам уже несколько лет как обращаюсь исключительно на "вы", что уж говорить о месье Морисе... Хотя в запасниках фантазии есть и уменьшительные имена, и всё такое, но вряд ли это когда-то придётся ко двору...

@темы: о себе любимом, вандейское, в белом венчике из роз впереди идёт д'Эльбе

---

Завтра у меня семинар по новке и французский, послезавтра - коллоквиум по колметодам. А я сижу, косплея амёбу, и рисую всякую ересь:



Ну и по поводу того, что пока в выборах генералиссимуса ведёт Руаран:

@темы: твАрения, вандейское, свсм упрлс

---

Кажись, я малость заучился - поскольку еле передвигаю ноги, просыпаюсь от кошмаров и мне начинает мерещиться (или не мерещиться?), что у меня начинает глохнуть правое ухо. Это финиш.
Думал сегодня составить список историографии для новки, но, поскольку с трудом дошёл даже до парикмахерской и обратно, решил забить и улёгся читать Майн Рида - "The Child Wife". Нет, не в оригинале, но мне не нравится русский перевод названия ("Жена-девочка").
В общем-то довольно незамысловатая и наивная история, после которой я подумал, что мои писания ещё не самая наивная вещь в мире, но это стоило читать хотя бы ради того, что разница у героев аккурат такая, как у Буагарди с Жозефиной). И того, что повесть во многом отражает реальную биографию Майн Рида - больше даже, чем остальные. Впрочем, у него как на подбор плеяда юных блондинок - возлюбленных главгероев (Луиза Пойндекстер из "Всадника без головы", Лилиан из "Отважной охотницы", даже Росита из "Белого Вождя" - хотя она не возлюбленная ГГ, а его сестра).
Периодически раздражали простыни автора прочив власть имущих - у него поперёк книги можно написать "Vive la Republique!", но я, видимо, научился отбрасывать политические взгляды автора.
***

А ещё я подсел на Ensemble Organum, и теперь круглые сутки кручу у себя на плеере и компе их записи. Вообще обычно я предпочитаю музыку поэнергичнее, но песнопения дивно расслабляют...


Cкачать Crucem Sanctam - Antiphon бесплатно на pleer.com

***
Мы с Электрой организовали в паблике выборы генералиссимуса Кандидатов четверо (учитывая устранение Боншана) - д'Эльбе, Лескюр, Дониссан и Руаран. Пока месье Морис лидирует

@темы: книги, музыка, vita, вандейское

---

Комикс про Кателино - 5.

Необходимое примечание: "Vexilla regis proudeunt" - это латинский гимн авторства Венанция Фортуната, насколько я понял, входит в католическую литургию (до Второго Ватиканского собора - в службы Великой Пятницы), но в какие дни - лично я, в связи со слабым знанием католического годового круга богослужений, так и не понял. Подробнее об этом можно посмотреть на английской вики

Мой перевод этого гимна (не с латыни, а с английского перевода):
Королевские знамёна идут вперёд
И Крест горит таинственным светом
Где Он во плоти, Тот, Кто создал наш род,
Наш приговор отменивший, нашу вину искупивший.

Пока Он был распят, Его божественная плоть
Солдатским копьём была пронзена.
Очистив нас драгоценным потоком
Воды, смешанной с Его Кровью.

Исполнилось ныне то, что предсказал Давид
В древних пророческих песнях.
Как Бог станет царём язычников
Взойдя на царство с Древа.

О Древо славы, Древо справедливости
Вознесшее его тело!
Как сияет оно в своей багрянице
Багрянице Крови Спасителя.

В Его руках словно взвешена правда
Он взвешивает цену долга грешников
Ему нет цены, но платит Он
И милует грешника своей жертвой.

Тебе, Вечная Троица в Едином
Воздаём почтение всем, что делаем.
Твой Крест стал нам заповедью
И путеводной звездой навеки.

@темы: картинкофлуд, вандейское, комикс про Кателино

---

Снова перевод из "Знамён Короля" в честь 222-ой годовщины битвы при Шоле. Часть из этого я уже переводил, часть - новое.
И да, я аплодирую тому, как Клебер постебался над удирающим Каррье И уже не первый год умиляюсь печальному, но трогательному зрелищу д'Эльбе на руках у Пьера Кателино. И умиляюсь тому, что д'Эльбе уступил место Боншану, раненому куда серьёзнее - то была их последняя встреча...

(225-226)

Утром 17 октября Клебер был информирован хозяйкой дома, где он остановился, что в сорок восемь часов Шоле будет атакован. Клебер немедленно сказал своим коллегам быть настороже и готовиться "идти прямо на врага". Марсо и другие генералы утвердили его план, но малодушный Лешель и другие комиссары, за исключением Мерлена из Тионвилля, были против. Лешель, между прочим, не принимал участия в последующем сражении и оказался на поле битвы лишь тогда, когда всё было кончено. Безвестный тогда Каррье, который был одним из комиссаров, позже стал известным благодаря убийствам и утоплениям тысяч безвинных жителей Нанта, сбежал при первых звуках выстрелов.* Тионвилль, с другой стороны, несмотря на то, что был гражданским, принимал активное участие в сражении и проявил отвагу.
Два часа спустя события оправдали предосторожности Клебера. На рассвете вандейская армия в приподнятом боевом духе и с новым вооружением отправилась от Бопрео к Шоле.
Вандейскими отрядами командовали основные лидеры - генералиссимус д'Эльбе, Боншан, Ларошжаклен, Мариньи, Стоффле и Руаран. Только Шаретт, увлечённый своей полунезависимой войной, и Лескюр, вышедший из строя по причине ранения, отсутствовали. Принц Тальмон, вопреки приказу, уже пересёк Луару, чтобы поддержать (совершенно несвоевременно) Отишана, которого он открыто называл не заслуживающим доверия.
Последующие подсчёты касательно этой решающей битвы составлялись в разных источниках. Все они различаются в деталях, даже в том, сколько отрядов присутствовало с каждой стороны. Подсчёты ДЖ. Вальтера (40 тыс. вандейцев против 28 тыс. республиканцев) несколько преувеличены. Силы были более или менее равны, и армии в совокупности насчитывали около 45 тыс. человек.
К середине дня 17 октября вандейцы столкнулись с передовыми отрядами республиканцев. Мушкетные огни грянули по всей линии, "ужасающие и поражающие, словно десять тысяч барабанов, застучавших в единый миг", как писал Буйе де Сен-Андре.
Клебер и Марсо держали свои позиции против вандейцев в центре, несмотря на отступление генерала Миллера, который, видя ужасающую борьбу, развернулся и в беспорядке отступил в Шоле. Таким бешеным был натиск крестьян, что, проложив себе дорогу сквозь ряды майнцев, они проникали в город, захватывали республиканскую артиллерию и направляли её против "синих". Клебер, однако, ещё имел 10-й майнцский батальон в резерве. Согласно свидетельству Пуарье де Бове, тогда батальон выдвинулся в парадном строю, с повязками на головах, под бой барабанов и пение Марсельезы. Вандейцы отступили, бросив захваченные орудия, но чуть позже снова пошли в атаку. Битва продолжилась в ночи. В темноте республиканский генерал Аксо провёл блестящий маневр, атаковав фланг вандейцев. Вандейская армия в этот момент сконцентрировалась на небольшом пространстве, и это был момент, которого дожидался Марсо , который ещё сохранил свою артиллерию. Его тщательно замаскированные пушки в этот момент открыли огонь по сбившейся в кучу крестьянской армии, скопившейся возле оврага Ла Майошер. Результат оказался гибельным. Те, кто не были убиты картечью, оказались сметены кавалеристами Бопюи. Общий криг поднялся среди крестьян: "К Луаре, к Луаре!"
В битве д'Эльбе был ранен в грудь, а Боншан смертельно ранен в живот картечью. Оба генерала были незамедлительно вынесены в тыл: Боншан - на наспех смастерённых носилках, в то время как д'Эльбе, словно ребёнка, вывез на руках верховой офицер в сопровождении двух солдат.** "В свете горящих деревьев" - пишет Пуарье де Бовэ - "вся армия наблюдала за этой трагической сценой. Вид двух предводителей, смертельно раненых, подавлял наших солдат, они потеряли весь запал, что до сих пор сохранялся в них. Источник, подпитывавший их храбрость был сломан и они, растерянные и неспособные к дальнейшим действиям, покинули поле боя"
Ларошжаклен, оставшись с горсткой солдат, скомандовал отступление. Клебер не преследовал его.
"Так закончился этот кровавый и памятный день, - писал Клебер. - Враг потерял 12 пушек, по большей части 12-го калибра. Никогда прежде они не оказывали такого сопротивления, и никогда ими не командовали так хорошо, но в то же время с такими трагическими результатами. Восставшие сражались, словно тигры, наши солдаты - словно львы...только в моей дивизии я потерял четырнадцать полевых офицеров и членов штаба и всех моих соратников из майнцской армии".
Д'Эльбе был отнесён в Бопрео и размещён в доме мадам де Боннэ (Bonnay), дамы-роялистки, которая окружила его своей заботой. В девять вечера Боншана принесли туда же. Дом, однако, был слишком мал для того, чтобы приютить обоих генералов, и д'Эльбе, который выглядел раненым менее серьёзно, был перевезён в телеге, запряжённой волами, на соседнюю ферму, в сопровождении Пуарье де Бовэ. В своих мемуарах де Бовэ рассказывает нам, как он спросил генералиссимуса, будут ли у него какие-либо распоряжения. "Д'Эльбе ответил: "Ах, мой друг, в моём состоянии это выше моих возможностей".
"Должны ли мы оборонять Бопрео?" - спросил я.
"Что вы ещё можете сделать?" - ответил д'Эльбе, - "я не знаю ничего лучше, что вы бы могли."


*Говорят, что Клебер, бывший свидетелем его трусости, крикнул своим гренадерам: "Пропустите гражданина комиссара, он будет убивать после победы".
** Этим офицером был Пьер Кателино, младший брат первого генералиссимуса.

