- Allons enfants de la Patrie, Le jour de gloire est arrivé ! - Мы посидим.(с)
Тяжело мне далась глава - первая после некоторого переворота моего мира, а с ним перевернулась, до некоторой степени, и концепция всей задуманной трилогии. Начиная с образа главгероя. Поэтому честно скажите, если это сумбурный бред 
Глава десятая. «Древо Свободы».Огромная поляна была прибежищем тысяч повстанцев, но никто из них не мог похвастать в эту зимнюю ночь хоть мало-мальски сносным укрытием. Даже предводители были вынуждены собраться на совет под открытым небом, в середине пустого пространства в центре поляны, куда почтительно не смели ступать рядовые мятежники. Горел костёр, но страсти, разгоревшиеся у костра, грели собравшихся почище огня.
Ларошжаклен был здесь, и не присел ни на секунду за те полтора часа, что длился спор. Светлые волосы его были растрёпаны, щёки раскраснелись, а в глазах сверкали гневные искры – он отчаянно что-то доказывал товарищам по оружию.
- Господа, если бы мы только попытались сообща напасть на Нант… Да, там большие отряды Национальной гвардии, но дело не в том, кто солдаты, а в том, кто их возглавляет. Каррье – трус, он сбежал из-под Шоле с первыми же выстрелами, и быть ему верными могут быть только такие же трусливые мясники, как он. А если мы возьмём Нант, то, как только по Луаре восстановится судоходство – а это должно произойти в ближайшую неделю – мы сможем послать корабли за помощью. Вам не по нраву Англия? Пусть, мы сможем послать морем вестников в Кобленц, мы сможем убедить принцев заручиться поддержкой Вены, Берлина и Петербурга. Они ещё в прошлом году вступили в коалицию, не забывайте, и если бы нам удалось активизировать её деятельность…а это проще всего сделать, имея хотя бы один порт.
Тальмон поёжился, подвинулся ближе к костру и усмехнулся:
- Граф, не поделитесь ли источником этих прекрасных соображений? Неужели предатель нашептал вам такую околесицу?
Анри вспыхнул ещё сильнее, его брови почти сошлись в гневную линию.
- Это не он. И он не предатель, запомните это раз и навсегда!
Зазвеневшую тишину нарушил новый, красивый и немного вкрадчивый голос:
- Скажите честно, граф, вы ведь затеваете это всё не ради победы короля, точнее, для неё – но не в первую очередь. Вы просто хотите освободить д’Эльбе, я прав?
Пламя хорошо освещало лицо говорившего – некрасивое, какое-то лисье – это сходство усиливали непослушные рыжеватые волосы, выбившиеся из-под туго повязанного алого платка. Однако неправильные черты лица как-то затирались странным обаянием, таившимся на дне небольших близко посаженных глаз, посверкивающих в тон иронической усмешке.
Ларошжаклен, мгновенно остыв, бросил на него настороженный взгляд.
- Разве вам есть дело до моих личных побуждений, шевалье Шаретт?
Анри старался говорить как можно холоднее и вежливее. Из трёх его собеседников самым опасным был не недалёкий Тальмон, не вспыльчивый Стоффле, а именно этот человек. Шаретт не отличался особенным умом, но была в нём какая-то врождённая хитрость и, пожалуй, коварство. Он был беспринципен и злопамятен, но хуже всего – его обаяние, понимание людей и специфический образ мысли позволяли ему переигрывать и безжалостно уничтожать на пути к власти людей куда более умных. Анри не любил Шаретта и всячески сторонился его, но ситуация не оставляла ему выбора – сейчас были важны все союзники, которых он только сможет собрать, какими бы они ни были.
Шевалье улыбнулся шире.
- О, поверьте, граф, самое наиважнейшее. Суть далеко не в том, какие красивые фразы вы скажете для того, чтобы обосновать атаку. Нам – про английскую помощь, им, - он небрежно кивнул в сторону основного бивака армии, - про долг перед верой и королём. Но, если вы не хотите терять надежду увидеть людей Марэ и Реца в рядах атакующих Нант – мне вы расскажете истинные свои побуждения.
И добавил – резко, холодно, неумолимо:
- Здесь и сейчас.
Ларошжаклен затравленно оглянулся. Тальмон ответил ему мстительной усмешкой и подался вперёд, интерес зажёгся в чёрных глазах молчавшего до сих пор Стоффле.
