- Allons enfants de la Patrie, Le jour de gloire est arrivé ! - Мы посидим.(с)
Автор таки сделал это. Пусть не за полтора и даже не за три месяца, как гордо мечтал вначале - но он впервые дописал макси. "Предатель" гордо отправляется в папку "завершённые", представляя собой самый солидный её образец, автор придвигает к себе поближе Григория Турского и пропуск в историчку...
Здесь должны быть благодарности. Так вот, я благодарю в первую очередь всех тех, кто это прочитал, читает или прочтёт в будущем. Чуть больше года назад автор начал постить о Вандее в пустоту. Меньше полугода он начал регулярно писать фики - и он не верил в то, что отзовётся хоть кто-то.
А отозвалось ого-го сколько всех! Случайно или нарочно, но вы начали читать эту историю, которая навеки станет у меня ассоциироваться ещё и с личными находками и потерями.
Я благодарен всем моим читателям - благодаря вам у меня всегда было чуть больше веры, чем отчаяния. Веры в то, что повесть, в которую я вложил огромную часть своей души, своих убеждений и своей любви к главному герою - что она была написана не зря.
А значит, и живу я на свете тоже не зря.
Спасибо Электре за постоянную поддержку и ненавязчивые пинки ("Что значит - "не буду писать"? Ты его в пыточные подвалы засунул- тебе оттуда и вынимать, и в чувство приводить!"), спасибо Инне за множество прекрасных комментариев, за - внезапно! - самые настоящие фанфики по "Предателю" и добровольно взваленный на себя нелёгкий труд беты. Тэссе, которая своим внезапным комментарием однажды вернула мне веру в себя, Терезе, Ирине (чей дайревский ник я никак не могу нормально прочесть О_о), Гамме, Шерифу с фикбука, тем, кто наверняка читал молча - из них я знаю Максимилиана, но, думаю, были и ещё люди.
Поблагодарю и человека, ради которого я когда-то начинал писать. Что бы она ни сделала потом - без неё эта история могла бы даже не начаться, а я не люблю оставаться неблагодарным.
Но, наверное, самая странная моя благодарность - человеку, который стал главным героем этой повести. Морису д’Эльбе. Человеку, показавшему мне, как достойно жить и с честью умирать. Человеку, которого я искренне и отчаянно люблю, наплевав на двести сорок четыре года разницы. Человеку, с именем которого я сражаюсь с жизнью и иду вперёд. Человеку...просто - Человеку.
Глава двенадцатая. «Последний свет».
Ужасно неудобно было одеваться с помощью всего лишь одной руки, но при одном взгляде на изломанные пальцы левой, торчащие под самыми уродливыми углами, словно ветки засохшего дерева, д’Эльбе затошнило. В конечном итоге он не выдержал и обмотал руку шейным платком – ему снова не забыли положить одежду, даже странно…
Впрочем, стоило ему спуститься по лестнице, он понял, что недооценил окружающих – прямо напротив лестницы в кресле сидел Буаси и, не поднимая головы, произнёс:
- Даже не думай.
- О-откуда… - Он сам не узнал своего севшего голоса, вдобавок, сильно пересохло во рту.
Друг всё же поднял взгляд от томика в красной обложке. Наверное, то был Вольтер - д’Эльбе смутно припоминал, что в Ландбодьере было собрание Вольтера в красных обложках…
- Второй раз гоняться за тобой по Анжу и Бретани я не собираюсь. И без того двух лошадей загнал, теперь разорюсь расплачиваться.
- П-прости…
Буаси только обречённо махнул рукой. Д’Эльбе осторожно прошёл вперёд, сел напротив друга.
- Есть хочешь? – спросил тот, откладывая Вольтера до лучших времён.
- Н-не откажусь. - Д’Эльбе только сейчас понял, что желудок почти свело от голода. Сколько он уже не ел?
Буаси поднялся на ноги и было сделал шаг в сторону, видимо, кухни, как вдруг обернулся, неумолимо наставив на д’Эльбе палец, точно пистолет:
- Сиди здесь, пока я не вернусь.
Д’Эльбе немного нервно кивнул. Маркиз окинул его недоверчивым взглядом.
- Слово?
- Слово, - неохотно подтвердил д’Эльбе.
Буаси скоро вернулся с тарелкой горячего бульона – от одного запаха закружилась голова. Когда он ел в последний раз? Кажется, в тюрьме.
- С-сколько я лежал тут? – Он с трудом заставил себя есть медленно и аккуратно, борясь с желанием схватить тарелку и, захлёбываясь, выхлебать восхитительно тёплую жидкость через край.
- Неделю. И три дня в Нанте.
Д’Эльбе вздрогнул, с трудом сглатывая вставший в горле ком. Буаси и сам понял, что напрасно напомнил другу о его злоключениях, и неестественным для себя заботливым тоном зачастил:
- Ты ешь, ешь. Я ещё хлеба могу принести, только немного, не то тебе поплохеет…
Хлеб показался на вкус не приятнее бумаги, а бульон и вовсе словно лишился всякого вкуса. Д’Эльбе заставлял себя глотать ложку за ложкой, пока к горлу не подкатила тошнота. Буаси, пытаясь сгладить неловкую тишину, тем временем рассказывал, прекрасно зная, что говорить придётся всё равно:
- Я почти тебя догнал, а вслед за мной двинулись вандейцы. Кажется, мы все прибывали в Сен-Флоран с интервалами меньше часа. Тебя уже перенесли в дом, когда я явился, некоторые говорили, что тебя тут же казнить надо, но за тебя заступился командующий местной Национальной Гвардией – уж не знаю, чем ты завоевал его расположение… Я, понятно, такими привилегиями не пользовался, зато вовремя зарядил пистолеты и говорил с позиции вооружённого авторитета – пока в город не вошли вандейцы, сделав едва ли десяток выстрелов…
- Г-где сейчас республиканские ч-чиновники?
Буаси удивлённо вскинул светлые брови.
- За каким делом тебе сдалась эта шваль?
Д’Эльбе отложил ложку и молча, выжидательно буравил его взглядом.
- Не знаю, зачем они тебе, - сдался, наконец, Буаси, - но их сейчас судят на главной площади. Благо, и гильотина у них своя… - маркиз зло улыбнулся, но тут же погасил улыбку, увидев, как друг поднимается на ноги. – Ты куда собрался?
Д’Эльбе, не ответив, медленно пошёл к выходу. Буаси сквозь зубы выругался, догнал его и попытался перехватить за руку.
- Отпусти, - глухо, чрезмерно спокойно произнёс д’Эльбе – и поднял глаза.
Несколько секунд Буаси, храбрясь, упрямо пытался выдержать его взгляд, но на дне его глаз проступало нечто, похожее на страх.
- Сумасшедший… - буркнул маркиз, пытаясь скрыть смятение, и отпустил рукав друга. Д’Эльбе, не обернувшись, вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
***
Военно-полевой суд любой армии выглядит не слишком солидно, но вандейцы упростили процедуру и вовсе до безобразия. Ларошжаклен шёл вдоль шеренги пленных, коротко спрашивал их имя и род занятий, следовавший за ним человек записывал сведения в папку, и они переходили к следующему – а предыдущему рядовые вандейцы стаскивали с плеч верхнюю одежду и обрывали воротник.
Чисто отмытая гильотина зловеще посверкивала в лучах ясного полуденного солнца, ожидая жертв.
При его приближении в стройной системе мигом возникли неполадки – секретарь вскрикнул и выронил папку, вандейцы застопорились, республиканцы удивительно дружно побледнели – и д’Эльбе не хотел задумываться о том, насколько же плохо сейчас выглядит.
Ларошжаклен уже успел немного узнать его, но сейчас слабо удивил своей проницательностью, со вздохом вопросив:
- Ну а этих-то за что миловать? Здесь только чиновники, всех простых…граждан я велел не трогать.
Д’Эльбе медленно оглядел шеренгу. Дюран, секретари – Энкр, Табль и Плюм, казначей Моннэ – и Баталь. Последний держался лучше всех, презрительно кривя губы и выпрямившись, невзирая на то, что так верёвки ещё сильнее впились ему в запястья.
- Эти люди всего лишь в-выполняли приказ. Данный не ими. Они – всего л-лишь кинжал в руке убийцы, так стоит ли н-наказывать оружие?
Ларошжаклен озадаченно оглядел его, видимо, только воспитание и уважение к старшим, вбитое до последнего слоя подсознания, мешали ему прямо назвать д’Эльбе сумасшедшим.
Возможно, он был в этом желании не так уж и неправ…
- До того, как появился приказ К-каррье о…о к-казни Маргариты, они н-никого не казнили. Гильотина стояла б-без дела на самых задворках, а в-вы, вместо того, чтобы задвинуть её обратно, а л-лучше – и вовсе сжечь – в-вы решаете уподобиться, г-граф? – Его крупно трясло, перед глазами всё плыло. - Что бы н-ни случилось, здесь не к-казнят. Здесь больше н-никого никогда не казнят!
Анри слегка попятился, в глазах его промелькнуло смятение, граничащее со страхом, хотя д’Эльбе был безоружен.
- Если вы настаиваете… - пробормотал он. – Развяжите…этих, - кивнул он рядовым, и те беспрекословно кинулись исполнять приказ.
Д’Эльбе не помнил, сколько простоял на площади, с трудом различая границу земли и неба, но, видимо, совсем недолго – ибо очнулся он от прикосновения Баталя.
- Я в долгу у тебя…у вас, - поправился он запоздало.