@темы: переводы, вандейское, sempiterna memoria, в белом венчике из роз впереди идёт д'Эльбе

---

Глючит музыка, глючат фотохостинги, не загружая рисунки, у матери подагра, которую вчера приняли за инсульт и вызывали "скорую", у Электры депрессия, у меня ненависть к собственному творчеству...
Мне второй год не везёт в канун битвы при Шоле

@темы: vita, тлень

---

"Перепутье", глава четвёртая

Совесть замучила меня куда больше недосыпа
Здесь мы наблюдаем съезд д'Эльбе с катушек и появление ОЖП, которая...как бы это сказать...не совсем Ж.... Я решил, что если уж пишу альтер-эго, то альтерэжить надо по полной. И поэтому фокал у неё в мужском роде - "стильно, можно, молодёжно"(с)
Наверное, зря я начал вписывать себя в качестве персонажа - это прямой путь в ад и мэрисьюизм, но подобное вписывание для меня с детства имеет характер почти сакральный - как проекция собственного будущего.
Хотя в данный конкретный момент я предпочёл бы вариант без исчезновения Электры - но с присутствием д'Эльбе

Глава четвёртая. "Озеро Коцит". *

"Sed tum penas,
Mortis venas
Dat nescire Baccus".
(с)**

Старый дом отсырел за две зимы, и теперь холод пробирал до самых костей. В Бопрео всегда было ветрено и сыро, простуда была чем-то привычным, но д'Эльбе успел от этого отвыкнуть.
За домом смотрела Констанс, старуха лет семидесяти, ещё бодрая, но силы уже безнадёжно покидали её. Когда-то она была кормилицей Маргариты, а после так и осталась при ней то ли служанкой, то ли компаньонкой - и пережила её...
Всё напоминало о Маргарите. Впопыхах забытая корзинка с рукоделием, наброски пейзажей - она неплохо рисовала - небрежно брошенные на столике в гостиной, её платья, висевшие рядом с его одеждой, её любимая чашка с голубыми цветами. Наконец, даже спать он спокойно не мог - казалось, что достаточно протянуть руку, чтобы ощутить её тепло...
Когда, наконец, ему удавалось заснуть, в его снах не было ничего светлого. Смех Каррье, пустые глаза Анриетты де Люссан, больная тифом девушка из тюрьмы Пест - и постоянный стук гильотины, постепенно заливающей весь мир кровью своих жертв - кто бы они ни были, и, просыпаясь, он тоже, казалось, ощущал запах крови и её железистый привкус.
Её было слишком много...
... - Месье! Вставайте, месье!
Дребезжащий голос Констанс ворвался в его кошмары. Д'Эльбе с трудом приоткрыл глаза и приподнялся на постели. Начинало светать, но сейчас, в апреле, светало уже довольно рано, чтобы досматривать последний сон в предрассветной дымке. Его сны вряд ли можно было назвать приятными, но он всё же недоумевал, почему его разбудили так рано, пока, наконец, не вспомнил.
Конфирмация*** Филиппы.
Она должна была состояться в Бопрео, докуда ещё следовало доехать - можно было и дойти пешком, но никак не в весеннюю распутицу, да ещё и в праздничных нарядах...
Какое-то время он просто лежал, бездумно глядя в потолок, прослеживая взглядом трещинки штукатурки. Не хотелось вставать. Он бы предпочёл завернуться в одеяло с головой и лежать так, слушая убаюкивающий шелест дождя за окном, вместо того, чтобы приводить себя в порядок и выходить в серую хмарь, хуже того - чтобы оказаться в толпе людей, и людей по большей части счастливых...
Он заставил себя сесть на кровати. Покалеченная рука ныла от непогоды, в комнате было сыро и холодно - это заставило д'Эльбе поторопиться сменить латаную-перелатаную ночную рубашку на что-то более тёплое.
Двадцать минут спустя он вышел к лестнице, уже тщательно одетый и гладко выбритый. Одной рукой он не мог собрать волосы, но старательно их расчесал, и теперь они лёгкой дымкой обрамляли его лицо, стянутые сверху повязкой, закрывающей его клеймо.
В зеркале на него прощально взглянул почти прилично выглядящий человек с пустыми глазами.
Дом был вовсе небольшим - три спальни наверху, внизу зал, кухня и комната прислуги, где сейчас обосновались Шуэтт и Мариэтта. Констанс предпочитала ночевать на кухне рядом с плитой, ворча на сырость, от которой у неё по утрам ломило кости.
Одну из верхних комнат занимал он, когда-то - с Маргаритой. Они всегда спали в одной комнате и одной постели, отчасти желая сэкономить на всё дорожавших дровах, отчасти - просто потому, что не хотели разлучаться даже во сне. Когда-то это было ново и странно для д'Эльбе, всю жизнь упорно отстаивавшего своё личное пространство, но теперь при воспоминании об этом безвозвратно ушедшем укладе его охватывал тоскливый холод.
Голос Филиппы слышался из соседней комнаты - Мариэтта помогала ей одеться. Д'Эльбе казалось, что девочки подружились, но он не испытал даже радости за дочь, всегда страдавшую от недостатка детского общества. Зависшая в двусмысленном состоянии между сословиями, не дворянка, но и не крестьянка, она всегда находилась в окружении взрослых, не всегда дружелюбном. Маргарита поначалу пыталась вежливо игнорировать её существование, но позже стала относиться к падчерице теплее. Пока была жива его мать, она всеми силами пыталась избавиться от Филиппы, заставить его отдать дочь обратно в деревню, откуда он забрал её, как только она перестала нуждаться в кормилице. Однажды мать, чей характер только портился с годами, подошла к обеденному столу, стоявшему в углу залы, как раз в тот момент, когда он собственноручно кормил малышку кашей с ложки и язвительно сказала, что было бы гораздо больше пользы, если бы он возился с щенками, а своего бастарда отдал с глаз долой, как и положено приличным людям.
Это был единственный раз в его жизни, когда он кричал на свою мать, в конце концов приказав ей убираться вон, если её что-то не устраивает - и бросившись успокаивать расплакавшуюся от страха дочь. Он не доверял заботу о ней никому и почти не разлучался с ней в первые годы жизни - даже спали они вместе, когда Филиппе в очередной раз снился кошмар.
Тогда у него не было человека ближе, чем эта маленькая рыжая девочка. Он радовался каждому её успеху, каждой вехе её жизни - но сейчас не в силах был испытать ничего и ненавидел себя за это. Только раздражение и страх того, что придётся провести несколько часов среди людей.
Филиппа почти вприпрыжку выбежала из комнаты, таща за руку подругу, тоже слегка принаряженную.
- Доброе утро, папа! - Она порывисто обняла д'Эльбе, и тот заставил себя ответить почти механически, точно голем.
- Ты просто красавица, - выдавил он неискренне, хотя вид Филиппы стократ заслуживал комплимента. Белое платье на ней было из дешёвой бумазеи, а украшением служили только ленты в не слишком умело заплетённых волосах, пожалуй, даже дочери богатых крестьян будут одеты с большей претензией, но её радостный вид и огненные локоны искупали все недостатки наряда.
Она казалась лучом света. Но он ненавидел свет.
***
В старую карету запрягли лошадь Шуэтта, он же и сел на козлы. Мариэтта устроилась рядом с дедом, а Филиппа - внутри, рядом с отцом.
- Кюре Августин же придёт? - Дочь, как ни старалась вести себя тихо, чувствуя, видимо, что д'Эльбе не настроен беседовать, всё же не удержалась от вопроса, показавшегося ему ужасно глупым.
- Конечно, - терпеливо ответил д'Эльбе. - Он же твой крёстный, как он может пропустить этот день?
Филиппа помялась, чувствуя невольную резкость его ответа, но всё же призналась:
- Кюре Августин не слишком ладит с кюре Жеромом из Нотр-Дам. Кюре Жером присягал Республике, именно поэтому церковь не тронули, но сейчас говорит, что это ложь, что он всегда был верен Папе. И он не любит орденских, особенно францисканцев****. На проповедях говорит об искажении ими веры... - она поёжилась. - Не знаю, как они поладят с кюре Августином. Он ведь тоже кюре Жерома не любит. Пока тот присягал, кюре Августин гонял республиканцев от Сен-Мартена...
- Вот как? - слабо заинтересовался д'Эльбе.
Филиппа неожиданно улыбнулась:
- Ты не представляешь, как это было здорово! К нам пришёл из Бопрео целый отряд Национальной Гвардии, десять человек и капрал с ними. Они зашли в церковь, кюре Августин как раз пол мёл, а я протирала подсвечник - а они зашли в шляпах и не перекрестились даже, представляешь! - и кюре Августину что-то пытались сказать зло так. Он перестал мести, посмотрел на них сердито и сказал: "Выйдете и зайдите, как положено, здесь церковь, а не якобинский клуб!". Они пытались что-то протестовать, но он как замахнулся на них метлой! Даже мне страшно стало, а я-то знаю, что он добрый и никого не ударит, а они - десять человек солдат, с настоящими ружьями, представляешь?! - они аж попятились и побежали. Он их в сарай загнал и запер, и сказал подумать над своим поведением, как будто они не солдаты, а мальчишки какие-нибудь. Они ни стрелять не пытались, ничего, только сидели грустно. Он им сказал отдать ему ружья - отдали. Я потом им неделю носила есть, когда кур шла кормить, один раз чуть не перепутала, кому что, - она рассмеялась, и д'Эльбе попытался улыбнуться в ответ - деревянно и бездушно.
***
- Accipe signaculum doni Spiritus Sancti!*****
Филиппа с улыбкой ждала, пока старый епископ поставит у неё на лбу крестик кисточкой, смоченной в душистом мире, и перейдёт к стоящей рядом девочке. Кюре Августин, стоящий за его спиной, улыбнулся крестнице в ответ и погладил её по голове.
Д'Эльбе сидел на скамье во втором ряду и мучительно желал исчезнуть из ярко залитой огнями церкви. Повсюду были люди, их зоркие глаза, их дыхание, их голоса. Само их присутствие было невыносимым - почти так же, как взгляд Христа с алтарной картины - распятого Христа.
Эта картина одним своим видом нагоняла на д'Эльбе панический ужас и пробуждала смутные воспоминания того зимнего дня, когда он сам оказался на кресте - пусть в полубреду, не прибитый, а привязанный, но он помнил боль в вывернутых руках, помнил смех Каррье. Наверное, не будь он тогда почти мёртв от пыток, он бы не смог смотреть на своих мучителей так, как смотрел на него сейчас Христос - без ненависти и обиды. Поистине художник, написавший эту картину, был благословлён Богом - ему удалось передать с помощью несовершенных красок Божественную любовь. К тем, кто его распинал. К тем, кто стоял сейчас в церкви. Ко всем людям на земле.
И под этим взглядом, полным любви, д'Эльбе чувствовал себя несовершенным - и это до бешенства злило его. Сколько ещё он должен страдать, чтобы сравниться со Христом?
"Во всяком случае Ты не терял ту, которую любил..." - едва слышно прошептал он. - "Почему Ты судишь меня? Почему?!"
Ему стало противно от того сочувствия, которое было на него направлено, словно это было оскорблением.
"Почему Твои страдания ставятся выше моих? Почему Ты смотришь на меня так любяще и снисходительно, точно я никогда не сравнюсь с Тобой? Я знаю, что такое страдание, о, поверь, я знаю это не меньше Тебя. Так почему же я хуже - потому, что не возлюбил Каррье? Потому, что я не хочу любить вообще никого? Да знаешь ли Ты, как больно терять ту, что любил больше жизни?! И остаться жить самому - без тепла и надежды? Ты не знаешь. Не знаешь!"
Д'Эльбе впился глазами в картину, почти лихорадочно, почти безумно. Прежде всегда благочестивый, думавший, что искренне верит в Бога и любит Его, теперь он готов был сжечь картину, чтобы никогда больше не видеть этого взгляда.
"Ты не сделал ничего, чтобы спасти Маргариту. Что стоило Тебе спасти её, сойдя в силе своей и славе, и испепелить весь тот проклятый город до последнего жителя? Что стоило Тебе хотя бы превратить гильотину в песок - разве это сложнее, чем превратить вино в Кровь? А теперь Ты, Ты, Который не стал спасать её, мою жену, мать моего сына, свет моей жизни - Ты смеешь смотреть на меня так, словно знаешь мою боль? Никто не знает, что я потерял".
Сейчас он ненавидел Христа.
"Я не хочу больше пересекать порог Твоего храма. Потому, что вся Твоя любовь - миф. Сказка. Потому, что в моём мире больше нет любви. И слава Тебе за это, должно быть..."
***
Вечером он всё-таки исполнил то, что давно хотел - и напился, но это ни капли не помогло - наоборот. Призраки прошлого обрели форму.
В углу всхлипывала Анриетта де Люссан. Девушка из тюрьмы Пест протягивала руки из окна и улыбалась, а лицо её, уже разлагающееся, жрали черви, копошась в глазницах. Безголовые трупы лежали горами вокруг - и из них был сложен трон Каррье, чей смех разрывал сознание. И д'Эльбе, трясущийся, сходящий с ума от ужаса, окончательно потерял голову - выхватил пистолет и выстрелил в оскалившегося комиссара, прежде чем со сдавленным, испуганным всхлипом сползти по стене и лишиться сознания.
Пробуждение было отвратительным. Если бы он упал лицом вверх, то ночью захлебнулся бы в собственной рвоте, а так всего лишь перемазался в ней. Трещала голова, тошнило, бунтовал пустой желудок. Хотелось лежать, прикрыв глаза, и не двигаться - но остатки самоуважения мешали ему оставаться в подобном унизительном положении.
Выстрел ему не приснился - часы, висевшие на стене, были разбиты пулей. Д'Эльбе даже не испытал стыда за то, что, должно быть, всех напугал - в конце концов, люди, пережившие войну, не должны были пугаться от выстрелов.
Никого не встретив за порогом комнаты, он спустился вниз, чтобы нагреть воды. Констанс ещё спала, похрапывая, и он тихо, стараясь её не разбудить, начал растапливать плиту, надеясь, что никто не застанет его в таком жалком состоянии - но его надежда не оправдалась.
- Папа?
Филиппа стояла на пороге в одной короткой рубашке, босиком. Д'Эльбе отстранённо заметил, что глаза у неё красные и опухшие, но куда больше занимала его мысль, что она смотрит на него, встрёпанного, с опухшим лицом, перепачканным рвотой, лохматого и вообще смотрящегося не лучше последнего бродяги - и наверняка презирает, несмотря на всё, что он делал для неё.
- Да? - отозвался д'Эльбе сухо.
- Ты хочешь нагреть воды? Давай я тебе помогу? - Она улыбнулась как-то неожиданно робко, словно боялась, что он её прогонит. Он был бы рад избавиться от её общества, но вспомнил, что не сможет развести огонь самостоятельно.
- Разожги плиту, - бросил он коротко и пошёл за ведром с водой, которое Шуэтт принёс ещё с вечера.
Тонкие пальцы Филиппы крепко держали кремень и огниво, и она неожиданно ловко, с первого раза подожгла дрова.
У него так больше никогда не получится. Никогда. Его рука изуродована навеки.
- Спасибо, - выдавил он, неловко переливая воду из ведра в небольшой котелок.
- Папа, - тем временем позвала Филиппа, и он слегка повернул голову, показывая, что слушает. - Пожалуйста, не стреляй больше. Мне было ужасно страшно - пуля пробила стенку и упала в моей комнате. Она под кровать закатилась, я могу достать и показать...
- Не стоит, - резко оборвал д'Эльбе, недовольный лишним воспоминанием о прошедшей ночи. Что она думает теперь о нём?
Филиппа вздрогнула.
- Ты же не будешь больше стрелять? - тихо и жалобно спросила она. - Правда?
- Не буду, - ответил он быстро, чтобы только прекратить этот разговор, и видя, что она хочет добавить ещё что-то, добавил: - Оставь меня, пожалуйста.
***
Он и вправду больше не стрелял - и даже не пил, поняв, что алкоголь только сильнее разжигает воспоминания. Чтобы отвлечься, он с головой ушёл в дела имения, накопившиеся за время его отсутствия. Надо было собрать арендную плату за прошедшие годы - плату он решил не увеличивать, чтобы не разорять крестьян, и без того понесших от войны убытки. Надо было решить земельные споры, прояснить свой налоговый статус... Он был рад, когда это не требовало общения с людьми, а когда требовало - просто отключал все эмоции, чтобы не думать о том, что все они счастливее него. У их жизней есть какой-то смысл.
Однажды приехал Буаси - как всегда язвительный и невыносимый, зато с порога озвучивший основную цель.
- Можно ли тут кому-то доверить ребёнка? - сварливо вопросил он, уже сидя с д'Эльбе в зале. - Сюзанне тяжело заботиться о Луи, она неважно себя чувствует, а он уже так резво бегает - не угонишься.
Д'Эльбе безразлично пожал плечами. Уж чего он не хотел точно - видеть сейчас мальчика с глазами Маргариты, которого он совсем не знал, и который будет только лишним напоминанием о его потере.
Буаси пристально посмотрел на него.
- Я не узнаю тебя, - тихо и непривычно обеспокоенно произнёс маркиз. - Ты ни на шаг не отпускал от себя Филиппу, ты был счастлив рождению Луи, и я всегда считал, что тебе небезразлична судьба твоих детей.
- Какая разница, если всё равно ничто на этом свете не вернёт Маргариту? - Д'Эльбе говорил то, что для него было очевидно, но неприятно блеклые, точно у рыбы, глаза Буаси всё равно широко распахнулись.
- Так что же теперь, - яростно зашептал он, - ты и себя с ней похоронить решил? Не выйдет, друг мой сердечный! Ты должен жить!
- Кому я должен? - Д'Эльбе неприятно, зло усмехнулся.
- Хотя бы мне! Хотя бы своим детям! - Д'Эльбе ещё никогда не видел Буаси в таком волнении. Тот даже вскочил и обвиняюще наставил палец на друга, почти выкрикнув: - Хотя бы Маргарите и её памяти!
Это было уже слишком для д'Эльбе. Он не помнил, как вскочил на ноги, как в один большой шаг преодолел расстояние до Буаси и молча схватил его за горло, пытаясь задавить любое новое упоминание Маргариты, которым ему попытаются пенять.
Маркиз суматошно, беспорядочно отбивался. Даже в юности он был хилым и слабым, а сейчас, когда лучшие годы были позади, не мог сравниться с худым, но жилистым д'Эльбе, всё ещё способным много часов подряд орудовать тяжёлой кавалерийской саблей.
Буаси уже почти не шевелился и едва слышно сипел, когда д'Эльбе резко пришёл в себя и ошалело разжал руки. Маркиз с грохотом осел на пол, почти лишившись сознания - а когда пришёл в себя, то не сказал ничего.
Только с болью и страхом посмотрел на д'Эльбе и спешно вышел прочь, в серую дождливую хмарь.
Больше он не появлялся - и д'Эльбе был этому рад.
***
Лежавший рядом телефон коротко зазвенел, оповещая хозяина о новом сообщении. Тот протянул руку и заторможенным движением провёл пальцем по экрану.
"Шевалье, ты вообще жив? Тебя вторую неделю нет в сети, а в универе я не видел тебя почти месяц. Я знаю, что тебе плохо...хочешь, я приеду?"
Пальцы стучали по экрану:
"Всё в порядке".
С ним всегда всё в порядке для других.
"Спасибо, Келлс, не надо. Я скоро вернусь в универ. Привет Бьёрну".
Новая ложь. Он больше никогда не пойдёт в универ, никогда не возьмётся за книги, в беспорядке разбросанные по полу после последней истерики, и смешанные с пустыми бутылками и прочим мусором. Мать давно перестала пытаться убираться здесь - и даже просто стучать. Перестала вести беседы и признала его право убивать себя.
Ничего больше ему не оставалось делать после того, как исчезла Электра.
Месяц с небольшим ада, что прошёл после этого дня, шевалье пил и корил себя за то, что не согласился тогда пойти с ней. Отговорился, что устал - но мог бы и потерпеть ради того, чтобы никогда не узнать, как это ужасно - не отвечающий телефон, "заходила х минут назад...х часов...2 дня" в контакте - и страшное чувство потери любимого человека. Всех совместных идей и планов - уехать, завести семью, написать кучу книг, съездить на ролёвку, сходить на спектакль...
Больше никогда этого не будет.
Мысль об этом была полна такой свежей, яркой боли, что шевалье не выдержал - скова потянулся к бутылке водки, уже наполовину пустой. Родители всё ещё надеялись на то, что он одумается, поэтому алкоголь был всегда хороший, чтобы он не отравился какой-нибудь палёной гадостью.
Под ягермейстер Электра когда-то призналась ему в любви. Виски они пили в свою первую поездку во Францию. Вино - часто и просто при встрече. Оставалась водка - чтобы не вызывать воспоминаний.
Видимо, что-то всё же пошло не так - его затошнило. Проведя несколько неприятных минут на коленях перед унитазом, он с трудом поднял голову.
"И это тоже было с нами - тогда, в Шоле, когда мы пили "Джек"" - память отозвалась новым уколом боли, а нельзя было даже напиться, чтобы снова не побежать заливать унитаз своим чрезмерно богатым внутренним миром.
Пошатываясь, шевалье дошёл до ванной и хорошенько умылся, прополоскал рот, чтобы отбить мерзкий привкус желудочного сока вперемешку с водкой и увидел в зеркале своё отражение.
- Красавец, - хрипло пробормотал он, и лохматая, заплаканная девушка в зеркале тоже шевельнула губами.
Ошибка природы, которую была способна искренне полюбить только Электра. Кто ещё захотел бы строить жизнь с сумасшедшим? Сейчас он мог считать себя только им.
Ненужная ошибка. Брак системы. В своих взглядах, мыслях и даже в чувствах. Больше не защищённый от этого мира присутствием своей любви, построенной на песке иллюзий.
- Смеясь, мы замок возвели в песке у рубежа... - Он пытался пропеть строчку, но голос, и без того слабый, охрип и сорвался на рыдание.
И эта песня - тоже от неё.
Он бы ещё долго стоял, безнадёжно всхлипывая, если бы из комнаты не донёсся противный писк.
Как и зачем он умудрился завести будильник на пять утра по старой привычке - он не знал, но этот ненавистный звук внезапно пробудил в нём ярость, заставившую его в три прыжка выскочить из ванной и схватить с парты чудом уцелевший после всех истерик старый будильник.
Уцелевший для того, чтобы под истеричный матерный крик улететь в стену.
Треск пластика прекратил истерику так же внезапно, как она и началась.
Он осел на пол и, свернувшись клубочком, тихо заплакал - и сам не заметил, как погрузился в нервный, неглубокий сон.
Пробуждение было неприятным.


