- Allons enfants de la Patrie, Le jour de gloire est arrivé ! - Мы посидим.(с)
Не знаю, с какой скоростью будут выходить главы, и удастся ли мне выкладывать по две главы в неделю - сильно устаю. Но пишется легко - наверное, потому, что идёт от сердца.
Глава вторая. "Вера и верность"Гиго возблагодарил Бога за то, что Жиль всегда спал на удивление крепко, так что, проскачи тут орды гуннских варваров – и то он вряд ли проснулся бы.
Впрочем, стоило мальчишке пошевельнуться и что-то пробормотать во сне, как Ларошжаклен мгновенно выхватил нож из поясных ножен. Гиго с холодным любопытством покосился на него.
- Раньше я н-не наблюдал у вас склонности к детоубийству. Он крепко спит и ничего не услышит, к тому же ему всего четырнадцать!
Анри криво, дергано усмехнулся, лицо его исказилось
- Шевалье де Мондиону тоже было четырнадцать. Помните, мальчик, сбежавший из парижской военной школы? Его расстреляли в Анжере на прошлой неделе. Я не говорю о том, сколько детей куда младше него были убиты при Ле Мане и Савене…
- Вы желаете уподобиться? – в голосе его Ларошжаклен с растущим изумлением уловил едва заметную нотку презрения. – Пожалуй, я н-начинаю радоваться, что больше не имею дел с тем, что ещё недавно называлось Королевской К-католической армией, а теперь, пожалуй, не что иное, как распоясавшаяся шайка!
Анри стиснул нож до побелевших пальцев и, сведя к переносице русые брови, сделал шаг к Гиго. Тот даже не вздрогнул и спокойно посмотрел Ларошжаклену в глаза.
- Я безоружен, г-граф. Более того – я не стану звать на помощь, а Жиль даже не проснётся – вы, знаю, умеете убивать б-быстро и бесшумно.
Ларошжаклен выглядел озадаченным.
- Зачем вы мне всё это говорите?
- Проверяю, осталась ли в вас хоть к-капля совести, или вы так и убьёте человека, полагавшегося единственно на ваше благородство, - с убийственной прямотой ответил Гиго.
Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. Потом Анри перевёл недоумевающий взгляд на нож в своих руках, снова – на Гиго…
Оружие с глухим звоном упало на землю.
- Боже… - освободившейся здоровой рукой Ларошжаклен прикрыл измождённое лицо, мучительно исказившееся. – Простите меня, месье д’Эльбе…кажется, с нашей последней встречи я изменился не к лучшему, раз – пусть на секунду! – и вправду хотел вас убить.
Гиго подошёл к нему, неловко наклонился и, подняв нож, протянул его Ларошжаклену рукоятью вперёд.
- Возьмите ваше оружие, граф, - мягко сказал он, - и п-пойдёмте в комнату. Гостей, право, неловко заставлять стоять в прихожей.
Ларошжаклен удивлённо вскинул голову.
- Гостей? Но я же…
- Меня множество раз х-хотели убить, - Гиго грустно улыбнулся, - но прощения за это просили куда как редко… Пойдёмте, надо п-перевязать вашу руку.
***
В помятом и потускневшем медном чайнике кипела вода. На повязки Гиго разорвал свою сменную рубашку, уже порядком залатанную, но, увы, единственную, кроме той, что была на нём сейчас.
Рукав сюртука Анри разбух от крови и сниматься не желал – пришлось пожертвовать одеждой и разрезать ткань. Всё, на деле, оказалось не так уж и плохо – пуля прошла навылет, не причинив серьёзного вреда мышцам и костям – разве что кровь шла чересчур обильно, и граф уже сильно побледнел от кровопотери.
Гиго быстро, явно умело промыл рану тёплой водой и плотно, но не туго перевязал. Анри сидел на его кровати, прислонившись к стене и закрыв глаза. Было на первый взгляд что-то странное в том, что предводитель мятежников так спокойно и расслабленно сидит в гостях у республиканского чиновника, но, присмотревшись чуть внимательнее при тусклом свете камина и единственной свечи, Гиго увидел, как исхудал и осунулся Ларошжаклен за месяц, прошедший с их последней встречи. Дело было не только и не столько в ранении – юноша был явно по горло сыт скитаниями по лесам, и только упрямство поддерживало его верность безнадёжному делу Трона и Алтаря.
- Пейте, - Гиго протянул графу чашку со сладким чаем, на который он истратил последнюю заварку и все запасы сахара, но Анри сейчас требовалось восстановить силы.
- Дела роялистов идут неважно, как я п-полагаю, - почти утвердительно произнёс Гиго, когда его гость потихоньку опустошил щербатую чашку до половины.
Тот покосился на собеседника и неохотно кивнул.
- После Савене дела идут из рук вон плохо. Флерио и маркиз Донниссан погибли, где Стоффле – не знаю, а со мной только принц де Тальмон, - Анри против воли содрогнулся.
- Врагу не п-пожелаешь, - согласно кивнул д’Эльбе.
Ларошжаклен фыркнул:
- Мы, кажется, и есть сейчас враги но, хоть убейте – Тальмона бы я оставил на растерзание республиканцам без всяких угрызений совести. Он несносен.
- С Ш-шареттом так и не связывались? – спросил д’Эльбе после небольшой паузы.
Анри поджал губы.
- И не собирался, - почти выплюнул он. – Шевалье де Шаретт слишком многое думает о своей персоне.
- В этом беда всего в-восстания, граф, - д’Эльбе наткнулся на недоуменный взгляд Ларошжаклена и пояснил: – Никто из нас…из вас…не хочет уступать и п-подчиняться.
Взгляд гостя стал колким:
- Не припоминаю, чтобы этого хотели вы.
- Я был готов п-подчиняться старшему по званию, - д'Эльбе спокойно выдержал взгляд Ларошжаклена. – Я подчинялся К-кателино и был готов подчиняться Боншану, если бы генералиссимусом избрали его, а не меня.