- Пустяки, - отстранённо отозвался д’Эльбе.
Баталь помолчал, словно собираясь с силами, и, наконец, с трудом выдавил:
- Я пытался задержать казнь. Дюран, как всегда, торопился выполнить поручение, я пытался отговорить, мы долго препирались, а время шло… Ты…вы опоздали совсем немного. Часа бы на три раньше… - он махнул рукой. – Да и я бы мог ещё потянуть время, но думал, что уже все – бесполезно, её не спасу, а, не дай Разум – самого с Луизеттой познакомят…
Д’Эльбе казалось, что в груди словно разливался смертельный, давящий холод.
- Ты ни в чём не виноват, - деревянным голосом ответил он. – Ступай с миром, Поль Баталь. Ступай с миром… - голос слегка сорвался.
Баталь склонил голову, развернулся и исчез из поля зрения – только чёткие шаги медленно затихали вдали. Д’Эльбе сомнамбулически повернул голову – и наткнулся взглядом на крест…
…Он был совсем простой, из неструганых досок, не успевших ещё потемнеть. Чьей-то умелой рукой на перекладине было вырезано:
«Маргарита-Шарлотта Гиго д’Эльбе, 1750-1794. Requiescat in pace*».
- Да упокоится с миром… - прошептал д’Эльбе по-французски и, обняв вертикальную доску креста, упал на колени, уткнувшись лицом в шершавое дерево…
***
- Я починил крышу, - коротко сказал Шуэтт вместо приветствия. Ответом ему была привычная тишина.
- И пролом в заборе забил жердинами. И крыльцо поправил. И лавочку новую сделал. Луну с неба достать или обойдёшься? – он начинал закипать.
Мариэтта-старшая обернулась от кроватки, где спала Мариэтта-внучка, поджала тонкие губы и, ничего не сказав, снова отвернулась.
Ужин, впервые за шесть дней, всё же стоял на столе. Жидкий постный суп да кусок хлеба – но ему и в голову бы не пришло потребовать большего.
- Всё ещё злишься, - отодвинув пустую миску, он тяжело вздохнул. – Должно быть, правильно делаешь.
Жена, вздрогнув, снова обернулась, в её поблекших глазах зажёгся интерес.
- Не спорю, - продолжал Шуэтт, - смотрюсь я, прямо скажем, сволочью той ещё. Почти год от меня ни ответа, ни привета, на неделю вернулся, замок починил – и снова в леса, седина в голову, бес шилом в зад и всё такое…
- На что ты мне сдался, хрыч старый? – Мариэтта попыталась было напустить на себя равнодушный вид, но полные горечи глаза и дрогнувший голос выдали её с головой. – И по молодости не был ты мне люб, а под старость только привычкой и жили…Вот что я скажу, хочешь – ступай, куда хочешь, только девочку мне оставь. Как-нибудь прокормлю, не всё ей за армией таскаться.
Шуэтт подавил тяжёлый вздох.
- Ещё что-то нужно сделать? – спросил он после долгой, томительной паузы.
- Огород вскопай, - бросила Мариэтта мужу, поднялась и резким движением сгребла со стола грязную посуду. Минуту спустя уже было слышно, как она гремит этой посудой в корыте возле порога, подлив тёплой воды и отскребая глиняные плошки и оловянные приборы куском мочала.
Шуэтт взялся за лопату. Спина очень скоро заболела, но он не остановился, пока развороченная земля на огороде не приняла вид ровных грядок. Уже совсем стемнело, и он едва не упал, пока брёл до крыльца, волоча грохочущую по мелким камням лопату.
Он умылся ледяной водой, смыв вместе с потом и землёй часть усталости, снял башмаки и повесил на гвоздь куртку.
Сколько раз он возвращался так с парома, почти уже ночью, чтобы с рассветом снова уйти? Мариэтта была права, их поженили родители, особой любви между ними никогда не было…или всё же была? Ведь дрогнуло когда-то сердце юного Жана, когда впервые увидел он на празднике незнакомую девушку в белом венке – неужто не радовался, когда родители обоих сговорились о свадьбе? Неужто не дрожали у него колени от радостного трепета ни в тот день, когда они пошли под венец, ни в тот, когда их единственный сын увидел свет? Разве не он назвал его Мариусом вопреки желанию все родни – и разве не казалась ему самой сладкой наградой улыбка Мариэтты? Может, всё же было у них что-то, что теперь шепчет из глубины души – а если эта рано постаревшая склочная старуха вдруг умрёт? Сможешь ли с этим жить, Жан Шуэтт? Или вон как месье д’Эльбе…
«Умирать я по ней, положим, не буду, - решил, наконец, для себя Шуэтт, - но горевать – погорюю. Был же и на нашей улице когда-то праздник…»
- Ты что там возишься, старый? – прошипела Мариэтта, приподнимаясь на кровати. – Проснётся внучка – вот я тебе задам ужо!
Внучка спала в кроватке, где когда-то ребёнком спал её покойный отец. Измучившись в тюрьме и армии, она спала по полдня и по целой ночи, а в оставшееся время за обе щеки уплетала бабушкину стряпню.
Им с женой пришлось делить единственную взрослую постель, и не сказать, чтобы обоих это радовало. Когда он скользнул под одеяло на самый краешек постели, Мариэтта демонстративно отодвинулась к самой стенке.
Сон не шёл. Чтобы не раздражать жену, Шуэтт постарался лежать смирно, выровнять дыхание и притвориться спящим. Наконец, когда спустя уже очень много времени его и в самом деле начала охватывать тёплая дремота, он внезапно почувствовал, как кто-то тихонько гладит его по голове.
- Дурень старый… - прошептала жена, и было в её голосе что-то помимо обиды и горечи…
***
- Пойдём.
Д’Эльбе словно очнулся от настойчивого голоса Буаси. Сколько он простоял тут? Должно быть, достаточно долго, раз уже почти не чувствует затекших ног.
- Ну и долго ты собираешься тут стоять? – Друг начинал злиться. – Вот простынешь, заболеешь и умрёшь.
- Плевать, - хрипло и безэмоционально ответил д’Эльбе. Казалось, никакой силой нельзя было оторвать его от креста.
Буаси тихо выдохнул сквозь зубы.
- Я, между прочим, уже полчаса пытаюсь тебя дозваться, а сюртук на мне тонкий и дырявый. Не думаешь о себе – отлично, так хоть обо мне подумай, вот если я опять простыну, заболею и умру – я ведь из гроба восстану и на тебя Сюзанне нажалуюсь!
Д’Эльбе медленно повернул голову. Выглядел маркиз и вправду неважно – ёжился на холодном ветру, переминался с ноги на ногу и шмыгал покрасневшим носом за неимением видимо, платка.
Подниматься было тяжело, пришлось почти подтягиваться, схватившись за крест. Ноги закололо иголками.
- Отлично, - Буаси оживился. – Ничего, сейчас пойдём в дом, я сварю кофе, согреемся… - У него была досадная привычка нарушать неловкую тишину светской бессмысленной болтовнёй. В сочетании с редкостно брюзгливой формой, в которую маркиз облекал искреннее сочувствие, это делало его не самым приятным в общении человеком, но за двадцать-то лет д’Эльбе успел привыкнуть и теперь почти бессознательно отсеивал лишнее.
Неизвестно, откуда на площадь выполз Жиль. Этого не отложилось в памяти д’Эльбе, да и Буаси впоследствии не смог припомнить – впрочем, дальнейшее он совершенно сознательно, хоть и тщетно, стремился забыть всю оставшуюся жизнь.
Откуда у мальчишки нашлось наглости и смелости вылезти на свет в занятом роялистами городе, осталось тайной. Слишком многое так и не удалось объяснить, понять, предотвратить – оно словно бы случилось исподволь, со странной и роковой неумолимостью.
- А, гражданин Гиго, - мальчишка приветственно ухмыльнулся, обнажая успевшие пожелтеть от табака зубы и нарочито шлёпая по лужам. Буаси брезгливо попятился, скрываясь от брызг грязи, д’Эльбе не шелохнулся.
- Уйди от него, - попытался было прогнать юного санкюлота маркиз, но Жиль уже слишком давно разучился понимать слова.
- Между прочим, ваша жена вам письмо написала. А я украл, - он всё шире улыбался.
Д’Эльбе вздрогнул, обернулся и молча протянул руку.
- Ха-ха, только я вам его не отдам. - Юный санкюлот паясничал, точно цирковая обезьянка, подпрыгивая, приплясывая на месте. При всём этом он умудрился достать из-за пазухи мятый клочок желтоватой бумаги и, отбежав на безопасное расстояние, принялся кривляющимся, глумливым, нарочито писклявым голосом зачитывать, перемежая почти каждое слово взрывами хохота:
- «Дорогой Морис, сердце моё!» - Ха-а, гражданочку под нож, а сердце её, выходит, по земле отдельно ходит!.. Та-ак, что там дальше… «…расстаться навек…», а, неинтересно, дальше… «…ничего дороже…» - нет, не то. Точно! Вспомнил!
Он перевернул листок и, видимо, пробежался глазами в самый конец. Буаси явственно пытался пошевелиться, но, словно загипнотизированный столь выдающейся мерзостью, не мог ни шага сделать, ни рта раскрыть.