* в "Божественной Комедии" Данте - девятый круг ада, предназначенный для наказания предателей.
**Но в том святилище/Мёртвой любви/Отдаю дань Бахусу (лат.)
***В Католической Церкви миропомазание над человеком совершается дважды - во время крещения и на конфирмации. Конфирмация(признание членом Церкви) проводится над детьми 7-12 лет, способных к осмысленному исповеданию веры.
**** Духовенство Католической Церкви делится на епархиальное, напрямую подчинённое епископу, и орденское, подчинённое начальству соответствующего ордена.
***** Прими знамение дара Святого Духа (лат.)

@темы: твАрения, "Перепутье", вандейское, в белом венчике из роз впереди идёт д'Эльбе

---

Проблемы современного человека - лагает контакт. И музыка почти нигде не воспроизводится - это даже печальнее. Ибо редкий мой день проходит без нескольких часов прослушивания музыки - это практически моя зависимость.
До того, как озадачу отца починкой компа, сижу на Яндекс. Музыке и слушаю Rising Gael. Они похожи на олдовую "Мельницу", что заставляет мои уши гедонировать. Скрипка, гитара, перкуссия - всё как по заказу


Download Rising Gael Fierce for free from pleer.com

Особенно хорошо под них читать посты в контакте (когда тот не глючит) про Ирландское восстание 1798 года и писать фички на зимнюю битву Надо бы ещё дописать внебитвенные, но сил нет(

@темы: музыка, vita, folk is not dead!