- Луи бы вы не стали подчиняться! - это был не вопрос, а утверждение, довольно запальчивое.
- Я понимаю ваши родственные ч-чувства, граф, но позвольте выразить глубочайшие сомнения по поводу наличия у м-маркиза де Лескюра не только военных способностей, но и здравого смысла. После битвы п-при Люсоне…
- Это была ошибка!
- У роялистов н-не было на неё права.
- Вы тоже проиграли битву при Шоле! - огрызнулся Ларошжаклен. Он давно позабыл о своём чае, который тем временем незаметно струился на пол из неловко наклонённой чашки.
- Был момент, когда мы могли в-выиграть. Если бы мы не ослабили армию, отправив в Бретань корпус Тальмона… Если бы меня н-не ранило, если бы не ранило Боншана…
- Но вы проиграли.
Д’Эльбе прикрыл глаза.
- Да.
- А теперь вы и вовсе предали дело короля, спасая собственную жизнь, - констатировал Ларошжаклен с сухой неприязнью, непроизвольно отодвигаясь от собеседника.
- Не с-собственную.
- Жизнь своей семьи? Разве жизнь одной женщины и одного ребёнка стоит того, чтобы пожертвовать своими принципами?
Д’Эльбе резко вскинул голову.
- Скажите, г-граф, - его тихий голос слегка дрожал, - если бы под дулами ружей расстрельной команды стояли л-люди, которые вам дороги – ваш отец или мать, ваши братья или сёстры, пусть д-даже маркиз де Лескюр – неужели вы бы не спасли их, отрекшись от дела Трона и Алтаря?
Граф гордо вскинул голову.
- Что стоит жизнь одного человека рядом с великими идеалами монархии и веры?
- Сколько лет вашей младшей с-сестре, Анри?
Ларошжаклен недоуменно посмотрел на него:
- Пять, а что?
Глаза д’Эльбе были холодны, словно лёд.
- Знаете, в этом возрасте дети обычно н-не понимают, что такое с-смерть. Увидев трупы родных, они имеют обыкновение з-задавать глупые вопросы – вроде того, зачем моего любимого б-брата засыпают землёй…* Разумеется, ваша с-сестра не п-поймёт, зачем ей обрезают волосы, к-куда её ведут. Увидев г-гильотину, она начнёт с-спрашивать, что это за странная вещь, п-похожая на дверной п-проём, и почему она т-так небрежно покрашена тёмно-красной к-к-краской. Потом она увидит, как отрубают г-головы идущим перед ней, и п-подумает, что всё это игра – и б-б-блаженно её н-неведение! Пусть оно продлится до того самого м-момента, когда её п-привяжут к доске, и палач д-дёрнет за верёвку, а л-лезвие гильотины…
- Замолчите, прошу вас! – растрёпанные волосы скрыли опущенное лицо Анри, но голос его сорвался, а плечи мелко тряслись.
Он плакал, неудержимо и искренне.
Д’Эльбе молча взял у него опустевшую чашку, налил в неё холодной воды и вернул графу со словами:
- Пейте и успокойтесь.
Тот судорожно отхлебнул, стуча зубами по щербатой фарфоровой кромке, и в три огромных глотка опустошил чашку, вернув её д’Эльбе.
- Надеюсь, вы всё п-поняли, - немного сухо констатировал тот, поставив опустевший сосуд на стол и снова присаживаясь.
Анри поспешно кивнул, отгоняя вызывающие дрожь образы.
- Хорошо. Но это лишь п-первая часть моего ответа. В принципе моя семья могла остаться невредимой, даже если бы м-меня расстреляли – я перешёл на сторону республики не поэтому.
Ларошжаклен вяло вскинул брови, выражая удивление.
- Вы обвинили меня в том, что я п-пожертвовал своими принципами. Это не так.
- Но…
- Вы имели в виду верность Т-трону и Алтарю. В чём-то вы правы, граф, я роялист, до сих п-пор роялист. Но между мною и теми, кто остался в рядах в-вандейцев, есть одно кардинальное различие. Видите ли, я не считаю, что идеал, каким бы п-прекрасным он не был, стоит того, чтобы залить страну п-потоками невинной крови.
- Но вы же возглавили восставших!
- Когда ко мне пришли люди из Бопрео и попросили п-принять над ними командование, я спросил у них – готовы ли вы стать мучениками? Заметьте, это б-были взрослые мужчины, готовые д-добровольно пойти на подвиг и смерть. Иных я бы с с-собой не позвал никогда, мученичество – дело осознанное и д-добровольное.
А потом…граф, вы помните Ш-шантони? Мы п-победили и хоронили павших. Вы приказали в тот день похоронить д-даже республиканцев и, стоя на коленях, молились за упокой их душ. Я ш-шёл через поле битвы, разыскивая одного из офицеров с-своего штаба – раненым или м-мёртвым, нашёл его тело и собрался было возвратиться, чтобы найти кого-то, кто помог бы мне д-донести его тело, но тут случайно взглянул в сторону – и увидел убитую женщину. Это была н-не случайность – её вполне намеренно разрубили саблей от плеча и до пояса. Не знаю, п-почему я подошёл к ней – её лицо мне было совершенно незнакомо, наверняка она б-была из местных крестьянок. Когда я подошёл ближе, то увидел, что она продолжает что-то с-судорожно сжимать в руках, не видно, что именно – она лежала на животе. Не знаю, л-любопытство мною двигало или что-то иное, но я перевернул её тело н-на спину… Анри, она держала ребёнка. М-мёртвого. Ему было около полугода - ровесник м-моего сына. Его тоже ткнули саблей, явно н-н-намеренно и расчетливо.