Юный санкюлот с восторгом пропрыгал вокруг своей оси на одной ножке и с мерзостным, почти агоническим удовлетворением провизжал:
- «Не было ни дня, ни ночи, чтобы я не думала о тебе, чтобы я не любила тебя…» - Ох, гражданочка, это чем же вы его таким любили-то, дай угадаю?! Вот они, аристократки-то какие, правильно в газетах писали – чудовища порока и развращённости, а проще – шалавы недобитые!..
Всё помутилось в глазах д’Эльбе, подёрнулось красной пеленой. Краем взгляда он метнулся к поясу Буаси – уже белому, хотя и далеко не самому чистому, как отметил он где-то на границе сознания – и к холодно блеснувшим гравировкой пистолетам…
Он не помнил, как целился, как спускал курок. Убедился ли, что пистолет заряжен – или просто, не помня себя, направил оружие на свински повизгивающего маленького выродка…
В памяти вырванными страничками остались только звук выстрела и растерянное лицо Жиля, машинально схватившегося за аккуратную дырочку в потрёпанной синей карманьолке военного образца.
Падал он ужасающе, тошнотворно медленно, словно бы не сквозь воздух, а сквозь густую мутную патоку – и брызги, поднятые тощим телом, свалившимся в грязную лужу, тоже летели медленно-медленно…
Буаси очень широко открывал рот, но д’Эльбе не слышал его голоса – только стук собственного сердца. Звук начал появляться постепенно, как раз тогда, когда смертельно перепуганный маркиз почти за шкирку втащил его в дом и почти силой влил в него два бокала чего-то холодного – вкуса д’Эльбе не ощутил. Он попытался сам взять стакан, но, только подняв руку, понял, что дрожь, которую он чувствует – это не дрожь земли или кресла, а его собственная.
Его трясло так, что это можно было принять за судороги. «Здесь больше никого никогда не казнят!» - кажется, так он говорил Ларошжаклену каких-то пару часов назад?
Он и не казнил. Он убил безоружного.
Наконец, ему удалось отобрать у Буаси бокал и жадно припасть к нему. Анжуйское. Конечно же, анжуйское, которое так любит друг. Наверняка, придя в себя, бедняга маркиз с ужасом вспомнит, как извёл бутылку просто для того, чтобы грубо напоить его.
Видимо, Буаси подумал о том же, и, когда д’Эльбе смог слегка сфокусироваться на реальности, он обнаружил маркиза, мрачно прихлёбывающим всё то же изысканное вино, словно мерзейшую брагу. Бутылок на столе было уже две.
- Ещё дореволюционное, - похоронным голосом прокомментировал Буаси. – Ты пей, пей, не отвлекайся. Может, прорыдаешься, легче станет, придёшь в себя…или окончательно рехнёшься, - упавшим голосом завершил он и залпом прикончил бокал.
Плакать не хотелось. Внутри словно что-то смёрзлось, оборвалось, умерло, и даже ударивший в голову хмель не вызвал наружу хоть каких-то эмоций, кроме желания умереть, здесь и сейчас, которое он высказал холодным, равнодушным тоном – эффект был смазан разве что усилившимся до безобразия заиканием и явственно уже заплетающимся языком.
В мутных от вина глазах Буаси появилась на редкость осмысленная для его состояния эмоция – страх.
- Сиди ты… - с трудом пробормотал он побелевшими губами. От холодного вина его намечающаяся простуда перетекла в состояние вполне, увы, реальной и, не найдя платка, он поминутно хлюпал носом, словно подросток.
Жиль тоже наверняка так делал, маленький дурачок…
Д’Эльбе плеснул себе в бокал остатки вина из обеих бутылок и допил жадными глотками. Перед глазами всё плыло.
- Спи здесь…на диване, - с трудом ворочая языком, приказал Буаси. – Я…скажу Сюзанне…чтобы плед принесла…ох и заругается она… - бормоча себе под нос, Буаси побрёл к лестнице, удивительно прямой походкой по сравнению с заплетающимся языком.
Всё же, наверное, он так и забыл попросить Сюзанну, заснув ещё на подлёте к поверхности кровати, поскольку прошло уже довольно много времени, а обещанного пледа не принесли. Без него с трудом перебравшийся на диван д’Эльбе сильно мёрз, и решил всё жедобраться до собственной кровати – пусть даже унизительно ползя по лестнице.
Мысли были какие-то лёгкие, бессвязные – пожалуй, даже слишком лёгкие, чтобы их думать. Пошатываясь, он поднялся и неверной походкой поплёлся к лестнице. Вопреки ожиданиям, ступеньки удалось преодолеть стоя – он глупо, пьяно улыбнулся этому факту и, отвлекшись, запнулся о последнюю ступеньку и с грохотом полетел на пол.
На его счастье, Сюзанна и девочки спали и сами по себе очень крепко, да вдобавок, видно, умаялись за день– лёгкий стыд от того, что он является им лишней обузой, проник в душу даже сквозь туман опьянения – а пьяного Буаси, как он успел убедиться ещё в далёкой молодости, нельзя было разбудить и из пушки. Поэтому мимолетный стыд от того, что его застанут в столь глупом положении, ещё сохранившийся в пошатнувшемся рассудке, быстро сменился оцепенением.
Прямо напротив него стоял Луи, босыми ножками – на холодном полу. Тонкую рубашечку развевал сквозняк, удивительно мерзкий и промозглый в этом старом доме.
Сквозь полумрак, разбавленный только отблесками фонаря на площади, сквозь мутную пелену хмеля, сквозь всю эту шелуху он видел любопытные карие глаза ребёнка.
У Луи были глаза Маргариты.
- Па-а? – интонация детского голоса была отчётливо вопросительной. Торопливо, ушибив колено, д’Эльбе подполз к нему, сорвав с себя сюртук и укутав дрожащего на сквозняке ребёнка.
Маленькие ручки обвили его за шею.
- Па-па, - сонно пробормотал Луи и прижался к отцу, пристроив тёмную головку ему на плечо.
- Луи… - Голос ему всё же изменил, сорвавшись напрочь, превратившись неуловимо в рыдание - , неостановимое, безнадёжное. Словно штормовая волна снесла все тщательно выстроенные ограды и плотины, смывая всё потоком неудержимых слёз. Луи вопросительно поднял головку, но ещё не в силах был удивиться и ужаснуться тому, как беспомощно и отчаянно, словно потерянный ребёнок, плачет его отец.
31.08.2014 - 04.01.2015
* «Да упокоится с миром» (лат.)
Здесь должны быть благодарности. Так вот, я благодарю в первую очередь всех тех, кто это прочитал, читает или прочтёт в будущем. Чуть больше года назад автор начал постить о Вандее в пустоту. Меньше полугода он начал регулярно писать фики - и он не верил в то, что отзовётся хоть кто-то.
А отозвалось ого-го сколько всех! Случайно или нарочно, но вы начали читать эту историю, которая навеки станет у меня ассоциироваться ещё и с личными находками и потерями.
Я благодарен всем моим читателям - благодаря вам у меня всегда было чуть больше веры, чем отчаяния. Веры в то, что повесть, в которую я вложил огромную часть своей души, своих убеждений и своей любви к главному герою - что она была написана не зря.
А значит, и живу я на свете тоже не зря.
Спасибо Электре за постоянную поддержку и ненавязчивые пинки ("Что значит - "не буду писать"? Ты его в пыточные подвалы засунул- тебе оттуда и вынимать, и в чувство приводить!"), спасибо Инне за множество прекрасных комментариев, за - внезапно! - самые настоящие фанфики по "Предателю" и добровольно взваленный на себя нелёгкий труд беты. Тэссе, которая своим внезапным комментарием однажды вернула мне веру в себя, Терезе, Ирине (чей дайревский ник я никак не могу нормально прочесть О_о), Гамме, Шерифу с фикбука, тем, кто наверняка читал молча - из них я знаю Максимилиана, но, думаю, были и ещё люди.
Поблагодарю и человека, ради которого я когда-то начинал писать. Что бы она ни сделала потом - без неё эта история могла бы даже не начаться, а я не люблю оставаться неблагодарным.
Но, наверное, самая странная моя благодарность - человеку, который стал главным героем этой повести. Морису д’Эльбе. Человеку, показавшему мне, как достойно жить и с честью умирать. Человеку, которого я искренне и отчаянно люблю, наплевав на двести сорок четыре года разницы. Человеку, с именем которого я сражаюсь с жизнью и иду вперёд. Человеку...просто - Человеку.
Глава двенадцатая. «Последний свет».
Ужасно неудобно было одеваться с помощью всего лишь одной руки, но при одном взгляде на изломанные пальцы левой, торчащие под самыми уродливыми углами, словно ветки засохшего дерева, д’Эльбе затошнило. В конечном итоге он не выдержал и обмотал руку шейным платком – ему снова не забыли положить одежду, даже странно…
Впрочем, стоило ему спуститься по лестнице, он понял, что недооценил окружающих – прямо напротив лестницы в кресле сидел Буаси и, не поднимая головы, произнёс:
- Даже не думай.
- О-откуда… - Он сам не узнал своего севшего голоса, вдобавок, сильно пересохло во рту.
Друг всё же поднял взгляд от томика в красной обложке. Наверное, то был Вольтер - д’Эльбе смутно припоминал, что в Ландбодьере было собрание Вольтера в красных обложках…
- Второй раз гоняться за тобой по Анжу и Бретани я не собираюсь. И без того двух лошадей загнал, теперь разорюсь расплачиваться.
- П-прости…
Буаси только обречённо махнул рукой. Д’Эльбе осторожно прошёл вперёд, сел напротив друга.