---

Есть известная шутка: "Хотел лечь спать пораньше, но в четыре часа ночи мне вдруг стали интересны причины распада Австро-Венгерской империи". Так вот, у меня всё ещё хуже - мне в шесть часов утра стала интересна бретонская матерщина...
Вероятно, на меня негативно повлияла двойная дата - в этот день у нас родились целых два замечательных представителя контры, наглядно доказывающие, что гороскопы - фигня.
Потому что это Буагарди и Лескюр

Что-то случилось с цветами, куртка Буагарди должна была быть канонично голубой. А ещё я хотел нарисовать, как Буагарди схомячил весь торт и укатывается таким колобочком, а Лескюр без аппетита ковыряет самый маленький кусочек, но увы - едва ползаю(

@темы: твАрения, вандейское, gaudete!, шуанское, Колдун и его колдунства, святой с каролингом

---

Название: Старый новый мир (отыгрыш). Шестая часть и Вместо эпилога
Фэндом: Вандея
Авторы:  Chevalier sans nomme,  Electra_666
Пейринг и персонажи: Лескюр/Анри, позже Лескюр/ОЖП, Виктория, их дочери, немного жриц любви, и все, кто не успел убежать
Рейтинг: NC-17
Жанры: Гет, Слэш, Драма, Романтика, Агнст, Hurt/Comfort, AU.
Предупреждения: Underage
Описание: В мире победившего роялизма Лескюр выжил - и безумно жалеет, что не погиб под Ла Трамбле. То, что было его иллюзорным счастьем, сыпется из рук осколками - но, кто сказал, что кроме Виктории его никто не любит и не может полюбить?
Примечание: Не прошло и полугода, как мы с Электрой дописали этот трэш, угар и содомию. В итоге в конце в кучу смешались люди (но, к счастью, только люди )

Шестая часть

Лескюр медленно обернулся и, казалось заледенел - в глупой и весьма предосудительной - чтобы не сказать большего - позе. Дыхание Анри обжигало ему щёку, перекинутое бедро, казалось, было сделано из раскалённого железа.
Но хуже всего был взгляд Аньес.
Не обвиняющий, не гневный - нет. Растерянный и наполненный болью.
Лескюр пытался что-то сказать, но на ум ни шла ни единая фраза, кроме жалкого и пошлого: "Это не то, что ты подумала".
Она всё думала правильно. Бог весть, знала ли она прежде о содомии, но их нагота, раскрасневшиеся лица, расслабленность, едва не состоявшийся поцелуй... Его невеста была слишком умна для того, чтобы подумать что-то иное.
Даже покаяться он не смог бы - ни перед ней, ни даже перед Богом. Он не изменил бы ничего - ни ночи в борделе, ни этого вечера, как не отказался бы встретить Аньес. Она и Анри были полноправными хозяевами его сердца на равных, до ниточки равных правах.

В первую секунду Аньес показалось, что от боли она ослепла, но нет, у нее просто помутилась в глазах и подогнулись колени; чтобы не упасть, она схватилась одной рукой за стену, а другой прикрыла рот, сдерживая рвущийся из груди вскрик. В груди у нее разом стало совсем пусто, точно кто-то невидимой рукой вырвал оттуда сердце, и оттого кровь у нее в жилах захолодела и остановилась. Аньес не могла поверить тому, что видит, но пришлось безжалостно заставлять себя делать это - месье, обнаженный, лежал на диване в обнимку со своим братом, и их поза, их выражения лиц, с какими они смотрели друг на друга, сразу выдавали то, что между ними произошло.
Это было невозможно, это было ужасно, и не могло быть ничего хуже этого. Дело было даже не в том, что они оба были мужчинами - хотя Аньес, всегда спавшая на проповедях, смутно помнила, что это один из самых жутких грехов, на какой способен человек. Дело было в том, что месье все это время притворялся, что любит Аньес и заботится о ее судьбе - на самом деле, ему было наплевать. Может, он только потому и взял ее в дом, что она была чем-то похожа на его брата: такая же светлокожая и белокурая, она вполне могла временно заменить месье Анри в постели маркиза...
Не проронив ни слова (да и что тут можно было сказать?), Аньес отступила и, заливаясь слезами, побежала прочь по коридору. В этот момент она ненавидела весь мир, начиная с себя самой, позволившей так легко себя обмануть, и единственным ее желанием было - оказаться как можно дальше от Клиссона, даже если это означало покончить с собой.

Уже давно Лескюр не испытывал такого жгучего, такого искреннего желания провалиться сквозь землю, а ещё лучше - заткнуть уши, зажмурить глаза и забраться в самый дальний угол самой тёмной комнаты Клиссона, чтобы никогда уже оттуда не выйти. Нежное тепло, поселившееся было в груди, мгновенно и жестоко сменилось могильным холодом и чувством вины, которую он не имел ни сил, ни возможности искупить.
Маркиз попытался заставить себя вернуться к реальности, в которой он изменил любимой женщине с любимым мужчиной и даже сделал робкую попытку понять, что сейчас следует сделать. Следовало бы одеться и догнать Аньес, что-то объяснить или, во всяком случае, проследить, чтобы она ничего с собой не сделала, но он не думал, что сейчас она имеет желание выслушивать его оправдания.
Лескюр растеряно, точно потерявшийся ребёнок, огляделся по сторонам и столкнулся взглядом с Анри.

У кузена был настолько дикий взгляд, что Анри испугался, что тот одномоментно свихнулся - в конце концов, иначе, как помешательством, это было не объяснить. Положение приобрело настолько скверный оборот, что и самому Ларошжаклену стало не по себе - он вовсе не был склонен злорадствовать над поверженной соперницей, как сделали бы многие на его месте; наоборот, его начала затапливать волна отчаянного стыда за все: за то, что он нарушил семейную идиллию Лескюра, только-только обретшего покой после всех душевных потрясений, за то, что не удержался и пришел к нему вместо того, чтобы запереть в себе эти ненужные, разрушительные чувства, и покорно ждать, пока они перекипят и испарятся, оставив после себя лишь воспоминание, за то, наконец, что причинил боль и этой девочке, которая явно не заслужила ничего подобного...
- Что ты смотришь? - вопросил он, пожалуй, слишком резко, но его волнение было слишком велико, чтобы он мог подбирать слова. - Скорее, останови ее!

Словно постепенно отмирая, Лескюр медленно поднялся, заодно подняв с пола носовой платок, выпавший из кармана, и неловко, неаккуратно стёр с себя следы произошедшего. Одевался он тоже ужасно медленно и неловко, точно слепой, не попадая руками в рукава, а ногами - в чулки и штанины. Вид у него так и остался неловким и встрёпанным, но это было уже неважно - Анри был прав, тысячу раз прав. В душе мелькнула горячая благодарность кузену - он всегда находил нужное решение быстро, в то время как Лескюр, ограниченный во времени, тут же терялся и нервничал, чтобы не сказать - паниковал.
Бросив последний взгляд на кузена, тоже начавшего одеваться, Лескюр стремительно покинул библиотеку. На языке осталось вертеться "я не хотел, чтобы вышло так" - но он проглотил эту фразу. Анри и так знал это, а Аньес...он не знал, что скажет Аньес. И захочет ли она вообще терпеть его присутствие...
Он всё ещё не знал, что сказать, когда услышал глухие рыдания, доносившиеся из её комнаты и медленно, обречённо потянул за ручку незапертой двери.

Аньес не понимала, почему ноги принесли ее в ее спальню - наверное, она хотела, перед тем, как уйти, забрать с собой какие-то вещи, но, оказавшись в уютной, совсем недавно обставленной комнате, с такой силой ощутила свое ничтожество, что, тяжело осев на пол, предалась безутешным рыданиям. Все, что было у нее теперь, дал ей месье: начиная от вещей и побрякушек и заканчивая ребенком, который рос у нее в животе. Даже саму ее суть месье словно бы извлек из-под толстого слоя стылой грязи, под которым она была погребена, и вручил Аньес; не будет его - и от нее самой ничего не останется. Осознавать это было больно до пронзительной рези в груди - Аньес слабо надеялась, что не выдержит этого и упадет замертво, но вопреки всему продолжала жить секунда за секундой, хоть смысл этой жизни и был безвозвратно потерян.
Услышав скрип двери, она даже не шелохнулась. Месье сделал из нее то, чем она являлась сейчас, и так же просто мог отобрать то, что ранее подарил от щедрот своих. Аньес была полностью в его власти, но ей было все равно, что еще он удумает сделать с ней.

Язык словно присох к нёбу. Он не знал, что может сказать ей. "Прости" звучало глупо и жалко, "Я виноват" было ложью, ведь он не чувствовал за собой никакой вины - разве что за то, что причинил боль двум людям, которых любил. Поэтому Лескюр просто тихо, почти неслышно подошёл к Аньес и опустился на пол рядом с ней, ожидая, пока утихнут её рыдания и борясь с желанием дотронуться до её руки - ему казалось, что он не имеет права касаться её той рукой, что жалкие минуты назад бесстыдно ласкал Анри.
К тому времени, когда всхлипы Аньес стали тише, он нащупал нужную фразу, точно верную ноту в гамме.
- Я люблю вас обоих. Одинаково. И никому не хотел причинять боль.
Это всё равно звучало жалко, словно оправдание. Лескюр был противен сам себе, но счёл это частью расплаты за собственные любовные метания.

Когда месье заговорил, Аньес вздрогнула. Она с трудом понимала его слова, точно он произносил их на другом языке. Напрасно месье надеялся, что это успокоит ее - ее боль и обида никуда не ушли, а только усилились, точно месье подбросил щедрую охапку сухих дров в разгорающийся костер.
- Почему тогда мне так плохо? - вопросила она, некрасиво размазывая слезы по лицу. - Вы с самого начала хотели, чтобы так было, да? И ничего не говорили мне?
Краем глаза она видела, что в коридоре маячит фигура месье Анри - тот несмело топтался возле дверного проема, не решаясь попасться на глаза ни маркизу, ни самой Аньес, которая, впрочем, не испытывала и тени злости, какая приличествует обманутой невесте. Она не хотела ни злиться, ни мстить, ни бороться - только того, чтобы все это закончилось.

- Нет. Я не хотел. Прости меня, пожалуйста.
Он мог бы начать говорить, что ничего не знал, не мог решить, не думал, что его чувства к Анри далеко не братские, но всё это вряд ли имело для неё значение. Лескюр почувствовал, как его затапливает с головой беспомощное чёрное отчаяние, и почти бессознательно схватил всё же ледяную, безвольную руку Аньес и крепко сжал, возможно - в последний раз. От этой мысли стало так невыносимо больно, что на глаза навернулись слёзы, и он только усилием воли заставил себя не разрыдаться. Это было бы совсем уж глупо и дёшево.

Аньес даже не ощутила того, что месье крепко сжал ее руку, ибо та словно занемела от одного его прикосновения. Что маркиз чувствовал сейчас, для Аньес было тайной за семью печатями; поглощенная с головой своими собственными переживаниями, она очень вяло могла представить себе чужие.
- Наверное... - начала она, слабо пытаясь высвободить свою ладонь из цепких пальцев маркиза, - наверное, мне лучше уйти...
- Нет, - внезапно раздался над их головами решительный голос месье Анри.
Он, бросив мяться на пороге, бесшумно зашел в сторону и замер за спиной месье Лескюра; его лицо было необычайно бледно, губы - поджаты в мучительной гримасе, но глаза горели такой решительностью, что Аньес на секунду стало страшно.
- Это я во всем виноват, - твердо сказал месье Анри и, наклонившись, положил руку маркизу на плечо. - Мне лучше будет уехать, Луи. Забудь обо всем этом. А вам, мадемуазель, - он впервые обратился к Аньес напрямую, и она обомлела, до того непривычно ей было слышать это в его устах, - я приношу свои глубочайшие извинения. Я не знаю, о чем я думал, но... больше я не побеспокою ни вас, ни месье Лескюра. Даю слово.