- Я мог бы просто приказать вам! - сделал Анри последнюю попытку защититься.
Шаретт нехорошо прищурился.
- О нет, - его голос не стал ни на йоту злее, наоборот – только ещё мягче и вкрадчивее.
- Я ваш генералиссимус… - голос Ларошжаклена сорвался. Он беспомощно огляделся – но вокруг по-прежнему были только торжествующий Тальмон, безучастный Стоффле и безжалостный Шаретт.
- Надо мной только небо. - Шевалье, наконец, сбросил маску и презрительно усмехнулся. – Я ожидал от вас большего, Ларошжаклен, и уж никак не того, что вы будете ребячливо топать ногой и заявлять о своём авторитете.
Анри побледнел.
- Вас здесь ничто не держит. - Он был больше не в силах выносить издёвки Шаретта.
На лице последнего, тем временем, отразилось искреннее разочарование.
- С вами скучно. Ваш предшественник был, кажется, до бесконечности готов терпеть мои шутки, а с вами я только начал…
- Ваше признание заставило меня проникнуться поистине безмерным уважением к месье д’Эльбе, - Анри с трудом сдерживал гневные нотки. Ещё раз с едва скрываемым отвращением и отчаянием оглядев опостылевшие лица товарищей по оружию, он, не прощаясь, пошёл прочь от костра – в морозную тьму.
***
Его прикрутили ремнями к какому-то странному подобию стола. Где-то рядом был слышен, словно сквозь плотную завесу, голос Каррье, смешки добровольных палачей…
- Мы опробуем всё! – хриплый смех Каррье напоминал карканье воронов-трупоедов.
Ему было уже всё равно. Кажется, он кричал и плакал от боли, но разум его оцепенел, оцепенели все чувства, словно он был уже мертвецом. Тело ещё боролось, реагируя на пытки, но он больше не надеялся и просто, с ледяным, пугающим спокойствием ждал смерти.
С противным хлюпающим звуком отрывались ногти. Хрустели под устрашающего вида железными щипцами окровавленные пальцы. Впивались в плоть иглы. Он поминутно терял сознание, его отливали водой, и всё начиналось заново.
- …Гражданин Каррье, ты говорил, что хотел бы полюбоваться, как клейма ставят? Тут со Старого порядка завалялось одно… Нести? А, отлично, Жиль, сбегай?
Расплывающиеся лица. Человеческие? А может, он уже в аду, и это бесы мучают его?
Пылающее пятно появилось перед ним. Что это? Слёзы застилали глаза, мутился рассудок – он не мог разглядеть, а потом и вовсе стало не до того.
Раскалённое железо коснулось его лба.
***
Словно потерянный, ходил Ларошжаклен меж костров. Его узнавали, улыбались, приглашали присоединиться к запоздалому скромному ужину, но он всякий раз отказывался.
Тут было всё ещё очень много спасённых из Нанта – кто-то из них согласился взять в руки оружие и встать в ряды роялистов, кто-то отказался, дал слово не разглашать местонахождение лагеря и ушёл к родственникам в глухие деревни, но многие ещё не определились. Все спасённые боготворили Ларошжаклена, и ему было даже неловко от этой благодарности, по его мнению – незаслуженной.
Он и сам не помнил, как подсел к маленькому костру. Напротив него сидел немолодой уже вандеец с бесстрастным лицом, обрамлённым седеющими волосами. Анри узнал его – паромщик Шуэтт. Он так и не расставался с внучкой, вот и сейчас девочка, закутанная в несколько шерстяных одеял, спала у него на руках.
- Теперь это не твоя война? – неожиданно даже для себя спросил граф, кивнув на спящего ребёнка.
Шуэтт поднял глаза, несколько секунд пристально смотрел на собеседника и, наконец, отрицательно покачал головой.
- Сейчас она как раз стала моей больше, чем когда-либо. Сейчас мне есть за кого бороться. И я не привык быть неблагодарным – если бы не месье д’Эльбе, то Мариэтта бы так и умерла в тюрьме. А сейчас он сам там – и что же, я должен бросить его умирать? Такова-то моя благодарность?
- Даже если вся армия откажется идти на Нант?