Д’Эльбе поморщился, словно от резкой боли, и глухо продолжил спустя несколько звеняще долгих секунд:
- Тогда я впервые начал п-понимать, что мы зашли не туда. Что нельзя было начинать эту войну. Что у нас не получится сделать её ни ч-честной, ни благородной, ни справедливой, а значит – она должна быть завершена. Л-любой ценой, пусть даже ценой забвения наших целей и п-предательства. Потому, что к-король ещё может вернуться, но Прекрасная Франция не д-должна ради этого превратиться в выжженную п-пустыню, заваленную гниющими трупами.
- Но почему уступить должны мы, а не республиканцы?
- Потому, что сейчас они сильнее. Г-господа из Кобленца, - д’Эльбе неприязненно скривился, - слишком долго медлили с в-выступлением. Вандеи больше нет, граф, и дело партии роялистов проиграно. Я с-советовал бы вам отправиться в Англию при первой же возможности.
- Почему вы сами не отправились туда? Из Нуармутье это можно было сделать куда как просто.
- Потому, что я не мог бросить своих п-подчинённых. Гарнизону Нуармутье сохранили жизни, даже отпустили на с-свободу после клятвы не поднимать более оружия против Р-республики.
Анри поднял от земли усталый взгляд и слабо усмехнулся:
- Если вы не бросили своих подчинённых, почему я должен бросать своих?
Д’Эльбе покачал головой.
- Это всего лишь совет, г-граф. Вы мне ничего не должны…хотя я был бы благодарен, если бы мы с-сейчас закончили разговор и отправились спать.
- Но…
- Вы – в п-погреб, - д’Эльбе поднялся и сделал несколько шагов к дальнему углу комнаты. Громыхнула тяжёлая деревянная крышка.
- На кровати л-лежат три одеяла. Берите с-себе два поцелее – и залезайте. Следующей ночью д-дам вам что-нибудь поесть.
***
Утро было на редкость холодным и промозглым. Гиго проснулся на рассвете от ломоты в не до конца ещё заживших рёбрах, немного полежал с закрытыми глазами, дрожа под тонким рваным одеялом, и нехотя встал. Спал он в одежде, оставалось только обуться. Сапоги, в которых он исходил и изъездил Вандею вдоль и поперёк, приказали долго жить ещё несколько месяцев назад, а граждане республиканцы расщедрились только на разбитые, растоптанные башмаки, которые явно успели сменить не одного хозяина и готовились вближайшее время запросить каши, но они были всяко лучше крестьянских сабо с криво напиханной соломой.
Жиль ещё спал, а будить его и посылать за завтраком совершенно не хотелось – после вчерашней сцены вообще хотелось оказаться от него как можно дальше. На руках выступили пузыри от ожогов, не дававшие, как и почерневшее распятие, забыть о том, рядом с кем ему приходится жить.
Гиго обернулся к распятию.
- Pater noster, qui es in caelis…** - знакомые с детства строки молитвы шли легко и спокойно, принося умиротворение в мятущуюся душу. Молитва – единственное, что его ещё спасало, что не давало окончательно окунуться в бездну отчаяния - …sicut in caelo, et in terra…et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris*** - он помедлил, прикрыв глаза, словно собираясь с силами, и закончил, вложив в последние слова молитвы, казалось, всю силу своей веры – и всю отчаянную надежду на Божественное Провидение:
- Et ne inducas nos in tentationem, sed libera nos a malo!****
***
Гиго был не единственным, кто в этот ранний час решил выпить кофе на постоялом дворе через улицу от здания администрации. Баталь тут же, ещё от входа, приметил его.
- Привет и Братство, гражданин Гиго! Садись сюда, дело есть.
Гиго искренне, хотя и немного смущённо, улыбнулся. У него куда как редко получалось ладить с людьми, но Баталь, пожалуй, входил в тот довольно узкий круг людей, с которыми это получилось. Простой в обращении, но не наглый, неподкупный и строгий, но от природы не жестокий, прямой и грубоватый, но честный и справедливый – Баталь пришёлся Гиго по сердцу, и он с радостью принял приглашение.
- Гражданин, подай-ка завтрак гражданину Гиго!
Баталя в Сен-Флоране знали и любили, поэтому заказ исполнили без промедления. Гиго в первое мгновение порадовался горячей яичнице и явственно хорошему кофе со свежеиспечённой булочкой, но тут вспомнил размер жалования, оговоренного в контракте с Республикой…на кофе там хватало далеко не каждый день – и далеко не такого замечательного качества. Откровенно говоря, всех денег, что были сейчас при нём, не хватило бы, чтобы расплатиться за этот прекрасный завтрак.
- Б-боюсь, что я… - начал он, но офицер не дал ему договорить и крикнул вслед хозяину:
- Запиши на мой счёт, гражданин!
Увидев, что Гиго явно собирается отказаться от этого щедрого по нынешним полуголодным временам предложения, он предупреждающе вскинул руку.
- Считай это, гражданин Гиго, компенсацией за твои вчерашние приключения. Деньги я попрошу Дюрана вычесть из жалованья Жиля.
- А если он не с-согласится? – Гиго тоскливо покосился на ярко-жёлтые желтки аппетитно дымящейся яичницы и против воли потянулся рукой к приборам.
Баталь сощурился.
- Ну и Питт***** с ним, если не согласится, что ж я, англичанин последний, чтобы за денье удавиться? Ешь, гражданин Гиго, и не раздумывай.
- Я у в-вас в долгу, - тихо заметил последний, уже уверенно сжимая вилку и нож.
Баталь только отмахнулся, не заметив даже случайно проскользнувшего «старорежимного» обращения.
Гиго ел медленно и аккуратно, подбирая каждую крошку, как человек, которому приходилось в жизни неоднократно голодать. Баталь быстро прикончил свою порцию и поинтересовался:
- Как твои руки?
- С-спасибо, ничего, - Гиго вспомнил, что офицер упоминал о каком-то деле, впрочем, тот не заставил себя долго ждать.