- Есть хочешь? – спросил тот, откладывая Вольтера до лучших времён.
- Н-не откажусь. - Д’Эльбе только сейчас понял, что желудок почти свело от голода. Сколько он уже не ел?
Буаси поднялся на ноги и было сделал шаг в сторону, видимо, кухни, как вдруг обернулся, неумолимо наставив на д’Эльбе палец, точно пистолет:
- Сиди здесь, пока я не вернусь.
Д’Эльбе немного нервно кивнул. Маркиз окинул его недоверчивым взглядом.
- Слово?
- Слово, - неохотно подтвердил д’Эльбе.
Буаси скоро вернулся с тарелкой горячего бульона – от одного запаха закружилась голова. Когда он ел в последний раз? Кажется, в тюрьме.
- С-сколько я лежал тут? – Он с трудом заставил себя есть медленно и аккуратно, борясь с желанием схватить тарелку и, захлёбываясь, выхлебать восхитительно тёплую жидкость через край.
- Неделю. И три дня в Нанте.
Д’Эльбе вздрогнул, с трудом сглатывая вставший в горле ком. Буаси и сам понял, что напрасно напомнил другу о его злоключениях, и неестественным для себя заботливым тоном зачастил:
- Ты ешь, ешь. Я ещё хлеба могу принести, только немного, не то тебе поплохеет…
Хлеб показался на вкус не приятнее бумаги, а бульон и вовсе словно лишился всякого вкуса. Д’Эльбе заставлял себя глотать ложку за ложкой, пока к горлу не подкатила тошнота. Буаси, пытаясь сгладить неловкую тишину, тем временем рассказывал, прекрасно зная, что говорить придётся всё равно:
- Я почти тебя догнал, а вслед за мной двинулись вандейцы. Кажется, мы все прибывали в Сен-Флоран с интервалами меньше часа. Тебя уже перенесли в дом, когда я явился, некоторые говорили, что тебя тут же казнить надо, но за тебя заступился командующий местной Национальной Гвардией – уж не знаю, чем ты завоевал его расположение… Я, понятно, такими привилегиями не пользовался, зато вовремя зарядил пистолеты и говорил с позиции вооружённого авторитета – пока в город не вошли вандейцы, сделав едва ли десяток выстрелов…
- Г-где сейчас республиканские ч-чиновники?
Буаси удивлённо вскинул светлые брови.
- За каким делом тебе сдалась эта шваль?
Д’Эльбе отложил ложку и молча, выжидательно буравил его взглядом.
- Не знаю, зачем они тебе, - сдался, наконец, Буаси, - но их сейчас судят на главной площади. Благо, и гильотина у них своя… - маркиз зло улыбнулся, но тут же погасил улыбку, увидев, как друг поднимается на ноги. – Ты куда собрался?
Д’Эльбе, не ответив, медленно пошёл к выходу. Буаси сквозь зубы выругался, догнал его и попытался перехватить за руку.
- Отпусти, - глухо, чрезмерно спокойно произнёс д’Эльбе – и поднял глаза.
Несколько секунд Буаси, храбрясь, упрямо пытался выдержать его взгляд, но на дне его глаз проступало нечто, похожее на страх.
- Сумасшедший… - буркнул маркиз, пытаясь скрыть смятение, и отпустил рукав друга. Д’Эльбе, не обернувшись, вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
***
Военно-полевой суд любой армии выглядит не слишком солидно, но вандейцы упростили процедуру и вовсе до безобразия. Ларошжаклен шёл вдоль шеренги пленных, коротко спрашивал их имя и род занятий, следовавший за ним человек записывал сведения в папку, и они переходили к следующему – а предыдущему рядовые вандейцы стаскивали с плеч верхнюю одежду и обрывали воротник.
Чисто отмытая гильотина зловеще посверкивала в лучах ясного полуденного солнца, ожидая жертв.
При его приближении в стройной системе мигом возникли неполадки – секретарь вскрикнул и выронил папку, вандейцы застопорились, республиканцы удивительно дружно побледнели – и д’Эльбе не хотел задумываться о том, насколько же плохо сейчас выглядит.
Ларошжаклен уже успел немного узнать его, но сейчас слабо удивил своей проницательностью, со вздохом вопросив:
- Ну а этих-то за что миловать? Здесь только чиновники, всех простых…граждан я велел не трогать.
Д’Эльбе медленно оглядел шеренгу. Дюран, секретари – Энкр, Табль и Плюм, казначей Моннэ – и Баталь. Последний держался лучше всех, презрительно кривя губы и выпрямившись, невзирая на то, что так верёвки ещё сильнее впились ему в запястья.
- Эти люди всего лишь в-выполняли приказ. Данный не ими. Они – всего л-лишь кинжал в руке убийцы, так стоит ли н-наказывать оружие?
Ларошжаклен озадаченно оглядел его, видимо, только воспитание и уважение к старшим, вбитое до последнего слоя подсознания, мешали ему прямо назвать д’Эльбе сумасшедшим.
Возможно, он был в этом желании не так уж и неправ…
- До того, как появился приказ К-каррье о…о к-казни Маргариты, они н-никого не казнили. Гильотина стояла б-без дела на самых задворках, а в-вы, вместо того, чтобы задвинуть её обратно, а л-лучше – и вовсе сжечь – в-вы решаете уподобиться, г-граф? – Его крупно трясло, перед глазами всё плыло. - Что бы н-ни случилось, здесь не к-казнят. Здесь больше н-никого никогда не казнят!
Анри слегка попятился, в глазах его промелькнуло смятение, граничащее со страхом, хотя д’Эльбе был безоружен.
- Если вы настаиваете… - пробормотал он. – Развяжите…этих, - кивнул он рядовым, и те беспрекословно кинулись исполнять приказ.
Д’Эльбе не помнил, сколько простоял на площади, с трудом различая границу земли и неба, но, видимо, совсем недолго – ибо очнулся он от прикосновения Баталя.
- Я в долгу у тебя…у вас, - поправился он запоздало.
- Пустяки, - отстранённо отозвался д’Эльбе.
Баталь помолчал, словно собираясь с силами, и, наконец, с трудом выдавил:
- Я пытался задержать казнь. Дюран, как всегда, торопился выполнить поручение, я пытался отговорить, мы долго препирались, а время шло… Ты…вы опоздали совсем немного. Часа бы на три раньше… - он махнул рукой. – Да и я бы мог ещё потянуть время, но думал, что уже все – бесполезно, её не спасу, а, не дай Разум – самого с Луизеттой познакомят…
Д’Эльбе казалось, что в груди словно разливался смертельный, давящий холод.
- Ты ни в чём не виноват, - деревянным голосом ответил он. – Ступай с миром, Поль Баталь. Ступай с миром… - голос слегка сорвался.
Баталь склонил голову, развернулся и исчез из поля зрения – только чёткие шаги медленно затихали вдали. Д’Эльбе сомнамбулически повернул голову – и наткнулся взглядом на крест…
…Он был совсем простой, из неструганых досок, не успевших ещё потемнеть. Чьей-то умелой рукой на перекладине было вырезано:
«Маргарита-Шарлотта Гиго д’Эльбе, 1750-1794. Requiescat in pace*».
- Да упокоится с миром… - прошептал д’Эльбе по-французски и, обняв вертикальную доску креста, упал на колени, уткнувшись лицом в шершавое дерево…
***
- Я починил крышу, - коротко сказал Шуэтт вместо приветствия. Ответом ему была привычная тишина.
- И пролом в заборе забил жердинами. И крыльцо поправил. И лавочку новую сделал. Луну с неба достать или обойдёшься? – он начинал закипать.
Мариэтта-старшая обернулась от кроватки, где спала Мариэтта-внучка, поджала тонкие губы и, ничего не сказав, снова отвернулась.
Ужин, впервые за шесть дней, всё же стоял на столе. Жидкий постный суп да кусок хлеба – но ему и в голову бы не пришло потребовать большего.
- Всё ещё злишься, - отодвинув пустую миску, он тяжело вздохнул. – Должно быть, правильно делаешь.
Жена, вздрогнув, снова обернулась, в её поблекших глазах зажёгся интерес.
- Не спорю, - продолжал Шуэтт, - смотрюсь я, прямо скажем, сволочью той ещё. Почти год от меня ни ответа, ни привета, на неделю вернулся, замок починил – и снова в леса, седина в голову, бес шилом в зад и всё такое…
- На что ты мне сдался, хрыч старый? – Мариэтта попыталась было напустить на себя равнодушный вид, но полные горечи глаза и дрогнувший голос выдали её с головой. – И по молодости не был ты мне люб, а под старость только привычкой и жили…Вот что я скажу, хочешь – ступай, куда хочешь, только девочку мне оставь. Как-нибудь прокормлю, не всё ей за армией таскаться.
Шуэтт подавил тяжёлый вздох.
- Ещё что-то нужно сделать? – спросил он после долгой, томительной паузы.
- Огород вскопай, - бросила Мариэтта мужу, поднялась и резким движением сгребла со стола грязную посуду. Минуту спустя уже было слышно, как она гремит этой посудой в корыте возле порога, подлив тёплой воды и отскребая глиняные плошки и оловянные приборы куском мочала.
Шуэтт взялся за лопату. Спина очень скоро заболела, но он не остановился, пока развороченная земля на огороде не приняла вид ровных грядок. Уже совсем стемнело, и он едва не упал, пока брёл до крыльца, волоча грохочущую по мелким камням лопату.