В желудок провалился холодный ком.
Анри всегда был решительным. Анри всегда знал, что делать. Порой Лескюр забывал, что кузен младше него и чувствовал младшим и беспомощным себя.
И он знал, что если Анри на что-то всерьёз решился, то остановить его может только смерть.
Поэтому Лескюр не сказал ни слова против, хотя в груди было больно, как не было никогда. Он знал Анри с рождения, и сама мысль о том, что это была их последняя встреча, была невыносимой.
Анри дал слово вслух. Его кузен - про себя.
Что что бы не случилось - он обязательно найдёт способ увидеть Анри вновь, снова говорить с ним и видеть его улыбку, гладить золотистые кудри и слышать его голос...
Но сейчас он не сказал ни слова, держа Аньес за руку.

Посмотрев на лицо маркиза, Аньес поняла, каких невероятных душевных усилий стоит ему отпустить месье Анри, столь благородно решившего пожертвовать... черт его знает, чем именно, но и по нему видно было, что эта жертва дается ему нелегко. Она была лишней здесь, это бы и слепой заметил, и если она хотела доказать хотя бы себе, что еще чего-то стоит, и уроки, данные ей месье Лескюром, не прошли даром, то ей не стоило лукавить в такой момент. Поднявшись, она взглянула на месье Анри с решительностью не меньшей, чем его собственная.
- Нет, - возразила она, стараясь смотреть прямо и холодно. - Это мне лучше уйти, месье. Я не вправе мешать вам.
- Мешать? - он в удивлении приподнял густые светлые брови. - Мадемуазель, это вы должны меня простить, что я нарушил ваше счастье. Не вините месье Лескюра, он лишь...
- Я все понимаю, - сказала Аньес с нажимом, - и именно поэтому мне следует уйти.
Месье Анри, кажется, начал всерьез кипятиться. В его голосе заклокотали нотки глухой ярости.
- Позвольте мне усомниться в том, что вы все понимаете, мадемуазель. Вы нужны месье Лескюру, и...
- Вы нужны ему больше, - упорствовала Аньес. - Вы знаете друг друга с детства, а я всего лишь...
- Вы всего лишь носите его ребенка, которого он, несомненно, признает, - отбрил месье Анри. - Позвольте, не совершайте опрометчивых поступков, ведь того, что было сегодня, больше не повторится.
Это было похоже на разговор с глухой стеной. До сих пор месье Анри не вызывал у Аньес сомнений в своей сообразительности, и поэтому она начала подозревать, что он просто-напросто над ней издевается.
- Прекратите это, - строго заметила она. - Я вам не ровня, но это не значит, что я настолько глупа.
- Это не значит, что я настолько жесток, чтобы лишать вас счастья, - месье Анри упрямо наклонил голову, точь-в-точь бык, которого силком пытаются вытащить из загона. Аньес подумала, что еще чуть-чуть - и она кинется на него с кулаками, дабы вбить в него силой то, что он не желал понимать словесно.

Лескюр растеряно переводил взгляд с одного возмущённого лица на другое. Спорщики были неуловимо похожи - особенно своей горячностью и готовностью причинить друг другу счастье даже против воли. Они всё повышали голос, и он даже испугался, что всё станет ещё серьёзнее. не хотелось бы обратить на себя их закипающий гнев - поэтому он не сразу собрался с силами, чтобы перебить их робким:
- А почему кому-то из вас обязательно надо уйти?
Решение показалось ему гениальным в своей ослепительной простоте.
- Зачем уходить? - повторил он, убедившись, что спорщики с недоумением перевели на него взгляд. - Я люблю вас обоих и не хочу терять никого из вас, понимаете? - он словно бы объяснял какую-то сложную истину маленьким детям. - Почему вы не хотите остаться оба - или для вас это невозможно? Почему?

Заслышав сдавленный, робкий голос месье, Аньес примолкла и медленно повернула голову в его сторону. То же самое сделал и его соперник, подавившись очередной гневной репликой.
- Как ты себе это представляешь, Луи? - поинтересовался он нормальным, почти ласковым тоном. - В браке не может быть троих. Оставь это и дай мне спокойно уйти...
- И далось же вам это "уйти", месье, - фыркнула Аньес, которой недавнее потрясение явно добавило храбрости; еще недавно она боялась лишний раз поднять взгляд на месье Анри, а теперь, когда ей нечего было терять, не гнушалась осадить его. Он посмотрел на нее с глухим раздражением.
- Я всего лишь хочу, чтобы Луи... то есть, месье Лескюр был счастлив.
- Я тоже этого хочу, - ответила она. - Благодаря ему я стою здесь. Если бы не он, я бы, наверное, умерла. У меня не меньше причин желать ему счастья.
- И что вы предлагаете?
Аньес мелко пожала плечами. Ее начала бить мелкая дрожь, и она, боясь, что упадет, непроизвольно прикрыла живот крепко сцепленными ладонями.

Лескюр, наконец, тоже поднялся на ноги. Они казались ему ватными, но продолжать разговор с пола было глупо. К тому же Аньес явно было нехорошо, и он на всякий случай встал чуть ближе к ней, чтобы, в случае нужды, подхватить её.
- Кто сказал, что в браке не может быть троих? Закон? Ну так мы и не пойдём втроём под венец. Кто запретит мне любить тех, кого я люблю? Или ты боишься общественного мнения, дорогой кузен? - Лескюр даже улыбнулся при этой мысли - настолько не вязался образ Анри с чопорностью и следованию навязанным обществам понятиям о правильном и неверном.
- Или ты слишком ревнив? Не хочешь делить меня ни с кем? - Маркиз, чуть сощурившись, вглядывался в лицо кузена. - Прости, что моё сердце занято не только тобой одним. Но я не хочу, чтобы ты уходил, как не хочу, чтобы уходила Аньес. Если кто-то из вас почтёт за лучшее для себя уйти - я смирюсь, но не надо приносить себя на алтарь моего счастья, Бога ради!

Все в голове Анри перемешалось, складываясь в какую-то ужасно далекую от реальности картину. Если все, что произошло до этого, он еще мог уложить в своем сознании, то решение, предлагаемое Лескюром, казалось ему бредом сумасшедшего. Похоже, кузен действительно помешался - об этом же говорил и нездоровый блеск его глаз.
- Я... я не боюсь, - растерянно произнес Анри. - Я думаю не о том, что скажут в обществе. Я думаю о тебе.
Искоса он глянул на девчонку - та, взъерошенная и заплаканная, сейчас походила на маленького звереныша, готового оскалить зубы, и смотрела на него с каким-то немым осуждением. Кажется, она была готова вслед за Лескюром сойти с ума, но Анри не был бы собой, если бы не попытался, следуя своему вечному упрямству, в последний раз воззвать к его разуму.
- Ты подумал, каково будет тебе самому? - спросил он, внимательно глядя, как реагирует кузен. - То, что ты живописал мне... это не будет разъедать тебя изнутри? Подумай, ведь одному из нас может быть лучше покинуть тебя.
Он говорил слово "покинуть" без сомнения, не подпуская к себе даже слабое искушение заверить Лескюра в том, что они могут остаться друзьями и продолжать общаться, как ни в чем не бывало. Конечно же, они не могли. И рано или поздно не удержались бы вновь.

Лескюр с недоумением взглянул на кузена.
- Разъедать? Скорее уж мне причинит боль потеря кого-то из вас. Неужели ты не можешь понять, - Лескюр шагнул вперёд и легко коснулся его плеча кончиками пальцев, отчего Анри дёрнулся, точно его ударили, - что вы равно дороги мне? Разве ты смог бы выбрать между двумя половинами своего сердца, если ты не можешь жить без них обоих? Разве ты мог бы выбирать между двумя равно дорогими людьми?
В глазах Анри он не видел понимания. Всё оставалось по-прежнему...
- Если ты хочешь уйти - на время, чтобы обдумать, или... - ему с трудом далось это слово, - навсегда, то я не вправе тебя остановить. Ты можешь идти - но ты можешь и вернуться в любой момент.

Нет, это было не безумие. Это было что-то, что Анри был пока не в силах понять и принять. Когда Лескюр дотронулся до него, он невольно вздрогнул, ибо это прикосновение повлекло за собой цепочку воспоминаний о других, недавних, которые до сих пор отдавались во всем теле волнующим жаром. Тщетно стараясь скрыть свое смущение, Анри отступил.
- Я все же лучше уеду сейчас, - произнес он, но без прежней уверенности. - Не... не навсегда. Я вернусь.
И, точно это могло послужить подтверждением его слов, схватил прохладную ладонь Лескюра и прижал ее к губам. Оставалось надеяться, что это скажет кузену достаточно - ибо слова у Анри уже кончились. Ум у него заходил за разум, и кое-как прочистить его могла лишь, как он предчувствовал, бешеная скачка, борьба с бьющим в лицо ветром, то захватывающее чувство движения, которое всегда помогало ему жить.
- До встречи, - сказал он и, коротко поклонившись Аньес на прощание, вышел из комнаты. По счастью, Луи хватило благоразумия не пытаться его остановить.

Оставалось лишь надеяться, что Анри сдержит слово - больше он не иог сделать ничего. Тшль3о надеяться - и обернуться к Аньес, потеряно стоящей чуть позади него, молчавшей всё то время, пока он убеждал Анри...пытался убедить.
Лескюр попытался было снова найти подходящие слова, но этого не потребовалось - у Аньес был такой вид, словно она сейчас упадёт прямо на пол, и он едва успел подхватить её, усадить на постель, обнимая её со смутной надеждой, что она не оттолкнёт его. Конечно, до неё, в отличие от Анри, дошёл смысл его слов, но он боялся всё равно, боялся до дрожи потерять их обоих - и Аньес не меньше, чем Анри.

После всего случившегося Аньес потеряла волю ко всему; ее не особенно заботило, что месье уложил ее в постель и обнял, накрыв одеялом. То, что на нее обрушилось, она с трудом могла переварить, и тем более - представить, как ей теперь жить со всем этим, не сходя с ума от боли и ревности. Тем более, взгляд месье, обращенный на нее, не изменился - там была все та же теплота и нежность, совсем как в те дни, когда они принадлежали только друг другу, и это вгоняло Аньес в смятение. Но, как бы ни было сильно ее беспокойство, утомление все же пересилило - и вскоре она уже дремала, приткнувшись месье под бок, и видела странные, мутные, но удивительно умиротворенные сны.
***
Окрестности Клиссона этой зимой казались просто сказочными. Было удивительно безветренно, снег мирно укрывал землю, шапками лежал на шарах омелы, покрывающих деревья...
В последнее время в замке стало ужасно шумно и суетливо, и Лескюр, хоря и был совершенно доволен причиной этой суеты, всё же не мог постоянно её выносить и приобрёл привычку ежедневно гулять по окрестным рощам, наслаждаясь видами спящей природы и мирной, убаюкивающей тишиной.
В этот раз он забрёл особенно далеко от замка, отойдя почти на лье, и думал было уже вернуться, пока не замёрз и пока ноги ещё не слишком устали, как вдруг впереди по дороге послышался всё приближающийся стук копыт - всадник гнал коня без жалости, и это встревожило маркиза - какую весть мог принести неизвестный пришелец?
Однако когда из-за поворота показался взмыленный серый в яблоках конь, Лескюр только замер, не веря своим глазам. Снежинки, легко и невесомо падавшие с затянутого облаками неба, ложились на золотые кудри драгоценнными украшениями, щёки всадника раскраснелись и глаза горели от бешегой скачки. Заметив Лескюра, Анри резко потянул поводья и конь, поднявшись на дыбы, остановился в половине корпуса от маркиза.
- Совсем коня не жалеешь, - укоризненно покачал головой Лескюр вместо приветствия.