- Надеюсь, конскую узду удержишь. Мои ребята доложили, что в лесочке, что между Реотом и Мазюром, проводит службы некий неприсягнувший священник – и народ-то он немало мутит. По-хорошему его бы тут же и арестовать, но я подумал и решил тебя позвать. Попа-то мы арестуем, а вот пояснить людям, как да почему – твоя задача.
Гиго слишком торопливо отпил большой глоток кофе.
- Не напомнишь ли мне, гражданин Баталь, что за место?
- А, меньше лиги по прямой, но по проезжему пути – крюк. Это по дороге на Бопрео, свернуть у Ле Гран-Виньо на дорогу к Сен-Лоран-дю-Моттэ. Вмиг доберёмся, лошадей только бы оседлать. Твоя где?
- А у м-меня своей нет, - смущённо признался Гиго.
- Опять Дюран экономит! – только присутствие собеседника, видимо, удержало Баталя от плевка на грязный пол постоялого двора. – Ничего, у нас есть несколько свободных у казарм, доешь – тут же пойдём!
***
Национальная гвардия была пешим подразделением, но ей полагалось несколько лошадей, которые в походе запрягались в обоз, а в обычное время использовались для самых разных нужд, в основном хозяйственных, но иногда, вот как сейчас, приходилось доставать видавшие вида сёдла.
Гиго непослушными обожженными пальцами пытался затянуть подпругу, но получалось без особых успехов, пока не подошёл Баталь, несколькими отточенными движениями закончивший седлать лошадь. Гиго поблагодарил его кивком головы, вывел лошадь за порог конюшни и начал распутывать стремена.
- Ты при старом порядке случайно не в к-кавалерии служил, гражданин Баталь? – спросил Гиго, оказавшись в седле. Ехали рысью, и он, поморщившись, пожалел об отсутствии сапог – ремни стремян нещадно натирали ноги уже сейчас.
- Заметно? – Баталь улыбнулся. – Да, почитай, почти до самой революции тянул я лямку в полку Дофина, пока лошадь подо мной на льду не поскользнулась, и я головой об камни хорошенько не приложился. Лекарь полковой меня забраковал, вот я в восемьдесят восьмом в отставку и вышел – сержантом, не простым там солдатом! Может, к строевой я там и не особо стал годен, а Республике ещё послужу…
- Полк Дофина? – Гиго улыбнулся. – Ты тоже, в-выходит?
Баталь оживился:
- Вот, а я думал – где-то я тебя видел, гражданин Гиго! Ты же среди офицеров был, так?
- Так, - Гиго кивнул. – Лейтенант д’Эльбе – так меня звали тогда.
- Это в глаза, - офицер хитро усмехнулся, - а за глаза тебя весь полк, полковника не исключая, кликал «святошей Морисом».
Гиго удивлённо распахнул глаза:
- Девять лет служил – ни разу так и не услышал такого! Воистину, чудно…
Дорога, между тем, неумолимо стремилась к концу.
***
Баталь превосходно натаскал своих ребят – они без единого выстрела оттеснили небольшую группку крестьян, по большей часть – женщин, и окружили бледного священника, сохранявшего, тем не менее, присутствие духа.
- Известно нам стало, гражданин, - Баталь тяжело прищурился, - что ты народ мутишь. Говорил, будто идёт конец света, призывал сражаться с Республикой…верно я говорю?
Немолодой уже священник гордо вскинул седую голову:
- Говорил, говорю – и буду говорить! – запальчиво начал он, - потому, что это правда! Республика ваша – дьявольское порождение, беззаконное и чудовищное, и бороться с ней надо до последней капли крови!
Гиго не выдержал, шагнул вперёд, оказавшись лицом к лицу со священником.
- Вы проповедуете женщинам и детям. Как они могут бороться с Республикой?
- Не хуже мужчин!
- Их всех убьют без пощады!
- Значит, они станут мучениками!
- Что же в это время будете делать вы?!
- Молиться за успех борьбы с проклятой Республикой!
- Что-то сами вы с мученичеством не торопитесь, - с отвращением выплюнул ему в лицо д’Эльбе. – Республика обещала прекратить религиозные преследования в западных департаментах, даже неприсягнувшим священникам разрешено проводить службы, если они не будут мутить народ и подговаривать к новому восстанию.
- Республика должна утонуть в крови – такова Божья воля!
- Божья воля – любить ближнего своего и прощать врагов своих, а не топить их в крови невинных!
Священник сделал шаг вперёд, лицо его исказила совершенно нехристианская ненависть:
- Предатель! – прошипел он. – Проклятый предатель! – он занёс было руку и ударил бы Гиго, если бы по знаку Баталя национальные гвардейцы не схватили бы священника под руки.
Но того это только подзадорило:
- Предатель христианской веры! Еретик! Отступник!
К воротнику сутаны священника была приколота белая кокарда******. Заметив её, Баталь кивнул головой гвардейцам, пятеро из них потянули с плеча ружья.
Священника под руки потащили на открытое пространство, наспех связали ему руки.
И, прежде чем раздались выстрелы, ветер донёс до д’Эльбе дикий, полубезумный крик обречённого.
- Ad Mauricium - anaphema est!*******
*Не могла не сделать сноску. Старший брат д’Эльбе, Раймонд, погиб в самом начале Семилетней войны, когда Морису было четыре с половиной года.
**Отче наш, иже еси на небесех…(лат.)
***…якоже на небеси и на земли…и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим…(лат.)
****и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого (букв. – от зла) (лат.)
*****Поскольку Баталь, как и многие республиканцы, видимо, придерживается либо атеистических воззрений, либо культа Богини Разума, то поминать дьявола он может разве что по привычке, однако мне показалось интересным придумать какое-нибудь альтернативное, «республиканское» ругательство. Для республиканца Англия – неплохой аналог ада, а её премьер-министр Уильям Питт-младший, соответственно, становится синонимом дьявола.
******Пойманный с оружием или белой роялистской кокардой человек мог быть расстрелян на месте без суда и следствия, согласно декрету Конвента.