- Даже если мне придётся идти одному, - Шуэтт упрямо наклонил голову. – Даже если на верную смерть. Я не из ваших, не из благородных, месье Ларошжаклен, но и то кое-что смыслю в чести.
Анри улыбнулся, но глаза его оставались серьёзны:
- Ты понимаешь о чести куда больше иных дворян, Шуэтт.
Он поднялся на ноги.
- Спасибо за разговор. И, что бы там ни было – тебе не придётся идти одному. По крайней мере, я пойду с тобой – даже если вся армия откажется последовать за мной.
***
Каррье, брезгливо сморщившись, разглядывал приношение.
- Из Сен-Никола? Слава Разуму, вот и прикрыли лавочку последним мракобесам! Поп-то где?
Гвардейцы неловко переминались, старательно потупясь. Комиссар побагровел.
- Неужто упустили, сукины дети?! Да я вас мигом…
Сержант, вжав голову в плечи, вышел вперёд.
- Прости, гражданин комиссар, - скороговоркой забормотал он, - да только поп сдаваться не хотел. До последнего, тварь поганая, за свои сокровища цеплялся, Жак пытался было у него чашу вырвать, а тот его палкой огрел да плечо сломал. Ну, не выдержали ребята, озлились, поколотили немножко, глядь – а он и не дышит. Старый был, почитай, восьмой десяток разменял...
Каррье досадливо махнул рукой и подошёл ближе к добыче. Несколько потрёпанных богослужебных книг, деревянное распятие, помятая чаша Причастия, на поверку оказавшаяся медной – на ней ещё посверкивали капли крови покойного священника, несколько не стоящих внимания мелочей…
И огромный, выше человеческого роста крест. Каррье прищурился, несколько секунд неподвижно глядел на скульптурное изображение распятого Христа, а потом в его глазах начал разгораться знакомый всем присутствующим недобрый огонёк.
- Возьмите топоры и сбейте статую этого… А ты, - он кивнул сержанту, - возьми двоих и приведите из дальней камеры роялиста.
Следующие несколько минут стояла суета и отчаянный стук топоров – приказания комиссара не обсуждались.
- Очистили? Отлично, тащите на главную площадь, туда же и верёвки.
Из тюрьмы как раз показался сержант. Двое гвардейцев почти волокли под руки пленника. Тот с трудом поднял голову и мутным взглядом окинул зрелище.
Комиссар подошёл к нему, брезгливо морщась.
- Ну что, не надумал говорить? – без особой надежды обратился Каррье к роялисту. Тот не ответил, пронзая комиссара, невидящим взглядом покрасневших глаз. Тому стало немного не по себе от этого пустого, бессмысленного взгляда – Каррье пришлось деланно рассмеяться и приободрить себя незатейливой шуткой:
- Ничего, тебе должно понравиться новое местопребывание, аккурат по твоим ханжеским взглядам, выродок, - он хотел было дополнить свои слова ударом, но подумал, что роялист, глядишь, может и помереть на месте – много ли ему надо, сдыхляти?
Гвардейцы с сержантом льстиво захихикали.
- Ладно, тащите его дальше и скажите – пусть привяжут накрепко!
Роялиста поволокли прочь. Ноги его бессильно волочились по грязному, подтаявшему снегу, оставляя тонкие, едва заметные следы-царапины. Каррье прогулочным шагом направился следом.
До центральной площади Нанта было совсем недалеко. Услужливый гвардеец уже развёл костерок на единственном клочке чистой земли, не закрытой мостовой – там, где должны были по весне посадить новое Древо Свободы. Мимо бегали с верёвками, лопатой, топорами, но Каррье мало интересовался технической стороной вопроса.
Роялиста уже положили на крест. Он не сопротивлялся, только мелко трясся от холода, ничем не прикрытый.
Каррье присел рядом на корточки.
- Интересный опыт, не правда ли? Ты всегда поклонялся кресту, поклонялся своему Распятому Богу – и где Он теперь? Он и сам не сошёл с креста, и тебя не снимет – так стоило ли верить в эти глупые сказки?
Роялист с трудом открыл глаза. Каррье пришлось наклониться, чтобы постараться разобрать ответ, который с трудом шептали потрескавшиеся окровавленные губы:
- Verbum…enim crucis…his autem…est nobis…virtus…Dei est*
Каррье не понимал латыни и раздражённо ударил пленника ладонью по лицу. Тот затих, даже не застонав.
