- Allons enfants de la Patrie, Le jour de gloire est arrivé ! - Мы посидим.(с)
Вообще историография Вандеи почти полностью делится на левую и правую. Конечно, это спектр, но всё же он имеет место.
Где на нём нахожусь я? В идеале я хочу быть там, где Габори, и мои политические убеждения (а они скорее правые, чем левые, но вряд ли можно говорить о традиционном политическом спектре что применительно к современной Франции, что, тем более - к современной России) в идеале не должны играть никакой роли при написании научной работы. Я не согласен с тем, что историк имеет право писать в каком угодно ключе, если предварительно предупредит о том, в какую сторону уклоняется - историк не должен быть partial ни в каком отношении, если говорить об идеале, которого, понятно, достигали немногие.
Мне глубоко омерзительны политические разборки в истории. Я считаю глубочайшей трагедией отечественной новистики репрессии на моей кафедре в конце тридцатых - даже те, кто выжили, потом писали только то, что соответствовало линии партии. Мне претит, вместе с тем, и цензура царского правительства. Сейчас в какой-то мере самое благодатное время для написания трудов по зарубежной истории, особенно если она не относится к 20 веку. Наша эпоха не интересна власть предержащим, мы можем писать то, что думаем на самом деле - правда, задумчиво дожёвывая последний хрен без соли. Но, если выбирать между голодной свободой и сытой конъюнктурностью - как историк я выберу голодную свободу. Я одержим своей темой, я хочу посвятить ей жизнь. Да, хотелось бы жить в достатке, вкусно есть, мягко спать и кататься по зарубежным поездкам, но если мне предложат безальтернативный выбор - я буду жить в каморке, жрать одну картошку и писать, пока не загнусь от голода.
Габори цитировал одного священника, отказавшегося принести гражданскую присягу:
"Если бы у меня было две души, я бы присягнул, но у меня есть лишь одна, и я не хочу её потерять".
И я могу лишь повторить это в контексте вышеизложенных рассуждений.
Где на нём нахожусь я? В идеале я хочу быть там, где Габори, и мои политические убеждения (а они скорее правые, чем левые, но вряд ли можно говорить о традиционном политическом спектре что применительно к современной Франции, что, тем более - к современной России) в идеале не должны играть никакой роли при написании научной работы. Я не согласен с тем, что историк имеет право писать в каком угодно ключе, если предварительно предупредит о том, в какую сторону уклоняется - историк не должен быть partial ни в каком отношении, если говорить об идеале, которого, понятно, достигали немногие.
Мне глубоко омерзительны политические разборки в истории. Я считаю глубочайшей трагедией отечественной новистики репрессии на моей кафедре в конце тридцатых - даже те, кто выжили, потом писали только то, что соответствовало линии партии. Мне претит, вместе с тем, и цензура царского правительства. Сейчас в какой-то мере самое благодатное время для написания трудов по зарубежной истории, особенно если она не относится к 20 веку. Наша эпоха не интересна власть предержащим, мы можем писать то, что думаем на самом деле - правда, задумчиво дожёвывая последний хрен без соли. Но, если выбирать между голодной свободой и сытой конъюнктурностью - как историк я выберу голодную свободу. Я одержим своей темой, я хочу посвятить ей жизнь. Да, хотелось бы жить в достатке, вкусно есть, мягко спать и кататься по зарубежным поездкам, но если мне предложат безальтернативный выбор - я буду жить в каморке, жрать одну картошку и писать, пока не загнусь от голода.
Габори цитировал одного священника, отказавшегося принести гражданскую присягу:
"Если бы у меня было две души, я бы присягнул, но у меня есть лишь одна, и я не хочу её потерять".
И я могу лишь повторить это в контексте вышеизложенных рассуждений.