******* Морису – анафема! (лат.)
Глава вторая. "Вера и верность"Гиго возблагодарил Бога за то, что Жиль всегда спал на удивление крепко, так что, проскачи тут орды гуннских варваров – и то он вряд ли проснулся бы.
Впрочем, стоило мальчишке пошевельнуться и что-то пробормотать во сне, как Ларошжаклен мгновенно выхватил нож из поясных ножен. Гиго с холодным любопытством покосился на него.
- Раньше я н-не наблюдал у вас склонности к детоубийству. Он крепко спит и ничего не услышит, к тому же ему всего четырнадцать!
Анри криво, дергано усмехнулся, лицо его исказилось
- Шевалье де Мондиону тоже было четырнадцать. Помните, мальчик, сбежавший из парижской военной школы? Его расстреляли в Анжере на прошлой неделе. Я не говорю о том, сколько детей куда младше него были убиты при Ле Мане и Савене…
- Вы желаете уподобиться? – в голосе его Ларошжаклен с растущим изумлением уловил едва заметную нотку презрения. – Пожалуй, я н-начинаю радоваться, что больше не имею дел с тем, что ещё недавно называлось Королевской К-католической армией, а теперь, пожалуй, не что иное, как распоясавшаяся шайка!
Анри стиснул нож до побелевших пальцев и, сведя к переносице русые брови, сделал шаг к Гиго. Тот даже не вздрогнул и спокойно посмотрел Ларошжаклену в глаза.
- Я безоружен, г-граф. Более того – я не стану звать на помощь, а Жиль даже не проснётся – вы, знаю, умеете убивать б-быстро и бесшумно.
Ларошжаклен выглядел озадаченным.
- Зачем вы мне всё это говорите?
- Проверяю, осталась ли в вас хоть к-капля совести, или вы так и убьёте человека, полагавшегося единственно на ваше благородство, - с убийственной прямотой ответил Гиго.
Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. Потом Анри перевёл недоумевающий взгляд на нож в своих руках, снова – на Гиго…
Оружие с глухим звоном упало на землю.
- Боже… - освободившейся здоровой рукой Ларошжаклен прикрыл измождённое лицо, мучительно исказившееся. – Простите меня, месье д’Эльбе…кажется, с нашей последней встречи я изменился не к лучшему, раз – пусть на секунду! – и вправду хотел вас убить.
Гиго подошёл к нему, неловко наклонился и, подняв нож, протянул его Ларошжаклену рукоятью вперёд.
- Возьмите ваше оружие, граф, - мягко сказал он, - и п-пойдёмте в комнату. Гостей, право, неловко заставлять стоять в прихожей.
Ларошжаклен удивлённо вскинул голову.
- Гостей? Но я же…
- Меня множество раз х-хотели убить, - Гиго грустно улыбнулся, - но прощения за это просили куда как редко… Пойдёмте, надо п-перевязать вашу руку.
***
В помятом и потускневшем медном чайнике кипела вода. На повязки Гиго разорвал свою сменную рубашку, уже порядком залатанную, но, увы, единственную, кроме той, что была на нём сейчас.
Рукав сюртука Анри разбух от крови и сниматься не желал – пришлось пожертвовать одеждой и разрезать ткань. Всё, на деле, оказалось не так уж и плохо – пуля прошла навылет, не причинив серьёзного вреда мышцам и костям – разве что кровь шла чересчур обильно, и граф уже сильно побледнел от кровопотери.
Гиго быстро, явно умело промыл рану тёплой водой и плотно, но не туго перевязал. Анри сидел на его кровати, прислонившись к стене и закрыв глаза. Было на первый взгляд что-то странное в том, что предводитель мятежников так спокойно и расслабленно сидит в гостях у республиканского чиновника, но, присмотревшись чуть внимательнее при тусклом свете камина и единственной свечи, Гиго увидел, как исхудал и осунулся Ларошжаклен за месяц, прошедший с их последней встречи. Дело было не только и не столько в ранении – юноша был явно по горло сыт скитаниями по лесам, и только упрямство поддерживало его верность безнадёжному делу Трона и Алтаря.
- Пейте, - Гиго протянул графу чашку со сладким чаем, на который он истратил последнюю заварку и все запасы сахара, но Анри сейчас требовалось восстановить силы.
- Дела роялистов идут неважно, как я п-полагаю, - почти утвердительно произнёс Гиго, когда его гость потихоньку опустошил щербатую чашку до половины.
Тот покосился на собеседника и неохотно кивнул.
- После Савене дела идут из рук вон плохо. Флерио и маркиз Донниссан погибли, где Стоффле – не знаю, а со мной только принц де Тальмон, - Анри против воли содрогнулся.
- Врагу не п-пожелаешь, - согласно кивнул д’Эльбе.
Ларошжаклен фыркнул:
- Мы, кажется, и есть сейчас враги но, хоть убейте – Тальмона бы я оставил на растерзание республиканцам без всяких угрызений совести. Он несносен.
- С Ш-шареттом так и не связывались? – спросил д’Эльбе после небольшой паузы.
Анри поджал губы.
- И не собирался, - почти выплюнул он. – Шевалье де Шаретт слишком многое думает о своей персоне.
- В этом беда всего в-восстания, граф, - д’Эльбе наткнулся на недоуменный взгляд Ларошжаклена и пояснил: – Никто из нас…из вас…не хочет уступать и п-подчиняться.
Взгляд гостя стал колким:
- Не припоминаю, чтобы этого хотели вы.
- Я был готов п-подчиняться старшему по званию, - д'Эльбе спокойно выдержал взгляд Ларошжаклена. – Я подчинялся К-кателино и был готов подчиняться Боншану, если бы генералиссимусом избрали его, а не меня.
- Луи бы вы не стали подчиняться! - это был не вопрос, а утверждение, довольно запальчивое.