Он умылся ледяной водой, смыв вместе с потом и землёй часть усталости, снял башмаки и повесил на гвоздь куртку.
Сколько раз он возвращался так с парома, почти уже ночью, чтобы с рассветом снова уйти? Мариэтта была права, их поженили родители, особой любви между ними никогда не было…или всё же была? Ведь дрогнуло когда-то сердце юного Жана, когда впервые увидел он на празднике незнакомую девушку в белом венке – неужто не радовался, когда родители обоих сговорились о свадьбе? Неужто не дрожали у него колени от радостного трепета ни в тот день, когда они пошли под венец, ни в тот, когда их единственный сын увидел свет? Разве не он назвал его Мариусом вопреки желанию все родни – и разве не казалась ему самой сладкой наградой улыбка Мариэтты? Может, всё же было у них что-то, что теперь шепчет из глубины души – а если эта рано постаревшая склочная старуха вдруг умрёт? Сможешь ли с этим жить, Жан Шуэтт? Или вон как месье д’Эльбе…
«Умирать я по ней, положим, не буду, - решил, наконец, для себя Шуэтт, - но горевать – погорюю. Был же и на нашей улице когда-то праздник…»
- Ты что там возишься, старый? – прошипела Мариэтта, приподнимаясь на кровати. – Проснётся внучка – вот я тебе задам ужо!
Внучка спала в кроватке, где когда-то ребёнком спал её покойный отец. Измучившись в тюрьме и армии, она спала по полдня и по целой ночи, а в оставшееся время за обе щеки уплетала бабушкину стряпню.
Им с женой пришлось делить единственную взрослую постель, и не сказать, чтобы обоих это радовало. Когда он скользнул под одеяло на самый краешек постели, Мариэтта демонстративно отодвинулась к самой стенке.
Сон не шёл. Чтобы не раздражать жену, Шуэтт постарался лежать смирно, выровнять дыхание и притвориться спящим. Наконец, когда спустя уже очень много времени его и в самом деле начала охватывать тёплая дремота, он внезапно почувствовал, как кто-то тихонько гладит его по голове.
- Дурень старый… - прошептала жена, и было в её голосе что-то помимо обиды и горечи…
***
- Пойдём.
Д’Эльбе словно очнулся от настойчивого голоса Буаси. Сколько он простоял тут? Должно быть, достаточно долго, раз уже почти не чувствует затекших ног.
- Ну и долго ты собираешься тут стоять? – Друг начинал злиться. – Вот простынешь, заболеешь и умрёшь.
- Плевать, - хрипло и безэмоционально ответил д’Эльбе. Казалось, никакой силой нельзя было оторвать его от креста.
Буаси тихо выдохнул сквозь зубы.
- Я, между прочим, уже полчаса пытаюсь тебя дозваться, а сюртук на мне тонкий и дырявый. Не думаешь о себе – отлично, так хоть обо мне подумай, вот если я опять простыну, заболею и умру – я ведь из гроба восстану и на тебя Сюзанне нажалуюсь!
Д’Эльбе медленно повернул голову. Выглядел маркиз и вправду неважно – ёжился на холодном ветру, переминался с ноги на ногу и шмыгал покрасневшим носом за неимением видимо, платка.
Подниматься было тяжело, пришлось почти подтягиваться, схватившись за крест. Ноги закололо иголками.
- Отлично, - Буаси оживился. – Ничего, сейчас пойдём в дом, я сварю кофе, согреемся… - У него была досадная привычка нарушать неловкую тишину светской бессмысленной болтовнёй. В сочетании с редкостно брюзгливой формой, в которую маркиз облекал искреннее сочувствие, это делало его не самым приятным в общении человеком, но за двадцать-то лет д’Эльбе успел привыкнуть и теперь почти бессознательно отсеивал лишнее.
Неизвестно, откуда на площадь выполз Жиль. Этого не отложилось в памяти д’Эльбе, да и Буаси впоследствии не смог припомнить – впрочем, дальнейшее он совершенно сознательно, хоть и тщетно, стремился забыть всю оставшуюся жизнь.
Откуда у мальчишки нашлось наглости и смелости вылезти на свет в занятом роялистами городе, осталось тайной. Слишком многое так и не удалось объяснить, понять, предотвратить – оно словно бы случилось исподволь, со странной и роковой неумолимостью.
- А, гражданин Гиго, - мальчишка приветственно ухмыльнулся, обнажая успевшие пожелтеть от табака зубы и нарочито шлёпая по лужам. Буаси брезгливо попятился, скрываясь от брызг грязи, д’Эльбе не шелохнулся.
- Уйди от него, - попытался было прогнать юного санкюлота маркиз, но Жиль уже слишком давно разучился понимать слова.
- Между прочим, ваша жена вам письмо написала. А я украл, - он всё шире улыбался.
Д’Эльбе вздрогнул, обернулся и молча протянул руку.
- Ха-ха, только я вам его не отдам. - Юный санкюлот паясничал, точно цирковая обезьянка, подпрыгивая, приплясывая на месте. При всём этом он умудрился достать из-за пазухи мятый клочок желтоватой бумаги и, отбежав на безопасное расстояние, принялся кривляющимся, глумливым, нарочито писклявым голосом зачитывать, перемежая почти каждое слово взрывами хохота:
- «Дорогой Морис, сердце моё!» - Ха-а, гражданочку под нож, а сердце её, выходит, по земле отдельно ходит!.. Та-ак, что там дальше… «…расстаться навек…», а, неинтересно, дальше… «…ничего дороже…» - нет, не то. Точно! Вспомнил!
Он перевернул листок и, видимо, пробежался глазами в самый конец. Буаси явственно пытался пошевелиться, но, словно загипнотизированный столь выдающейся мерзостью, не мог ни шага сделать, ни рта раскрыть.
Юный санкюлот с восторгом пропрыгал вокруг своей оси на одной ножке и с мерзостным, почти агоническим удовлетворением провизжал:
- «Не было ни дня, ни ночи, чтобы я не думала о тебе, чтобы я не любила тебя…» - Ох, гражданочка, это чем же вы его таким любили-то, дай угадаю?! Вот они, аристократки-то какие, правильно в газетах писали – чудовища порока и развращённости, а проще – шалавы недобитые!..
Всё помутилось в глазах д’Эльбе, подёрнулось красной пеленой. Краем взгляда он метнулся к поясу Буаси – уже белому, хотя и далеко не самому чистому, как отметил он где-то на границе сознания – и к холодно блеснувшим гравировкой пистолетам…
Он не помнил, как целился, как спускал курок. Убедился ли, что пистолет заряжен – или просто, не помня себя, направил оружие на свински повизгивающего маленького выродка…
В памяти вырванными страничками остались только звук выстрела и растерянное лицо Жиля, машинально схватившегося за аккуратную дырочку в потрёпанной синей карманьолке военного образца.
Падал он ужасающе, тошнотворно медленно, словно бы не сквозь воздух, а сквозь густую мутную патоку – и брызги, поднятые тощим телом, свалившимся в грязную лужу, тоже летели медленно-медленно…
Буаси очень широко открывал рот, но д’Эльбе не слышал его голоса – только стук собственного сердца. Звук начал появляться постепенно, как раз тогда, когда смертельно перепуганный маркиз почти за шкирку втащил его в дом и почти силой влил в него два бокала чего-то холодного – вкуса д’Эльбе не ощутил. Он попытался сам взять стакан, но, только подняв руку, понял, что дрожь, которую он чувствует – это не дрожь земли или кресла, а его собственная.
Его трясло так, что это можно было принять за судороги. «Здесь больше никого никогда не казнят!» - кажется, так он говорил Ларошжаклену каких-то пару часов назад?
Он и не казнил. Он убил безоружного.
Наконец, ему удалось отобрать у Буаси бокал и жадно припасть к нему. Анжуйское. Конечно же, анжуйское, которое так любит друг. Наверняка, придя в себя, бедняга маркиз с ужасом вспомнит, как извёл бутылку просто для того, чтобы грубо напоить его.
Видимо, Буаси подумал о том же, и, когда д’Эльбе смог слегка сфокусироваться на реальности, он обнаружил маркиза, мрачно прихлёбывающим всё то же изысканное вино, словно мерзейшую брагу. Бутылок на столе было уже две.
- Ещё дореволюционное, - похоронным голосом прокомментировал Буаси. – Ты пей, пей, не отвлекайся. Может, прорыдаешься, легче станет, придёшь в себя…или окончательно рехнёшься, - упавшим голосом завершил он и залпом прикончил бокал.
Плакать не хотелось. Внутри словно что-то смёрзлось, оборвалось, умерло, и даже ударивший в голову хмель не вызвал наружу хоть каких-то эмоций, кроме желания умереть, здесь и сейчас, которое он высказал холодным, равнодушным тоном – эффект был смазан разве что усилившимся до безобразия заиканием и явственно уже заплетающимся языком.
В мутных от вина глазах Буаси появилась на редкость осмысленная для его состояния эмоция – страх.
- Сиди ты… - с трудом пробормотал он побелевшими губами. От холодного вина его намечающаяся простуда перетекла в состояние вполне, увы, реальной и, не найдя платка, он поминутно хлюпал носом, словно подросток.
Жиль тоже наверняка так делал, маленький дурачок…
Д’Эльбе плеснул себе в бокал остатки вина из обеих бутылок и допил жадными глотками. Перед глазами всё плыло.
- Спи здесь…на диване, - с трудом ворочая языком, приказал Буаси. – Я…скажу Сюзанне…чтобы плед принесла…ох и заругается она… - бормоча себе под нос, Буаси побрёл к лестнице, удивительно прямой походкой по сравнению с заплетающимся языком.