Нескольких месяцев хватило Ларошжаклену, чтобы понять, что он больше не может жить по-старому - пережитое им в Клиссоне въелось в него намертво, и все его усилия к тому, чтобы позабыть об этом, были заведомо тщетны. Пару раз он заезжал в бордель и напивался там до совершенно непотребного состояния, но ни девицы, ни лучшее сент-эмильонское вино не давали ему желанного успокоения. Анри, никогда прежде не чувствовавший слишком большой тяги к религии, хотел было исповедаться в совершенном грехе, но разочаровался в этой идее, едва переступив порог церкви, ибо с неожиданной ясностью понял, что чувство, грызущее его изнутри - вовсе не раскаяние, а жгучее желание во что бы то ни стало вернуться в Клиссон. Понимая, что от тоски начинает сходить с ума, Анри оставил всякие попытки вернуть свою жизнь в прежнее русло и решил покориться судьбе. Он, со своей стороны, сделал все, чтобы остановить это безумие, но если ему не удалось - значит, того хочет сила, более могущественная, чем любой из когда-либо живших людей.
На пути в Анжу он едва не загнал лошадь, но, подъезжая к замку кузена, получил лишнее подтверждение тому, что провидение было на его стороне. Кузен неторопливо прогуливался по холму, и рядом с ним не было ни кого-либо из слуг, ни Аньес - мог ли Анри мечтать о большей удаче?
Вместо приветствия он услышал мягкий упрек, но его это ничуть не задело. Молниеносно соскочив на землю, Анри без лишних слов сгреб кузена в объятия и, прижавшись к его холодным губам, увлек в крепкий, головокружительный поцелуй.

Только сейчас, кажется, Лескюр до конца понял, как ему не хватало кузена, всегда вносившего в его существование краски жизни. Как сейчас. Когда они, толком не поздоровавшись словесно, уже жадно целовались, сначала сплетясь в объятии, но постепенно понимая, что этого не хватит, что они оба хотят большего...
Лескюр всегда предпочитал слова делу, но тут приходил Анри и без лишних слов делал нужное, когда Лескюр ещё только открывал рот, чтобы высказать свои соображения. Вот и сейчас маркиз едва было вознамерился разорвать поцелуй и смущённо предложить сойти с дороги, где их могут увидеть, но Анри опередил его, молча и решительно потянув его за первые деревья рощи.
А там уже под сюртук и рубашку проникла удивительно тёплая среди зимы ладонь, а другая смело опустилась ему между ног, дразняще поглаживая - и слова куда-то исчезли, испарились, переплавились в тихие, затаённые стоны, в движения губ и рук...

Анри понял, что он счастлив быть сумасшедшим. Слова ему были не нужны - зачем они, когда движения губ и рук могли сказать куда больше? Наверное, предаваться любви прямо посреди леса было неосмотрительно и опасно, но кто мог увидеть их здесь? В душе Анри поселилась какая-то детская уверенность, что, пока они с Лескюром вместе, никто не посмеет причинить им зла, и он ни секунды не сомневался, расстегивая пуговицы на сюртуке Лескюра, пробираясь ладонью ему под одежду и слушая тихие вздохи удовольствия, звуки которых будоражили его кровь больше, чем все девицы Пале-Рояля, вместе взятые. Анри даже не понимал толком, что намерен делать, просто судорожно шарил руками по телу кузена и покрывал поцелуями его лицо, смутно надеясь, что Лескюр сейчас направит его, подскажет, в каком направлении двигаться - так, как он делал всегда и во всем. И ожидание Анри не затянулось - повинуясь мелкому, дерганому движению Лескюра, он опустился перед ним на колени, облизнул пересохшие губы и повторил то, с чего все когда-то началось в тот бесконечно далекий, невозможный вечер.

Ему казалось, что снежинки плавятся, не долетая до его лица и оседая на нём мелкими каплями, мешаясь с о слезами, выступившими на глазах от почти забытого удовольствия. Быть с Анри. Ощущать его, казалось, каждым нервом тела, чуть подаваться вперёд и кусать губы почти до крови, пытаясь заглушить стоны, но они всё равно вырывались - мелкие, хриплые и тихие. А снежинки всё летели, внезапно расплывшись в глазах, и Лескюр на мгновение почти ослеп и оглох, судорожно выгнувшись, и ещё долго пытался отдышаться, придти в себя, пока кузен обнимал его и оправлял на нём одежду...
А потом маркиз отплатил ему тем же, и это было уже совсем по-другому, но не менее волнующе. Уж кто, а Анри не стеснялся стонать, просить, умолять, почти всхлипывая, и в груди Лескюра росло довольное тепло от того, что это он, и никто другой, приносит Анри удовольствие.
И настал его черёд подхватить ещё дрожащего Анри в объятия, шепча ему на ухо что-то ласковое, оправлять одежду, и дожидаться, пока Анри придёт в себя.

После того, что сделал Анри, Лескюр, конечно же, не остался неблагодарным, и если бы его сюртук не был сделан из плотной шерстяной ткани, то Ларошжаклен расцарапал бы ему все плечи; от того, что вытворял Луи своим ртом, у него мутилось в глазах и в сознании, и с губ срывались какие-то слова, смысла которых он не понимал. Впрочем, судя по довольному взгляду кузена, все произнесенное лишь пуще удовлетворило его. И, посмотрев на его счастливое лицо, Анри ясно ощутил, что сейчас все наконец-то встало на свои места. Сейчас все так, как и должно было быть, и до чего же смешно он выглядел, пытаясь убежать от неизбежного.
- Я устал, - признался Ларошжаклен, когда они оба худо-бедно перевели дух. - Я хочу горячего кофе и отдохнуть. Я почти не спал все эти дни...
Точно в подтверждение своих слов он подавил зевок.
- Как ты здесь? - интересоваться жизнью кузена, наверное, стоило до того, что они успели вытворить в роще, но Анри было не до условностей. - Как... как твоя жена?

Они медленно шли назад к дороге по собственному следу, бешено разворошившему сугробы.
- До замка совсем немного, а там будет всё, что душе твоей угодно, - Лескюр улыбнулся. Анри и вправду выглядел усталым, но по его довольному виду можно было сказать, что после должного отдыха он будет выглядеть лучше прежнего. Маркиз не удержался и взял кузена за руку, сплетя свои холодные пальцы с его - тёплыми, казавшимися почти обжигающим вечно мёрзнувшему из-за худобы Лескюру.
- Я, как ты можешь убедиться - прекрасно, и в Клиссоне всё безмятежно...ну, почти. Но это приятная суета. В общем, сам увидишь, - Улыбка маркиза стала шире, что так редко бывало прежде.
Анри помог ему забраться в седло позади себя, и они медленно поехали к замку, словно оживший герб тамплиеров, сберегая силы и без того порядком измученной лошади.

Роды у Аньес прошли не слишком-то легко, но ее вечная живучесть не изменила ей и в этот раз: она успешно оправлялась и теперь все свое время посвящала заботам о ребенке - миниатюрном мальчишке, которого они с месье еще не успели окрестить. Кормилицу ему искать не стали - Аньес, хоть и была теперь одной из господ, попросила у маркиза разрешения кормить сына самой, и тот удивительно легко согласился, как будто и сам думал об этом, просто не решался сказать. Крестины должны были состояться в ближайшие несколько дней - до сих пор месье затягивал с ними, словно чего-то ждал и на что-то втайне надеялся, а Аньес разве что мягко намекала ему, что можно бы и поторопиться...
Девочки от появления брата пришли в полный восторг и теперь вились вокруг мачехи целыми днями, наперебой выпрашивая подержать его.
- Он вам не игрушка, - замечала Аньес с напускной строгостью, но изредка все же уступала их просьбам и зорко следила, как близняшки и Мари по очереди качают младенца на руках. Как раз этим она и занималась, сидя в кресле в каминном зале, когда за дверью вдруг послышался шум и чьи-то шумные шаги, слишком громкие для маркиза. Испуганно выхватив сына у Мари, Аньес прижала его к себе и уставилась на дверь, как будто за ней таилась какая-то опасность, но это оказался всего лишь месье - правда, в сопровождении своего брата.
Сердце Аньес замерло и ухнуло куда-то вниз.

Лескюр, признаться, немного беспокоился о том, как пройдёт встреча. Последний раз, когда они трое виделись, закончился не слишком радостно для них всех. Не хотелось бы тревожить Аньес, едва не погибшую во время родов, не хотелось бы причинять Анри новую боль, но он был бессилен что-то изменить и мог только молиться, чтобы всё прошло гладко.
Он стремительными шагами вошёл в зал, на ходу расстёгивая сюртук и улыбаясь как можно безмятежнее - испуганной Аньес, одинаково замершим, точно в детской игре, дочерям, захныкавшему было маленькому свёртку...
Анри остался стоять у порога, неожиданно робко глядя на снова устанавливающуюся семейную идиллию, точно не видел там места для себя.
- Кузен, ты хоть поздоровайся, и вообще - познакомься со своим племянником!
Лескюр легко, но осторожно подхватил на руки сына, слегка покачивая, чтобы тот успокоился. Ребёнок и в самом деле утих, глядя на мир большими серыми глазами, неожиданно ясными для своего двухнедельного возраста.

Не все вышло так светло и радужно, как представлял себе Анри - зайдя в гостиную и увидев Аньес, держащую на руках ребенка, увидев, как тепло улыбается ей Луи, он отчетливо ощутил себя третьим лишним. Эйфория встречи с кузеном спала, будто ее и не было, и Ларошжаклен вновь ощутил сомнения: стоило ли приезжать? Возможно, он просто в очередной раз испортит все своим появлением?
Луи, наверное, понял, что чувствует Анри, и поторопился передать ему на руки ребенка - неловко подхватив его, Ларошжаклен с некоторым удивлением уставился в младенческое лицо. Сейчас сложно было определить, на кого из родителей больше похож мальчик, однако глубокий серый цвет глаз он, несомненно, унаследовал от отца.
- Как его зовут? - поинтересовался Анри, укачивая ребенка; краем глаза он наблюдал за реакцией Аньес, но она сидела неподвижно, сложив руки на коленях и не проявляя ни малейшего беспокойства.

- Пока ещё никак, - ответил Лескюр и пояснил в ответ на недоуменный взгляд Анри. - Крестить ещё не успели. Если честно...я ждал тебя, - добавил он тихо и смущённо улыбнулся. - Не откажешься быть крёстным?
Он боялся, что этим предложением оскорбит кузена или причинит ему боль, заставит чувствовать себя второстепенным, но не мог придумать другого способа пригласить Анри снова стать частью его семьи - не менее важной, чем Аньес и дети.
Он не говорил об этом предложении Аньес, подспудно боясь огорчить и её. Налаживанием мира между двумя предметами его сердца требовало недюжинных усилий, но Лескюр всегда был упорен в достижении действительно важных для него целей. Там, где Анри упрямо и безоглядно готов был пробивать собой стену, Лескюр медленно и упорно подкапывал её, чтобы она, наконец, обрушилась сама.
И с этой стеной он был готов сражаться до последнего.