- Я понимаю ваши родственные ч-чувства, граф, но позвольте выразить глубочайшие сомнения по поводу наличия у м-маркиза де Лескюра не только военных способностей, но и здравого смысла. После битвы п-при Люсоне…
- Это была ошибка!
- У роялистов н-не было на неё права.
- Вы тоже проиграли битву при Шоле! - огрызнулся Ларошжаклен. Он давно позабыл о своём чае, который тем временем незаметно струился на пол из неловко наклонённой чашки.
- Был момент, когда мы могли в-выиграть. Если бы мы не ослабили армию, отправив в Бретань корпус Тальмона… Если бы меня н-не ранило, если бы не ранило Боншана…
- Но вы проиграли.
Д’Эльбе прикрыл глаза.
- Да.
- А теперь вы и вовсе предали дело короля, спасая собственную жизнь, - констатировал Ларошжаклен с сухой неприязнью, непроизвольно отодвигаясь от собеседника.
- Не с-собственную.
- Жизнь своей семьи? Разве жизнь одной женщины и одного ребёнка стоит того, чтобы пожертвовать своими принципами?
Д’Эльбе резко вскинул голову.
- Скажите, г-граф, - его тихий голос слегка дрожал, - если бы под дулами ружей расстрельной команды стояли л-люди, которые вам дороги – ваш отец или мать, ваши братья или сёстры, пусть д-даже маркиз де Лескюр – неужели вы бы не спасли их, отрекшись от дела Трона и Алтаря?
Граф гордо вскинул голову.
- Что стоит жизнь одного человека рядом с великими идеалами монархии и веры?
- Сколько лет вашей младшей с-сестре, Анри?
Ларошжаклен недоуменно посмотрел на него:
- Пять, а что?
Глаза д’Эльбе были холодны, словно лёд.
- Знаете, в этом возрасте дети обычно н-не понимают, что такое с-смерть. Увидев трупы родных, они имеют обыкновение з-задавать глупые вопросы – вроде того, зачем моего любимого б-брата засыпают землёй…* Разумеется, ваша с-сестра не п-поймёт, зачем ей обрезают волосы, к-куда её ведут. Увидев г-гильотину, она начнёт с-спрашивать, что это за странная вещь, п-похожая на дверной п-проём, и почему она т-так небрежно покрашена тёмно-красной к-к-краской. Потом она увидит, как отрубают г-головы идущим перед ней, и п-подумает, что всё это игра – и б-б-блаженно её н-неведение! Пусть оно продлится до того самого м-момента, когда её п-привяжут к доске, и палач д-дёрнет за верёвку, а л-лезвие гильотины…
- Замолчите, прошу вас! – растрёпанные волосы скрыли опущенное лицо Анри, но голос его сорвался, а плечи мелко тряслись.
Он плакал, неудержимо и искренне.
Д’Эльбе молча взял у него опустевшую чашку, налил в неё холодной воды и вернул графу со словами:
- Пейте и успокойтесь.
Тот судорожно отхлебнул, стуча зубами по щербатой фарфоровой кромке, и в три огромных глотка опустошил чашку, вернув её д’Эльбе.
- Надеюсь, вы всё п-поняли, - немного сухо констатировал тот, поставив опустевший сосуд на стол и снова присаживаясь.
Анри поспешно кивнул, отгоняя вызывающие дрожь образы.
- Хорошо. Но это лишь п-первая часть моего ответа. В принципе моя семья могла остаться невредимой, даже если бы м-меня расстреляли – я перешёл на сторону республики не поэтому.
Ларошжаклен вяло вскинул брови, выражая удивление.
- Вы обвинили меня в том, что я п-пожертвовал своими принципами. Это не так.
- Но…
- Вы имели в виду верность Т-трону и Алтарю. В чём-то вы правы, граф, я роялист, до сих п-пор роялист. Но между мною и теми, кто остался в рядах в-вандейцев, есть одно кардинальное различие. Видите ли, я не считаю, что идеал, каким бы п-прекрасным он не был, стоит того, чтобы залить страну п-потоками невинной крови.
- Но вы же возглавили восставших!
- Когда ко мне пришли люди из Бопрео и попросили п-принять над ними командование, я спросил у них – готовы ли вы стать мучениками? Заметьте, это б-были взрослые мужчины, готовые д-добровольно пойти на подвиг и смерть. Иных я бы с с-собой не позвал никогда, мученичество – дело осознанное и д-добровольное.
А потом…граф, вы помните Ш-шантони? Мы п-победили и хоронили павших. Вы приказали в тот день похоронить д-даже республиканцев и, стоя на коленях, молились за упокой их душ. Я ш-шёл через поле битвы, разыскивая одного из офицеров с-своего штаба – раненым или м-мёртвым, нашёл его тело и собрался было возвратиться, чтобы найти кого-то, кто помог бы мне д-донести его тело, но тут случайно взглянул в сторону – и увидел убитую женщину. Это была н-не случайность – её вполне намеренно разрубили саблей от плеча и до пояса. Не знаю, п-почему я подошёл к ней – её лицо мне было совершенно незнакомо, наверняка она б-была из местных крестьянок. Когда я подошёл ближе, то увидел, что она продолжает что-то с-судорожно сжимать в руках, не видно, что именно – она лежала на животе. Не знаю, л-любопытство мною двигало или что-то иное, но я перевернул её тело н-на спину… Анри, она держала ребёнка. М-мёртвого. Ему было около полугода - ровесник м-моего сына. Его тоже ткнули саблей, явно н-н-намеренно и расчетливо.
Д’Эльбе поморщился, словно от резкой боли, и глухо продолжил спустя несколько звеняще долгих секунд:
- Тогда я впервые начал п-понимать, что мы зашли не туда. Что нельзя было начинать эту войну. Что у нас не получится сделать её ни ч-честной, ни благородной, ни справедливой, а значит – она должна быть завершена. Л-любой ценой, пусть даже ценой забвения наших целей и п-предательства. Потому, что к-король ещё может вернуться, но Прекрасная Франция не д-должна ради этого превратиться в выжженную п-пустыню, заваленную гниющими трупами.