Всё же, наверное, он так и забыл попросить Сюзанну, заснув ещё на подлёте к поверхности кровати, поскольку прошло уже довольно много времени, а обещанного пледа не принесли. Без него с трудом перебравшийся на диван д’Эльбе сильно мёрз, и решил всё жедобраться до собственной кровати – пусть даже унизительно ползя по лестнице.
Мысли были какие-то лёгкие, бессвязные – пожалуй, даже слишком лёгкие, чтобы их думать. Пошатываясь, он поднялся и неверной походкой поплёлся к лестнице. Вопреки ожиданиям, ступеньки удалось преодолеть стоя – он глупо, пьяно улыбнулся этому факту и, отвлекшись, запнулся о последнюю ступеньку и с грохотом полетел на пол.
На его счастье, Сюзанна и девочки спали и сами по себе очень крепко, да вдобавок, видно, умаялись за день– лёгкий стыд от того, что он является им лишней обузой, проник в душу даже сквозь туман опьянения – а пьяного Буаси, как он успел убедиться ещё в далёкой молодости, нельзя было разбудить и из пушки. Поэтому мимолетный стыд от того, что его застанут в столь глупом положении, ещё сохранившийся в пошатнувшемся рассудке, быстро сменился оцепенением.
Прямо напротив него стоял Луи, босыми ножками – на холодном полу. Тонкую рубашечку развевал сквозняк, удивительно мерзкий и промозглый в этом старом доме.
Сквозь полумрак, разбавленный только отблесками фонаря на площади, сквозь мутную пелену хмеля, сквозь всю эту шелуху он видел любопытные карие глаза ребёнка.
У Луи были глаза Маргариты.
- Па-а? – интонация детского голоса была отчётливо вопросительной. Торопливо, ушибив колено, д’Эльбе подполз к нему, сорвав с себя сюртук и укутав дрожащего на сквозняке ребёнка.
Маленькие ручки обвили его за шею.
- Па-па, - сонно пробормотал Луи и прижался к отцу, пристроив тёмную головку ему на плечо.
- Луи… - Голос ему всё же изменил, сорвавшись напрочь, превратившись неуловимо в рыдание - , неостановимое, безнадёжное. Словно штормовая волна снесла все тщательно выстроенные ограды и плотины, смывая всё потоком неудержимых слёз. Луи вопросительно поднял головку, но ещё не в силах был удивиться и ужаснуться тому, как беспомощно и отчаянно, словно потерянный ребёнок, плачет его отец.
31.08.2014 - 04.01.2015
* «Да упокоится с миром» (лат.)
@темы: твАрения, "Предатель", вандейское, в белом венчике из роз впереди идёт д'Эльбе
-
-
05.01.2015 в 16:43Спасибо за продолжение! Прочитала еще вчера, но сейчас полноценно добралась до сети)
Вы - большая молодец. Талантливо написано и - самое главное - попадаешь в то время.
Очень достойная вещь.
И спасибо, что в финале все-таки есть свет...
и хоть какой-то кусочек надежды.
Надеюсь, еще увидеться с главным героем)
-
-
06.01.2015 в 02:23Поздравляю вас с завершением повести и желаю поскорее взяться за вторую часть трилогии!
Я очень рада, что мои комментарии и мелкие поправки оказались полезны. Готова продолжать в том же духе со второй и третьей частями, по мере их написания.
прямо напротив лестницы в кресле сидел Буаси, и, не поднимая головы, произнёс:
- Даже не думай.
- Сиди здесь, пока я не вернусь.
Д’Эльбе немного нервно кивнул. Маркиз окинул его недоверчивым взглядом.
- Слово?
- Слово, - неохотно подтвердил д’Эльбе.
Правильно, так с ним и надо! Буаси молодец, проявил предусмотрительность. Гоняться за ним по всему департаменту – себе дороже. Проще укараулить изначально.
Когда он ел в последний раз? Кажется, в тюрьме.
Думаю, что это последний раз, о котором он помнит. Наверняка его кормили, пока он лежал эти десять дней – тем же бульоном, который можно просто пить, как воду.
Кажется, мы все прибывали с Сен-Флоран с интервалами меньше часа.
Популярный туристический маршрут в последнее время.((
Тебя уже перенесли в дом, когда я явился, некоторые говорили, что тебя тут же казнить надо,
Я сначала думала, что это Буаси отнес его в дом, где жили заложники; но с точки зрения республиканцев это тоже было бы самое подходящее место для него.
Представляю, как перепугались Сюзанна и девочки.
Но за тебя заступился командующий местной Национальной Гвардией – уж не знаю, чем ты завоевал его расположение…
Не только тем, что бывший однополчанин!
- Благо, и гильотина у них своя…
Ага, удобно, когда инструмент под рукой.))
Кстати, а вам не попадались сведения о том, использовали ли вандейцы захваченные в республиканских городах гильотины? И были ли вообще такие случаи?
- Сумасшедший… - буркнул маркиз, пытаясь скрыть смятение
Возможно, он уже подозревает, что употребленное им слово – не совсем фигура речи.
Ларошжаклен шёл вдоль шеренги пленных, коротко спрашивал их имя и род занятий, следовавший за ним человек записывал сведения в папку, и они переходили к следующему – а предыдущему рядовые вандейцы стаскивали с плеч верхнюю одежду и обрывали воротник.
Я уверена, что нечто подобное Ларошжаклен устроил и в Нанте, в какие-то из этих десяти дней – как минимум в отношении ближайших помощников Каррье (компании, бывшей на той, кхм, вечеринке с участием д’Эльбе) и роты Марата. Мне кажется, для него было бы совершенно невозможно оставить их безнаказанными за всё, что они творили в Нанте. Часть из них, вероятно, погибла во время штурма города, но все равно осталось достаточно для военно-полевого суда.
д’Эльбе не хотел задумываться о том, насколько же плохо сейчас выглядит.
Выглядит он, конечно, поприличнее, чем неделю назад, в момент его первого эффектного явления сен-флоранской общественности – но ненамного.(( И такая реакция на него свежих людей сохранится еще некоторое время.
Ларошжаклен уже успел немного узнать его, но сейчас слабо удивил своей проницательностью, со вздохом вопросив:
- Ну а этих-то за что миловать?
Анри – умница! Общение с главгероем для него даром не прошло, и правда хорошо догадывается, чего от него можно ожидать.
Ларошжаклен озадаченно оглядел его, видимо, только воспитание и уважение к старшим, вбитое до последнего слоя подсознания, мешали ему прямо назвать д’Эльбе сумасшедшим.
Возможно, он был в этом желании не так уж и неправ…
Как они с Буаси синхронно выбирают определение!
А уважение к старшим – это да, хорошая вещь. Разумеется, к таким старшим, которые его заслуживают.
Здесь больше н-никого никогда не казнят!
Фраза из тех, которые хочется высечь на постаменте памятника.
Что касается Баталя, то я не помню – был ли спойлер от вас, что он постарается всячески задержать казнь Маргариты, или я сама решила, что он будет это делать? В любом случае, это очень на него похоже. И думаю, что дело тут не только в его хорошем отношении к д’Эльбе, но и в его чувстве справедливости в целом.
- Я в долгу у тебя…у вас, - поправился он запоздало.
- Ты ни в чём не виноват, - деревянным голосом ответил он. – Ступай с миром, Поль Баталь.
Тут интересно с обращениями: что Баталь, что Филипп Шмен, что даже не отличающийся воспитанностью Жиль - убежденные республиканцы - переходят к обращению на «вы» к д’Эльбе в одной и той же ситуации – когда на территории, где они в данный момент находятся, вот уже несколько дней как свергнута власть Республики.
При этом сам д'Эльбе обращается к Баталю на «ты»; и у меня такое ощущение – не знаю, правильное ли? – что если в реплике «Ты ни в чем не виноват» он это делает просто по привычке (потому что за все время знакомства с Баталем только так нему обращался), то в «Ступай с миром» это уже отчетливо религиозное «ты».
Чудесная вставная сцена из жизни супругов Шуэтт!)) Целая история семьи в небольшом кусочке текста. Счастья в ней мало, но все-таки что-то такое есть. Какая-то привязанность.
Когда в Нанте Мариэтта рассказывала д’Эльбе о своих родных, я думала, что бабушка Мариэтта – жена другого дедушки.
Одновременно нам ненавязчиво продемонстрировали, каким ценным хозяйственным приобретением станет Жан Шуэтт для главгероя, когда придет наниматься к нему в слуги. В Вожиро, несомненно, есть нуждающиеся починке крыши, крылечки и заборы – это выдающееся архитектурное сооружение не становится ни крепче, ни целее, пока его владелец болтается неведомо где. Да и тамошний огород вскопать не помешает.))
Сможешь ли с этим жить, Жан Шуэтт? Или вон как месье д’Эльбе…
А Шуэтт был среди тех, кого Ларошжаклен отобрал для участия в военно-полевом суде? С одной стороны, д’Эльбе (через восприятие которого мы видим эту сцену) его не заметил, а с другой – был в таком состоянии, что вообще многое не замечал в окружающей действительности.
- Не думаешь о себе – отлично, так хоть обо мне подумай, вот если я опять простыну, заболею и умру – я ведь из гроба восстану и на тебя Сюзанне нажалуюсь!