Внезапное предложение Лескюра ошарашило Анри. Продолжая неловко удерживать ребенка на руках, он изумленно посмотрел на кузена и по его лицу убедился, что тот не шутит.
- Я... я буду очень рад, - проговорил он, все еще не веря своим ушам. - Только не говори, что ты ждал меня. Ты же не знал, что я приеду.
Тут у Аньес, очевидно, кончилось терпение, и она подошла к Ларошжаклену, чтобы забрать сына. Тот без сопротивления отдал ей сверток, взглянув на нее при этом лишь мимоходом - все его внимание было обращено к Лескюру. Обыденное предложение стать крестным отцом племянника поселило в душе Анри такую радость, что он готов был буквально воспарить под потолок замка, ибо слова кузена вселили в него уверенность - Анри не придется чувствовать себя чужим.

- Я надеялся, если быть совсем честным. Не знал, но надеялся, - Лескюр сжал его освободившуюся руку почти до боли - хотя вряд ли его слабые руки были способны причинить боль Анри.
- Крестины послезавтра, ты успел вовремя, - Маркиз улыбнулся чуть свободнее, хотя он знал, что ему предстоит самое сложное - сказать обо всём Аньес, что он и сделал, не откладывая дело в долгий ящик - ведь для этого надо было всего лишь обернуться и преодолеть два шага, чтобы не кричать через половину зала.
Но ещё требовалось снова собраться с силами - и не думать, что любое его неосторожное слово может привести к новой ссоре, которой он боялся больше, чем конца света - потому, что это было бы его личным концом.
Он не смог бы жить без них обоих.

Все время, пока месье говорил с братом, Аньес молчала. Она знала, что вправе высказаться и даже возразить, но старательно давила в себе любой порыв начать перечить - это было бы слишком жестоко по отношению к маркизу, которого она давно уже не видела таким радостным. Появление месье Анри было для нее сюрпризом, но она изо всех сил пыталась примириться с ним и найти в нем что-то хорошее: хотя бы то, что месье перестанет переживать, что потерял его навсегда. В конце концов, месье Анри - хороший человек, и они, наверное, смогут ужиться втроем...
- Спасибо, что согласились, - сказала Аньес с улыбкой, обращаясь к гостю. - Я буду очень рада видеть вас на крестинах.
Она надеялась, что ее голос звучит искренне, но Анри все равно покосился на нее недоверчиво, и Аньес инстинктивно втянула голову в плечи. Несмотря на то, что жизнь с родителями давно растворилась в ее памяти, оставшись там лишь слабым воспоминанием, как о давешнем страшном сне, иногда в Аньес просыпалась застарелая привычка начинать дрожать, как только она понимала, что кто-то ей недоволен.
- Я скажу постелить вам... - она нервно сглотнула, ощущая, что начинает стыдливо краснеть, - в одной комнате, да?
Пусть они побудут вдвоем, решила она про себя. А она спокойно может поспать и в одиночестве.

Щёки Лескюра мгновенно вспыхнули алым от слов Аньес, сказанных так спокойно, словно это было в порядке вещей, словно так было всегда. Он едва не расцеловал Аньес прямо на месте, с трудом удержав в себе этот порыв.
Страх потерять их обоих отпустил. Наконец-то отпустил.
***
Анри лежал рядом с ним, телом к телу, так, что можно было касаться его влажной от пота кожи, ощущать тяжёлое дыхание, протянуть руку - и коснуться слипшихся кудрей. Несмотря на слова Анри об усталости, выяснилось, что его сил вполне хватило на долгую беседу и...и не только на неё.

Аньес знала, что господа предпочитают спать порознь даже после того, как вступили в близость, но ей никогда не нравился этот обычай, а маркиз не имел ничего против того, что она поселилась в его спальне, практически позабыв про свою собственную. Оказалось, что за прошедшие месяцы ворочаться одной в холодной постели для Аньес стало непривычно до того, что она не могла заснуть. Поминутно она протягивала руку, чтобы нащупать рядом с собой месье, и тихо вздыхала от разочарования, наткнувшись лишь на прохладные гладкие простыни. От мысли о том, что он сейчас обнимает и целует месье Анри, пока она вынуждена ежиться под разом ставшим неуютным одеялом, в душе Аньес поднималось неприятное, жгучее, до сей поры ей не знакомое чувство. Она пыталась не обращать на него внимания, упрямо смыкала веки, которые норовили открыться словно бы сами по себе, и отчаянно звала к себе сон, но тот оставался глух к ее мольбам, как камень, и совершенно не собирался приходить. Промучившись, как ей показалось, не один час, она решительно села на постели и принялась отыскивать на полу туфли. Стоило признать - она себя порядком переоценила.
"Ладно же, - думала она, хватая подушку и заворачиваясь в одеяло, как в накидку, - я имею ровно столько же прав на месье Лескюра, сколько имеет месье Анри. Придется ему потесниться".

Они начали было уже задрёмывать, утомлённые событиями минувшего, дня, как дверь, тихонько скрипнув, начала медленно открываться...
Лескюр подскочил на кровати, как ошпаренный. Мысль о том, что их с Анри застанет кто-то посторонний - пусть даже дочери - была ужасна, и даже не из-за того, что могли поползти слухи, которые могли закончиться для них печально - просто не хотелось пускать кого-то в их мир.
Кого-то, кроме Аньес - и именно она стояла на пороге, многозначительно держа в руках подушку и одеяло.
И Лескюр улыбнулся, понимая, чего именно ему не хватало для полного счастья.
- Проходи. Анри, подвинься. - Он слегка толкнул продолжавшего безмятежно спать кузена, тот недовольно пробормотал что-то невнятное, но послушно сдвинулся...
Две светлокудрых головы лежали по бокам от Лескюра. Обнимая Анри и Аньес, он засыпал со счастливой мыслью, что впервые за много лет его счастью ничто не грозит...

Вместо эпилога

Время для Анри полетело вскачь. Он не жил в Клиссоне все время, часто отлучаясь по делам в Париж или уезжая в гарнизон, но, зная, что о Лескюре есть кому позаботиться, делал это со спокойным сердцем. С Аньес у него установились близкие дружеские отношения, которые никогда не переходили определенную грань приличий - иногда Анри думал, что для полной гармонии в их маленькой тройной семье ему не хватало полюбить Аньес, но в результате все вышло совсем по-иному - так, как мало кто мог бы предречь.
То был непогожий осенний вечер, когда Анри постучался в кабинет к кузену. С того момента, как он вернулся в Клиссон, чтобы сказать Луи, что никогда больше его не оставит, прошло больше десяти лет, но нарушал уединение Лескюра Анри по-прежнему не без робости, словно ему вновь было шесть лет, и матушка строго наказывала ему не мешать кузену заниматься.
- Луи? - кашлянул он, отвлекая Лескюра от чтения. - Я хотел бы поговорить...

В доме с самого утра царила ужасная суматоха. Близняшки не разговаривали второй день из-за того, что не могли решить, кому же из них улыбался молодой граф де Пюибельяр на последнем балу и обменивались едкими записками, используя в качестве почтальона младшего брата. Юный Анри-Луи-Анье при очередном забеге не вписался в поворот и разбил лоб и вазу, украшавшую вход в гостиную. На грохот прибежала Аньес, души не чаявшая в единственном ребёнке, а дальше последовала суета, призванная помочь ей в нелёгком деле перевязки кровоточащей царапины. В разгар процесса юный наследник Лескюров отважно сбежал из-под материнского крылышка...а дальше последовали его поиски. нотация, потом близняшки, уставшие ждать, переругались уже вслух, удивительно дружно обругав заодно и пытавшуюся их примирить Мари. Маркиз, отчаявшись водворить покой в семье, попросту сбежал в библиотеку, не испытывая никакого чувства вины по поводу своей ретирады. Когда раздались шаги, он даже вздрогнул, но потом увидел, что это всего лишь Анри.
- Конечно, - Лескюр улыбнулся.
Анри почти не изменился за эти годы, словно само время отступала, видя его прекрасные черты, лишь чуть заострившиеся. Сам маркиз не мог похвастаться подобным - в волосах уже сквозили первые седые нити - но он не особенно печалился по этому поводу. Зачем, если Анри и Аньес будут любить его, несмотря ни на что?
- Садись. - Он чуть подвинулся и приглашающим жестом похлопал по дивану рядом с собой - тому самому, где некогда Анри впервые отдался ему.

Рядом с Лескюром Анри действительно не ощущал своего возраста, понимая, что его не зря могут называть взрослым мужчиной, лишь разумом, но не сердцем. В душе его до сих пор оставалось что-то ребяческое, что заставляло его в детстве лазить по деревьям, воровать сладости с кухни и на спор прыгать с веревки в реку, а ныне - предаваться украдкой самозабвенным поцелуям в тенях клиссонского сада, произносить глупые, но чистосердечные обещания, а теперь неловко мяться, точно он пришел каяться в очередной шалости, а вовсе не...
- Мы с Мари хотим пожениться, - выпалил он, не тратя время на церемонии и преамбулы - это лишь ослабило бы его решимость, а Анри не спустил бы себе подобной трусости. - Я... ты благословишь нас?
В ожидании ответа он чуть прикрыл глаза, воскрешая перед своим мысленным взором картину годичной давности - он вернулся из гарнизона на неделю раньше, чем планировал, и встретила его одна Мари, ибо отец ее с мачехой уехали в Брессюир, где задержались до позднего вечера из-за дождя, размывшего дороги. Мари, оставшаяся за старшую в доме, позаботилась о неожиданном госте и составила ему компанию за ужином; наверное, тогда Анри с удивлением осознал, что серьезная не по годам девочка давно повзрослела, став молодой девушкой - не слишком красивой, но удивительно похожей на своего отца.
Кто-то сказал бы, что во влюбленности, которая накрыла Анри с головой за каких-то несколько недель, было что-то болезненное. Но Ларошжаклен был готов поручиться чем угодно, что это было не так - его чувства были чисты и полны, совсем как те, которые он испытывал к Луи, и... о да, теперь он понимал в полной мере, что значит любить двоих - совершенно по-разному, но в чем-то одинаково, никому не отдавая предпочтения.

Несколько секунд Лескюр непонимающе смотрел на Анри, пытаясь осознать смысл его слов, а когда осознал - выронил из рук Шиллера.
- Ты...ты и Мари? - растерянно переспросил он. - Но...как давно ты задумался об этом? Почему я ничего не знал о ваших чувствах?
"И не исчезли ли этого твои чувства ко мне?" - мелочно, эгоистично, но всё же промелькнуло на краю сознания. Он не знал, как сможет жить без Анри. За эти десять лет они стали неразрывно близки, словно части одного тела, и оторвать от себя Анри было бы равносильно потере руки, ноги - или половинки сердца.
- Я...если вы будете счастливы...конечно... - с трудом пробормотал он, растерянный, ошарашенный, раздавленный непониманием.

У Анри всегда было плохо с угадыванием чужих мыслей, но каким-то образом он все же догадался, о чем думает кузен - и почему в его глазах сверкнул неприкрытый испуг.
- Нет, нет, - поспешно заверил его Анри, подходя ближе и беря ошеломленного Лескюра за руки. - Я люблю тебя по-прежнему, понимаешь? Просто я опасался говорить тебе... пока не был уверен...
Он не знал, как толком объяснить, что чувствует - слишком много слов разом появилось на языке, и они мешали друг другу выйти наружу, поэтому речь Ларошжаклена от волнения превратилась в нечто бессвязное и малопонятное:
- Я и ее люблю... и тебя... прямо как ты нас с Аньес... понимаешь?