- Но почему уступить должны мы, а не республиканцы?
- Потому, что сейчас они сильнее. Г-господа из Кобленца, - д’Эльбе неприязненно скривился, - слишком долго медлили с в-выступлением. Вандеи больше нет, граф, и дело партии роялистов проиграно. Я с-советовал бы вам отправиться в Англию при первой же возможности.
- Почему вы сами не отправились туда? Из Нуармутье это можно было сделать куда как просто.
- Потому, что я не мог бросить своих п-подчинённых. Гарнизону Нуармутье сохранили жизни, даже отпустили на с-свободу после клятвы не поднимать более оружия против Р-республики.
Анри поднял от земли усталый взгляд и слабо усмехнулся:
- Если вы не бросили своих подчинённых, почему я должен бросать своих?
Д’Эльбе покачал головой.
- Это всего лишь совет, г-граф. Вы мне ничего не должны…хотя я был бы благодарен, если бы мы с-сейчас закончили разговор и отправились спать.
- Но…
- Вы – в п-погреб, - д’Эльбе поднялся и сделал несколько шагов к дальнему углу комнаты. Громыхнула тяжёлая деревянная крышка.
- На кровати л-лежат три одеяла. Берите с-себе два поцелее – и залезайте. Следующей ночью д-дам вам что-нибудь поесть.
***
Утро было на редкость холодным и промозглым. Гиго проснулся на рассвете от ломоты в не до конца ещё заживших рёбрах, немного полежал с закрытыми глазами, дрожа под тонким рваным одеялом, и нехотя встал. Спал он в одежде, оставалось только обуться. Сапоги, в которых он исходил и изъездил Вандею вдоль и поперёк, приказали долго жить ещё несколько месяцев назад, а граждане республиканцы расщедрились только на разбитые, растоптанные башмаки, которые явно успели сменить не одного хозяина и готовились вближайшее время запросить каши, но они были всяко лучше крестьянских сабо с криво напиханной соломой.
Жиль ещё спал, а будить его и посылать за завтраком совершенно не хотелось – после вчерашней сцены вообще хотелось оказаться от него как можно дальше. На руках выступили пузыри от ожогов, не дававшие, как и почерневшее распятие, забыть о том, рядом с кем ему приходится жить.
Гиго обернулся к распятию.
- Pater noster, qui es in caelis…** - знакомые с детства строки молитвы шли легко и спокойно, принося умиротворение в мятущуюся душу. Молитва – единственное, что его ещё спасало, что не давало окончательно окунуться в бездну отчаяния - …sicut in caelo, et in terra…et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris*** - он помедлил, прикрыв глаза, словно собираясь с силами, и закончил, вложив в последние слова молитвы, казалось, всю силу своей веры – и всю отчаянную надежду на Божественное Провидение:
- Et ne inducas nos in tentationem, sed libera nos a malo!****
***
Гиго был не единственным, кто в этот ранний час решил выпить кофе на постоялом дворе через улицу от здания администрации. Баталь тут же, ещё от входа, приметил его.
- Привет и Братство, гражданин Гиго! Садись сюда, дело есть.
Гиго искренне, хотя и немного смущённо, улыбнулся. У него куда как редко получалось ладить с людьми, но Баталь, пожалуй, входил в тот довольно узкий круг людей, с которыми это получилось. Простой в обращении, но не наглый, неподкупный и строгий, но от природы не жестокий, прямой и грубоватый, но честный и справедливый – Баталь пришёлся Гиго по сердцу, и он с радостью принял приглашение.
- Гражданин, подай-ка завтрак гражданину Гиго!
Баталя в Сен-Флоране знали и любили, поэтому заказ исполнили без промедления. Гиго в первое мгновение порадовался горячей яичнице и явственно хорошему кофе со свежеиспечённой булочкой, но тут вспомнил размер жалования, оговоренного в контракте с Республикой…на кофе там хватало далеко не каждый день – и далеко не такого замечательного качества. Откровенно говоря, всех денег, что были сейчас при нём, не хватило бы, чтобы расплатиться за этот прекрасный завтрак.
- Б-боюсь, что я… - начал он, но офицер не дал ему договорить и крикнул вслед хозяину:
- Запиши на мой счёт, гражданин!
Увидев, что Гиго явно собирается отказаться от этого щедрого по нынешним полуголодным временам предложения, он предупреждающе вскинул руку.
- Считай это, гражданин Гиго, компенсацией за твои вчерашние приключения. Деньги я попрошу Дюрана вычесть из жалованья Жиля.
- А если он не с-согласится? – Гиго тоскливо покосился на ярко-жёлтые желтки аппетитно дымящейся яичницы и против воли потянулся рукой к приборам.
Баталь сощурился.
- Ну и Питт***** с ним, если не согласится, что ж я, англичанин последний, чтобы за денье удавиться? Ешь, гражданин Гиго, и не раздумывай.
- Я у в-вас в долгу, - тихо заметил последний, уже уверенно сжимая вилку и нож.
Баталь только отмахнулся, не заметив даже случайно проскользнувшего «старорежимного» обращения.
Гиго ел медленно и аккуратно, подбирая каждую крошку, как человек, которому приходилось в жизни неоднократно голодать. Баталь быстро прикончил свою порцию и поинтересовался:
- Как твои руки?
- С-спасибо, ничего, - Гиго вспомнил, что офицер упоминал о каком-то деле, впрочем, тот не заставил себя долго ждать.
- Надеюсь, конскую узду удержишь. Мои ребята доложили, что в лесочке, что между Реотом и Мазюром, проводит службы некий неприсягнувший священник – и народ-то он немало мутит. По-хорошему его бы тут же и арестовать, но я подумал и решил тебя позвать. Попа-то мы арестуем, а вот пояснить людям, как да почему – твоя задача.