Затерроризировал друга.)) Еще раз повторю: так с ним и надо. На самого себя ему наплевать, а вот угроза, что от его поведения станет хуже кому-то из тех, кто ему небезразличен… Это сразу действует!
дальнейшее он совершенно сознательно, хоть и тщетно, стремился забыть всю оставшуюся жизнь.
Его можно в этом понять. Сцена с Жилем совершенно чудовищная (естественно, не в смысле «плохо написанная»!) - во всех отношениях и для всех ее участников. Наверное, вам было очень нелегко ее писать.
А письмо Маргариты в итоге не пропало? Д’Эльбе ведь его потом подобрал и прочитал?
Он и не казнил. Он убил безоружного.
Я так понимаю, что он ни разу в жизни еще не делал ни того, ни другого. В бою убивал, а вот так…
Может, прорыдаешься, легче станет, придёшь в себя…или окончательно рехнёшься
Я бы сказала – с учетом спойлеров по второй части - что получилось всего понемногу из предположенного Буаси, в том числе «рехнешься». Но это все-таки лучше, чем «окончательно».
А Луи своим появлением его буквально спас. В имеющейся ситуации, наверное, на него ничто другое бы не подействовало, кроме появления сына, причем сына, который сам узнал его и позвал.
-
-
06.01.2015 в 02:25Мелкие поправки:
читать дальше
-
-
06.01.2015 в 16:22Как только разберусь с курсовыми - постараюсь начать вторую часть. Спасибо за то, что прочли и оставляли комментарии - каждое слово отзыва для меня важно))
Читатель пришел. Простуженный, но доблестный.))
Поправляйтесь)))
Кстати, а вам не попадались сведения о том, использовали ли вандейцы захваченные в республиканских городах гильотины? И были ли вообще такие случаи?
Честно, единственное, чем вдохновлялась - серия "Хорнблауэра" "Раки и Лягушатники", как маркиз-роялист триумфально возвращается в свои владения с гильотиной...
Возможно, он уже подозревает, что употребленное им слово – не совсем фигура речи.
Он как раз впервые начинает это понимать.
Я уверена, что нечто подобное Ларошжаклен устроил и в Нанте, в какие-то из этих десяти дней – как минимум в отношении ближайших помощников Каррье (компании, бывшей на той, кхм, вечеринке с участием д’Эльбе) и роты Марата.
Да, но то, что он решил перенести тот же принцип действия в Сен-Флоран - уже не совсем хорошо.
И такая реакция на него свежих людей сохранится еще некоторое время.
На полностью седого в свои, на вид, под пятьдесят, с клеймом во лбу, переломанными пальцами и мёртвыми глазами? Да там даже ОЖП через год с лишним чуть не сбежит в лес от такого чуда((
Что касается Баталя, то я не помню – был ли спойлер от вас, что он постарается всячески задержать казнь Маргариты, или я сама решила, что он будет это делать?
Сама не помню. Но, кажется, говорила...
когда на территории, где они в данный момент находятся, вот уже несколько дней как свергнута власть Республики.
Скорее, связано это с тем, что автор хотел подчеркнуть - д'Эльбе вновь сменил сторону. Именно с этим связано и то, что половину книги его зовут Гиго, половину - д'Эльбе.
у меня такое ощущение – не знаю, правильное ли? – что если в реплике «Ты ни в чем не виноват» он это делает просто по привычке (потому что за все время знакомства с Баталем только так нему обращался), то в «Ступай с миром» это уже отчетливо религиозное «ты».
А не исключено...
Когда в Нанте Мариэтта рассказывала д’Эльбе о своих родных, я думала, что бабушка Мариэтта – жена другого дедушки.
Она, кстати, появлялась в пятой главе. Правда, настолько скомкано, что я не уверена, что кто-то заметил...
А Шуэтт был среди тех, кого Ларошжаклен отобрал для участия в военно-полевом суде?
Думаю, нет. Он в отпуску - крышу чинит
А письмо Маргариты в итоге не пропало? Д’Эльбе ведь его потом подобрал и прочитал?
...и только на третий день индеец Зоркий Сокол углядел, что забыл одну единственную строчку.
Я так понимаю, что он ни разу в жизни еще не делал ни того, ни другого. В бою убивал, а вот так…
Как ни странно, ему в каноне доводилось подписывать смертные приговоры, например, мародёрам. И, думаю, он присутствовал при их исполнении.
А Луи своим появлением его буквально спас. В имеющейся ситуации, наверное, на него ничто другое бы не подействовало, кроме появления сына, причем сына, который сам узнал его и позвал.
Изначально эта сцена была куда более светлой. Перечитав её после написания, я поняла, что запахло Достоевским - отчётливый такой запашок Безысходности...
Спасибо)))
-
-
07.01.2015 в 01:19Ну, курсовые - это святое! Пусть они у вас удачно напишутся.
Поправляйтесь)))
Спасибо, постараюсь! Вот думаю, не от ваших ли персонажей я заразилась? Когда в тексте целых двое простуженных, то иммунитет читателя может и не выдержать.))
серия "Хорнблауэра" "Раки и Лягушатники", как маркиз-роялист триумфально возвращается в свои владения с гильотиной...
Помню эту серию! Несколько лет назад я смотрела по телевизору всего "Хорнблауэра".
Хотя я бы не удивилась, если в историческом каноне вандейцы были бы принципиально против использования этой технической новинки именно потому, что она исходит от республиканцев и применяется ими только для наказания врагов Республики.
В моем давнем тексте без начала и без конца "Записки Бланш Ревердье" один второстепенный персонаж, деревенский плотник и адъютант одного из вандейских предводителей, сказал героине, что, как говорят люди, гильотину дал "синим" сам дьявол. Не помню, нашла ли я это народное мнение в каком-то источнике или придумала сама. Но оно вполне вписывается в тогдашние реалии.
то, что он решил перенести тот же принцип действия в Сен-Флоран - уже не совсем хорошо.
Небольшие контрреволюционные перегибы на местах.))
На полностью седого в свои, на вид, под пятьдесят, с клеймом во лбу, переломанными пальцами и мёртвыми глазами? Да там даже ОЖП через год с лишним чуть не сбежит в лес от такого чуда((
Да, перчатка на руке и повязка, закрывающая лоб, слегка сгладят впечатление, которое он производит, но лишь слегка. Хотя ОЖП постепенно к нему привыкнет; кстати, а насколько быстро? Как я поняла, с первой встречи с ним, когда он ее защитил, они больше не расстанутся - она сразу поселится у него в доме, как служанка?
Скорее, связано это с тем, что автор хотел подчеркнуть - д'Эльбе вновь сменил сторону. Именно с этим связано и то, что половину книги его зовут Гиго, половину - д'Эльбе.
Да, "смену имен" я заметила и истолковала правильно. А обращения представляются мне более сложной историей. Думаю даже кинуть клич специалистам по ВФР - после того, как было законом введено обращение на "ты", были ли какие-то официально установленные или неофициально распространившиеся исключения? Потому что я тут заметила в протоколах допросов д'Эльбе и Тальмона - не прошло и двадцати пяти лет, как обратила на это внимание - что к ним обоим там обращаются на "вы"!
Она, кстати, появлялась в пятой главе.
*Заглянув в пятую главу* Ну, конечно, поломойка на постоялом дворе, где завтракал главгерой! Мариэтта, у которой был сын Мариус! Я так давно в последний раз читала эту главу, что забыла имена. А то бы поняла, что мы уже встречались с женой Шуэтта.
Думаю, нет. Он в отпуску - крышу чинит
Ну, раз крестьян приходилось массово отпускать на полевые работы (точнее, они сами расходились), то для починки крыши человека тоже могли бы отпустить, тем более в том же самом городе.))
ему в каноне доводилось подписывать смертные приговоры, например, мародёрам. И, думаю, он присутствовал при их исполнении.
Но не собственноручно же он их казнил. А тут - сам, да еще не взрослого...
Перечитав её после написания, я поняла, что запахло Достоевским
Хм, а у меня ощущения "достоевскости" не было... Зато поразило сходство с самым концом "Тихого Дона".
-
-
07.01.2015 в 15:56Ну, через несколько дней более-менее привыкнет, хотя будет ещё какое-то время усиленно избегать его прямого взгляда и отворачиваться от искалеченной руки - перчатка скрывает только уродливо растущие ногти, а вот то, что пальцы торчат в стороны под самыми жуткими углами, видно всё равно. Впрочем, есть и плюсы - клеймо не вызывает у неё того почти подсознательного отвращения, которое оно вызывает у людей эпохи. Она знает, что оно обозначает, но именно в подсознании чувства отвращения у неё нет.
Как я поняла, с первой встречи с ним, когда он ее защитил, они больше не расстанутся - она сразу поселится у него в доме, как служанка?
Потому что я тут заметила в протоколах допросов д'Эльбе и Тальмона - не прошло и двадцати пяти лет, как обратила на это внимание - что к ним обоим там обращаются на "вы"!
Могло зависеть и попросту от того, как они держались, мне кажется...
А тут - сам, да еще не взрослого...
Да ещё, по сути, и просто за дурость.
Зато поразило сходство с самым концом "Тихого Дона".
Изначальная концовка должна была быть ещё более схожа - даже по настроению. В итоге, как мне показалось, в "Предателе" несколько больше обречённости, поскольку ни ради сына, ни ради старшей дочери (которая таки появится во второй части) он не захочет жить.