Облегчение приходило постепенно, словно на смену отступившей физической боли. Сжав до побелевших костяшек руки Анри, Лескюр несколько раз глубоко вздохнул, успокаиваясь, и спустя минуту ответил уже почти нормальным голосом, не дрожащим и не умирающим, как было прежде:
- Конечно, если так - я только рад, если вы будете счастливы. Надеюсь, ты спросил Мари прежде, чем идти ко мне? - он улыбнулся, ещё слабо, но тепло, по-прежнему держа руки Анри в своих, согревая об его тёплые ладони ледяные пальцы - руки с возрастом стали мёрзнуть только сильнее.
- Если она отвечает тебе взаимностью - я буду только рад, - повторил он, глядя в глаза Анри, похожие на осколки небосвода - чистые и ясные обычно, сейчас они всё ещё были подёрнуты дымкой беспокойства.

Лескюр успокаивался, и на душе у Анри становилось легче - меньше всего он хотел причинить кузену боль, заставить его думать, что он Ларошжаклену больше не нужен... сама мысль об этом казалась дикой и неуместной до того, что Анри отшвырнул ее от себя, как змею.
- Конечно, она с нетерпением ждет, что ты ответишь, - отозвался он, наконец-то пуская на лицо улыбку. - Я не брошу тебя, даже не думай об этом. Все будет так, как было до этого, просто...
"...теперь все запутается окончательно", - подумал он и засмеялся, ибо открывшаяся перспектива не пугала его ничуть. Запутается, обезумеет окончательно - пусть; он предпочел бы это сумасшествие самому правильному, выверенному до мелочей, однообразному жизненному укладу.

@темы: твАрения, дружеское, вандейское, ангелоподобная личность, святой с каролингом

---

Умбер Жозеф-Жан-Амабль

Родился в Сен-Наборе в департаменте Вогезы 22 августа 1767 года. Солдат 13-го батальона волонтёров Вогезов, он становится капитаном, а затем заместителем командира в 1792 году. Он сражался с федералистами в Кальвадосе, затем был послан в департамент Сарту. В 1794 году он становится бригадным генералом в армии берега Бреста. Он вёл мирные переговоры с шуанами , в частности с Буагарди. Он также связывался с Корматеном и таким образом ему удалось заключить договор в ла Превале. В 1795 году он представлял республику при заключении договора в ла Жоне, который положил конец военным действиям в Вандее. Однако он принимает участие в уничтожении армии эмигрантов на Кибероне. Обвиненный в том, что он притворился шуаном перед шевалье де Солияком* и таким образом поспособствовал его смерти, он был отправлен в отставку. Но Гош скоро дал ему приказ сформировать французский контингент для экспедиции в Ирландию. В 1797 году он был отправлен в армию Самбры и Мааса. Он высадился в Ирландии в августе 1798 года и одержал победу над англичанами при Каслбаре 27 августа. Однако 7 сентября он был разбит при Баллинамаке и был вынужден капитулировать. Направленный в Сан-Доминго, он был обвинён в хищении и смещён в 1802 году. Поступил на службу Соединённым Штатам. Он умер в Новом Орлеане 3 января 1823 года.

*адъютантом Буагарди

Что там в итоге делал Умбер с шевалье де Солияком - я не понял. Начал бы гуглить, но сил нет...

@темы: переводы, шуанское, ВФР

---

Вчера на паре инглиша начал монолог по поводу образования (ну...как "начал". Читал по тетрадке, пытаясь не палиться, хотя его всё же не так сильно, как потом пересказ текста про ангийского посла и Екатерину Вторую). Упомянул про мечту стать писателем - и незаметно разговор съехал на Вандею.
Тут во мне внезапно проснулись навыки болтовни на английском и я, хоть и запинаясь через слово, поведал одногруппникам и преподше про эпизод с "Отче наш" и вообще за что я люблю д'Эльбе. Охваченный вдохновением, я даже очень криво, но воодушевлённо сказал, что полузабытые исторические личности нуждаются в любви куда больше распиаренных. Их же никто не любит, а им грустно...
Всё закончилось тем, что я дал им ссыль на свой дайр, чтобы они насладились моими фичками. Как хорошо, что фик про Гоша и Буагарди закрыт от незарегестрированных пользователей!
Я хочу, чтобы все пары инглиша проходили так

***
Облажавшись с бретонскими блинами, пеку бретонский яблочный пирог. А в "Перекрёстке" нашёл любимый сидр "Clos des Ducs" со скидкой в сто с лишним рублей
Устроим с Электрой шуанское пати в узком кругу

@темы: гранит науки, vita, дружеское, вандейское

---

А я перевёл письмо Жозефины к Буагарди. То самое, видимо, которое нашли при обыске его тела...

Разве возможно, мой дорогой маленький супруг, что я нахожусь так далеко от тебя, тебя, который составляет всё моё счастье. Как бы не сложились обстоятельства, я хочу быть с тобой. О! Если бы ты любил меня так, как я тебя обожаю, не было бы пары счастливее, чем наша, и ко всему злу, что могло бы со мной случиться, я осталась бы равнодушной, потому что я хорошо тебя знаю, и та, кого ты любишь, никогда не будет с тобой благополучна. Если твои чувства ко мне изменятся, я думаю, что буду достаточно храбра, чтобы уйти прочь и не докучать тебе больше, если ты скажешь, что у тебя нет времени писать мне. О! Когда любишь так же, как я, всегда находишь момент сказать своей жене, что любишь её. Если бы ты только уделял четверть часа в неделю бедной Фифине, не смеющей отнимать твоего времени более возможного...

1) "Маленький супруг" (да-да, petit в оригинале...) вынес меня в ничто и в истерику. Это пишет Жози, которая метр с кепкой и худенькая, адресуясь к Буагарди, который, мягко говоря, на 20 см её выше и телосложением напоминает Винни Пуха Разумеется у меня в голове промелькнуло множество поводов подобного эпитета, включая малоприличные (их в основном и включая...), но я для разнообразия решил остановиться на невинном "глупости влюблённых".

2) Первая любовь кажется одновременно милой и слегка истеричной. Точнее, здесь, скорее, влюблённость. Не люблю это чувство в себе (ни к чему хорошему не приводило), в других тоже подбешивает, но в этом случае почти нет. Скорее уж жалко девочку...

3) Подозреваю, что все мои извращения с переводом "Finette" были тщетны. Индеец Зоркий Сокол только несколько месяцев спустя увидел (да и то - с помощью письма) параллель "Жозефина-Фифина-Финетт" Зато теперь у меня есть трогательная подробность их личных сокращений

4) Письмо написано настолько простым языком, что я половину понимал без словаря. Кажется, мой шуанский ОТП поголовно обладал довольно бедным словарным запасом на французском. Плюс она глагол "suis" пишет как "sois" - не знаю, с чем это связано.

@музыка: Tanzwut – Vorbei ist vorbei

@настроение: Завтра меня будут поднимать с некромантами...

@темы: переводы, вандейское, шуанское, Колдун и его колдунства

---

Внезапно обнаружил, что за лето окончательно забыл инглиш и мне безумно тяжело справляться с д/з.
В прикладывании к чему-то сил я довольно специфический человек. Словами "потому, что надо!" мне изрядно пошкарябали нервную систему в детстве, теперь я с хоть каким-то удовольствием занимаюсь только тем, в чём вижу смысл. Вот в упражнении на нюансы условных предложений и модальных глаголов я смысла не вижу...
А ещё я совершенно не знаю английское глагольное управление

***
Написал себе примерный список источников к докладу по отечке. Взахлёб читал мемуары и...да, я зашипперил Мориса де Сейна и Владимира Белозуба Shame on me...
"Внешне разные - стройный, изящный маркиз и неуклюжий, громоздкий механик - были очень дружны меж собой.
К тому времени они уже сравнительно сносно изъяснялись на обоих языках. Обоюдная привязанность друзей не знала предела.
Де Сейн сам помогал Владимиру обслуживать свой "Як" и, куда не мог влезть своими ручищами Белозуб, легко добирался тонкими, музыкальными, холеными пальцами де Сейн. Их отношения ставились в пример другим...

...Силой удара Мориса де Сейна и Владимира Белозуба выбросило из самолёта. Они, раскинув руки, лежали почти рядом на обожжёной траве. Их похоронили в Дубровке в одной могиле. Спустя несколько дней в приказе по армии и во фронтовой газете подвиг де Сейна был отмечен как образец мужества и взаимовыручки."(с)

И фото, найденные Электрой. Увидев которые, мы закончились как личности и начались как шипперы:
s00.yaplakal.com/pics/pics_original/8/3/5/50245...

***
Чую, для Нормандии-Неман придётся вводить тэг. Уж больно там все котики Возьму-ка я цитатку из "Беспокойного Хозяйства", где французский авиационный полк показан очень мило и лампово

@темы: гранит науки, цитаты, дружеское, профессиональное, тлень, Лярошель, тебе труба!(с)

---

Комикс про Кателино - 4.

Теперь буду выкладывать быстрее. Жаль, что в следующей части нет д'Эльбе...зато тут его в количестве и весьма неплохого - хотя я не очень люблю как стиль автора, так и стиль комиксов в принципе. Вот от аниме или манги я бы точно не отказался, но надо курить то, что есть

@темы: картинкофлуд, вандейское, в белом венчике из роз впереди идёт д'Эльбе, комикс про Кателино

---

Сегодня узнал, что во французском слова "волосы" и "лошади" отличаются одним звуком, причём для русского уха разница исчезающа...
Всё, что я могу сказать по этому поводу:
"Ему исключительно не давалась поэзия Туата Де Дананн. Поэзия Туата Де Дананн отличалась тем, что при декламировании ее наизусть все произнесенное появлялось, и все неправильно произнесенное - тоже. Поэтому когда Бервин начинал про "луговые травы Керны и утренние росы Махи", появлялись ужаснейшие взъерошенные росомахи. Доктор Мак Кархи тяжело вздыхал, загонял росомах туда, откуда они явились, и говорил сам себе: "Iesu, когда же я привью им любовь к поэзии!..""
(с) Анна Коростелева "Школа в Кармартене"

@темы: книги, цитаты, vita, тлень

---

Комикс про Кателино - 3.

Не прошло и полугода
Зато здесь появляется д'Эльбе Ему сделали слишком короткие волосы, да и вообще к его изображению у меня есть претензии - но, как-никак, мне ДОДАЮТ

@темы: картинкофлуд, вандейское, в белом венчике из роз впереди идёт д'Эльбе, Комикс про Кателино

---

Вчера сидел на уроке французского, читал упражнение - попалось слово "amateur". Cегодня наткнулся на карточки с английскими словами - опять оно.
Кажется, мы с Электрой дошутились про призрак Буагарди

***
Выяснили, что от Сен-Бриё до Монконтура можно добраться на великах за копейки практически. Сижу теперь и гипнотизирую взглядом курс евро, который, как назло, опять растёт. Конечно, все организационные вопросы мы будем решать не раньше января (точнее, в основном их опять будет решать Электра, а я - впадать в истерику при виде страшной и ужасной анкеты на визу), но мечтать о бретонских блинчиках, сидре и музеях я начинаю уже сейчас

***
Немного в шоке от разнообразия французских гласных и от правил чтения, зато после монографий тексты из учебника перевожу с закрытыми глазами. Ещё проблема в том, что все наиболее важные глаголы спрягаются, как Бог на душу положит (да, я такое днище, что в прошлом году ничего не зубрил, впрочем, после масс латыни меня уже ничего не пугает).

@темы: гранит науки, vita, Колдун и его колдунства, путевые заметки