Гиго слишком торопливо отпил большой глоток кофе.
- Не напомнишь ли мне, гражданин Баталь, что за место?
- А, меньше лиги по прямой, но по проезжему пути – крюк. Это по дороге на Бопрео, свернуть у Ле Гран-Виньо на дорогу к Сен-Лоран-дю-Моттэ. Вмиг доберёмся, лошадей только бы оседлать. Твоя где?
- А у м-меня своей нет, - смущённо признался Гиго.
- Опять Дюран экономит! – только присутствие собеседника, видимо, удержало Баталя от плевка на грязный пол постоялого двора. – Ничего, у нас есть несколько свободных у казарм, доешь – тут же пойдём!
***
Национальная гвардия была пешим подразделением, но ей полагалось несколько лошадей, которые в походе запрягались в обоз, а в обычное время использовались для самых разных нужд, в основном хозяйственных, но иногда, вот как сейчас, приходилось доставать видавшие вида сёдла.
Гиго непослушными обожженными пальцами пытался затянуть подпругу, но получалось без особых успехов, пока не подошёл Баталь, несколькими отточенными движениями закончивший седлать лошадь. Гиго поблагодарил его кивком головы, вывел лошадь за порог конюшни и начал распутывать стремена.
- Ты при старом порядке случайно не в к-кавалерии служил, гражданин Баталь? – спросил Гиго, оказавшись в седле. Ехали рысью, и он, поморщившись, пожалел об отсутствии сапог – ремни стремян нещадно натирали ноги уже сейчас.
- Заметно? – Баталь улыбнулся. – Да, почитай, почти до самой революции тянул я лямку в полку Дофина, пока лошадь подо мной на льду не поскользнулась, и я головой об камни хорошенько не приложился. Лекарь полковой меня забраковал, вот я в восемьдесят восьмом в отставку и вышел – сержантом, не простым там солдатом! Может, к строевой я там и не особо стал годен, а Республике ещё послужу…
- Полк Дофина? – Гиго улыбнулся. – Ты тоже, в-выходит?
Баталь оживился:
- Вот, а я думал – где-то я тебя видел, гражданин Гиго! Ты же среди офицеров был, так?
- Так, - Гиго кивнул. – Лейтенант д’Эльбе – так меня звали тогда.
- Это в глаза, - офицер хитро усмехнулся, - а за глаза тебя весь полк, полковника не исключая, кликал «святошей Морисом».
Гиго удивлённо распахнул глаза:
- Девять лет служил – ни разу так и не услышал такого! Воистину, чудно…
Дорога, между тем, неумолимо стремилась к концу.
***
Баталь превосходно натаскал своих ребят – они без единого выстрела оттеснили небольшую группку крестьян, по большей часть – женщин, и окружили бледного священника, сохранявшего, тем не менее, присутствие духа.
- Известно нам стало, гражданин, - Баталь тяжело прищурился, - что ты народ мутишь. Говорил, будто идёт конец света, призывал сражаться с Республикой…верно я говорю?
Немолодой уже священник гордо вскинул седую голову:
- Говорил, говорю – и буду говорить! – запальчиво начал он, - потому, что это правда! Республика ваша – дьявольское порождение, беззаконное и чудовищное, и бороться с ней надо до последней капли крови!
Гиго не выдержал, шагнул вперёд, оказавшись лицом к лицу со священником.
- Вы проповедуете женщинам и детям. Как они могут бороться с Республикой?
- Не хуже мужчин!
- Их всех убьют без пощады!
- Значит, они станут мучениками!
- Что же в это время будете делать вы?!
- Молиться за успех борьбы с проклятой Республикой!
- Что-то сами вы с мученичеством не торопитесь, - с отвращением выплюнул ему в лицо д’Эльбе. – Республика обещала прекратить религиозные преследования в западных департаментах, даже неприсягнувшим священникам разрешено проводить службы, если они не будут мутить народ и подговаривать к новому восстанию.
- Республика должна утонуть в крови – такова Божья воля!
- Божья воля – любить ближнего своего и прощать врагов своих, а не топить их в крови невинных!
Священник сделал шаг вперёд, лицо его исказила совершенно нехристианская ненависть:
- Предатель! – прошипел он. – Проклятый предатель! – он занёс было руку и ударил бы Гиго, если бы по знаку Баталя национальные гвардейцы не схватили бы священника под руки.
Но того это только подзадорило:
- Предатель христианской веры! Еретик! Отступник!
К воротнику сутаны священника была приколота белая кокарда******. Заметив её, Баталь кивнул головой гвардейцам, пятеро из них потянули с плеча ружья.
Священника под руки потащили на открытое пространство, наспех связали ему руки.
И, прежде чем раздались выстрелы, ветер донёс до д’Эльбе дикий, полубезумный крик обречённого.
- Ad Mauricium - anaphema est!*******
*Не могла не сделать сноску. Старший брат д’Эльбе, Раймонд, погиб в самом начале Семилетней войны, когда Морису было четыре с половиной года.
**Отче наш, иже еси на небесех…(лат.)
***…якоже на небеси и на земли…и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим…(лат.)
****и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого (букв. – от зла) (лат.)
*****Поскольку Баталь, как и многие республиканцы, видимо, придерживается либо атеистических воззрений, либо культа Богини Разума, то поминать дьявола он может разве что по привычке, однако мне показалось интересным придумать какое-нибудь альтернативное, «республиканское» ругательство. Для республиканца Англия – неплохой аналог ада, а её премьер-министр Уильям Питт-младший, соответственно, становится синонимом дьявола.
******Пойманный с оружием или белой роялистской кокардой человек мог быть расстрелян на месте без суда и следствия, согласно декрету Конвента.
******* Морису – анафема! (лат.)
@темы: твАрения, "Предатель", вандейское, в белом венчике из роз впереди идёт д'Эльбе
) и Ларошжаклена...