-
-
08.01.2015 в 18:25Знаете, я хотела сказать буквально то же самое, чуть ли не слово в слово! Разве что добавлю еще одну деталь: не знаю, как у ОЖП с познаниями по истории, но она наверняка знает (хотя бы по художественной литературе и фильмам), что люди той эпохи - включая и главгероя - воспринимают клеймо как нечто позорное, и поэтому испытывает глубокое сострадание к главгерою.
Вообще интересно, в какой степени ее восприятие, скажем так, недостатков его внешности будет отличаться от восприятия их окружающими. С одной стороны, тогда людей со всевозможными внешними дефектами (начиная хотя бы с оспин и горбов) было гораздо больше, чем сейчас - в силу слабости медицины - а, с другой стороны, отношение к таким вещам было гораздо менее терпимым и гуманным, чем у нас. Еще имеет значение, как мне кажется, был ли у ОЖП раньше опыт общения с подобными людьми или хотя бы наблюдения за ними. Если она совсем молода - я так поняла, что ей лет двадцать - то могло и не быть, особенно если она никогда не лежала в больнице или не посещала ее регулярно, навещая там кого-то.
Медицинский вопрос про руку:
читать дальше
Изначальная концовка должна была быть ещё более схожа - даже по настроению. В итоге, как мне показалось, в "Предателе" несколько больше обречённости
Да, заметно больше. Потому что ситуация во многом отличается.
Слегка оффтопный вопрос: а "Тихий Дон" сейчас входит в школьную программу по литературе? В мое время входил, но с тех пор много воды утекло.
-
-
09.01.2015 в 02:24Входит, другой вопрос - мало кто читает.
Или всё дело в том, что он, очнувшись через три дня, снял повязку и в таком виде проделал долгий путь верхом; и далее, в Сен-Флоране, сначала не нашлось врача, который бы заново вправил и зафиксировал пальцы, а потом уже было слишком поздно, кости срослись вот так вкривь и вкось?
Именно в этом, плюс даже в 11 главе описывалось - он опирается на руку в попытке встать, там всё, что успело начать срастаться, снова покрошилось и сместилось. К тому же некоторые фаланги даже не вывихнуты и не сломаны, а в буквальном смысле раскрошены в мелкие осколки, и их явно не собрать.
не знаю, как у ОЖП с познаниями по истории
Она пишется с меня, насколько это возможно, так что на момент начала "Сломанного" заканчивает бакалавриат истфака, либо только что перешла в магистратуру...
Еще имеет значение, как мне кажется, был ли у ОЖП раньше опыт общения с подобными людьми или хотя бы наблюдения за ними.
Понятно, что по улицам изувеченные люди не разгуливают особо, а в больнице она не подрабатывала, так что некоторое время очень даже поохает над всем этим. Интересно другое - её не будет пугать его довольно очевидные подвижки психики, с психически больными она контактировала достаточно много и плотно.
я так поняла, что ей лет двадцать
21-22
-
-
09.01.2015 в 17:28Знаете, меня этот момент несколько покоробил, потому что замыкаться в своих страданиях, не обращая никакого внимания на собственных детей - это, лично на мой взгляд, недостойно. Понятно, что д'Эльбе действительно много пережил, но это не даёт ему право, простите, забивать болт на сына и дочь, которые в принципе никому, кроме него, не нужны - а по Вашим словам выходит, что и ему не нужны тоже.
-
-
09.01.2015 в 18:09Людям, даже очень хорошим, свойственно порой совершать недостойные поступки. Вторая часть как раз об этом. О том, что хороший человек тоже может ошибаться, отчаяться и сдаться - сломаться.
-
-
09.01.2015 в 18:23Но ведь, как я понимаю, это не единичный поступок, а постоянное поведение человека на протяжении нескольких лет. Неужели ему за это время ни разу не пришло в голову, что дети нуждаются в заботе отца?
-
-
09.01.2015 в 18:24Полугода.
Неужели ему за это время ни разу не пришло в голову, что дети нуждаются в заботе отца?
А вот через полгода дочь не выдержала и со слезами на глазах его реально умоляла прекратить медленно убивать себя и вернуться в мир. Частично подействовало.
-
-
09.01.2015 в 18:32Он начал наконец с ними общаться?
Хотелось бы еще спросить насчет материального положения семьи. Меня интересует, на что и как они живут? Если, конечно, это не слишком явный спойлер к "Сломанному".
-
-
09.01.2015 в 18:41У д'Эльбе есть пенсия за службу в армии, на которую худо-бедно можно прожить. В смысле- не умереть с голоду. Чисто теоретически д'Эльбе может получать доходы с арендаторов, поскольку королевская власть восстановила всю феодальную систему, но, поскольку он в своё время отрёкся от привилегий своего сословия и резко протестует против возвращения феодализма, этих денег он не возьмёт даже под страхом голодной смерти. Думаю, когда он придёт в себя, будет подрабатывать переводами худлита с немецкого, благо в Шоле очень вовремя откроется издательство)
Он начал наконец с ними общаться?
Начнёт, озаботится тем, что живут они впроголодь, вообще попытается вернуться к нормальной жизни. Внешне - успешно.
-
-
09.01.2015 в 18:46Получается, он просто подарит арендаторам в собственность свою землю?
-
-
09.01.2015 в 18:47Положим, в собственность им землю подарила Республика - и он с этим согласился. А менять своё решение и вырывать у них эту землю обратно из рук он не станет.
-
-
09.01.2015 в 18:51Но по законодательству эта земля принадлежит ему. Что ему мешает брать с них деньги за пользование его собственностью на договорной основе? Или назначить цену для выкупа этой земли?
-
-
09.01.2015 в 18:58Он не согласен с этим законодательством, с этой властью, с этим государственным строем. Он не признаёт возвращения феодальных привилегий, а значит - считает, что земля принадлежит крестьянам,
какой бы советчиной не несло от этой фразыЧто ему мешает брать с них деньги за пользование его собственностью на договорной основе?
Он отказался от этого права собственности. Отказался раз и навсегда, и он не тот человек, чтобы брать назад своё слово, причём из финансовых соображений, он лучше голодать будет.
-
-
09.01.2015 в 19:11Так же, как и его дети и его слуги?
-
-
09.01.2015 в 19:15Нет, исключительно сам. В третьей части видно будет, что они живут на грани нищеты, но д'Эльбе и ест меньше всех, и одежда у него самая старая и рваная, несмотря на то, что тогда-то он достаточно сильно озабочен проблемой добычи хлеба насущного и трудится, не покладая пера.
-
-
09.01.2015 в 19:22Если честно, я не вижу смысла ставить персонажа на грань нищеты с учетом того, что этого можно было избежать с самого начала.
И я по-прежнему не понимаю, почему д'Эльбе так легко отказывается от собственной земли. Да, предположим, он не согласен с феодальной системой, по которой землю ему вернули. Но ведь он не согласен и с революционной системой, которая у него эту землю отняла, правильно? Соответственно, я не вижу, чем владение этой землёй может противоречить его моральным принципам.
-
-
09.01.2015 в 19:31В плане земельного вопроса он, скорее, согласен с революционной. Как ни странно. Серьёзно, в каноне он добровольно отказался от феодальных привилегий, а с ними, полагаю, и от права взимать деньги с арендаторов. С практической точки зрения это идиотизм, но он вообще не прагматик.
Соответственно, я не вижу, чем владение этой землёй может противоречить его моральным принципам.
Хотя бы в том, что он отказался от этой земли. Добровольно. В здравом уме и твёрдой памяти. Отказался от этих денег, которые никогда не были лишними. Он и до Революции жил, мягко говоря, небогато, немногим лучше своих крестьян, он привык перебиваться с хлеба на квас.
Почему он должен нарушать своё слово (к которому относится крайне серьёзно) и забирать эту землю обратно? Землю-то он приобретёт, но в состоянии желания умереть она ему точно ни к чему, а в более менее ожившем...единственное, чем он ещё может хоть как-то похвастать - чувство собственного достоинства. И он не будет ради нескольких тысяч ливров топтать остатки собственного чувства достоинства.
-
-
09.01.2015 в 19:42Не думаю. Отказ от феодальных привилегий не означает отказ от собственности на землю, которая перешла к нему по наследству. Как я уже говорил, брать плату с арендаторов можно на договорной основе уже по факту владения этой землёй. Это не входит в число сословных привилегий, к тому же, если бы д'Эльбе начал раздаривать собственную землю арендаторам (а отказываться от взимания арендной платы - это всё равно что дарить собственную землю посторонним людям), в каноне отметили бы этот факт.
-
-
09.01.2015 в 20:10Стоит сдаться и признать, что тут меня подвели знания канона, увы. Оправдаюсь разве что тем, что читала его при помощи гугла-переводчика, а он "сжирал" все нюансы.
И спасибо за то, что всё же поправили.
-
-
09.01.2015 в 20:18-
-
09.01.2015 в 20:19Оно поможет моим героям не умереть от голода)))
-
-
09.01.2015 в 20:27-
-
10.01.2015 в 01:09Прекрасно, что у него, как оказалось, может быть еще один источник денежного дохода, причем безо всякого ущерба для его принципов.
-
-
10.01.2015 в 13:25-
-
10.01.2015 в 21:25Спасибо)))
.Ибо на русском литературы нет...
Увы. Это я какой-то сверхупоротый человек с гуглом наперевес...
Благодаря вашему фику я впервые познакомилась с замечательным персонажем -д'Эльбе.
Я рада, что вам он понравился))) Поскольку обычно, как ни странно, и в 18 веке, и в современном французском фэндоме его не особо любят...