Крест подняли и поставили в яму, быстро засыпая основание землёй и утрамбовывая. Роялист безвольной куклой повис на верёвках, не вызывая никакого удовольствия своим трупным видом – комиссар испытал мимолетное разочарование.
- Гражданин комиссар! – осторожно окликнул его гвардеец и кивнул чуть в сторону. – Там из провинции…с докладом.
- Так пусть идёт сюда! – День определённо не задался. Перетрухнувший гвардеец бабочкой порхнул к краю площади и что-то сказал стоявшему там человеку в мундире Национальной Гвардии. Когда тот приблизился, старательно отводя взгляд от креста, Каррье заметил у него сержантские знаки отличия – как и то, что докладчик возмутительно юн. Безбородое ещё лицо было некрасиво бледно, но говорил он с похвальной чёткостью – без единой запинки.
- Сержант Шмен, Национальная Гвардия Шоле. Капитан Малад приказал доложить вам, что, в связи с угрозой роялистского захвата Шоле, на данный момент, вероятно, превратившейся из угрозы в реальность, заложники – Сюзанна Буаси с дочерьми и Маргарита Гиго с сыном – переведены в Сен-Флоран.
- Отлично! – воскликнул Каррье, вызвав недоуменный взгляд мальчишки. – Эй, там! – На крик сбежалось сразу несколько гвардейцев. – Передайте секретарю, пусть напишет приказ о казни Маргариты Гиго, в связи с нарушением её мужем обязательств перед республикой. Поживей доставьте бумагу в Сен-Флоран – да не забудьте, тупицы, мне на подпись занести!
Сержант Шмен смотрел и вовсе растерянно, слегка приоткрыв рот. Вопросов у него наверняка накопилось уйма, но для начала он решил задать, видимо, самый дурацкий.
- Кто это? – он с трудом кивнул на крест.
Комиссар цепко схватил мальчишку за плечо одной рукой, а другой приподнял его голову за подбородок, чтобы он при всём желании не мог вовсе упустить крест из поля зрения.
- Познакомься, гражданин Шмен. Перед тобой Морис Жозеф Луи Гиго д’Эльбе, генералиссимус вандейских бандитов.
***
Филипп, пошатываясь, брёл по пугающе пустынной улице – впрочем, Нант вообще выглядел почти вымершим, и мирные жители, если и встречались – предпочитали скрыться, завидев форму Национальной Гвардии.
«Да такого даже при Старом Порядке не бывало!» Он был ребёнком в год Генеральных Штатов, но прекрасно помнил события детства. Они жили небогато, иной раз и на хлеб-то с трудом хватало, но он не припоминал на улицах такого мерзкого, вязкого страха.
«На главной площади, бывало, казнили. Но сейчас же Республика, как можно проводить жестокие казни, когда Свобода, Равенство и Братство наконец-то начали становиться реальностью? Разве ради этого погибали тысячи людей, ради того, чтобы вот это стало нашим «светлым будущим»?!»
Как всегда, при воспоминании о родных кольнуло в груди.
«Я не согласен смириться со смертью матери, со смертью сестрёнок ради того, чтобы какая-то тварь запугивала город! Нант пропах трупами, словно могильник, вокруг гильотины разлиты лужи крови, словно на скотобойне, а целые улицы словно бы чума выкосила. А гражданин Гиго? Если он был виноват, то его следовало судить по закону, а не мучить! Республика запретила пытки, а нантский комиссар, похоже, даже и не слышал об этом!»
Он дошёл до набережной, облокотился на перила и глянул вниз. В течении мутной воды как раз проплывал мимо раздувшийся труп, а вдалеке виднелись ещё несколько. Филипп в изумлении и лёгком ужасе отшатнулся и зажал нос от невыносимого смрада.
Кажется, он начинал понимать, почему Нант опустел – и ГДЕ сейчас находится немалая часть его жителей.
***
Вечерело. Филипп бесцельно прошатался по городу до заката, мучаясь несоответствием реальной нантской жизни республиканским идеалам, в которые верил с юношеской пылкостью и искренностью завзятого идеалиста. Возвращаться в Шоле не имело смысла – почти наверняка там уже устроились, как у себя дома, отряды принца Тальмона, а попасться принцу было чуть ли не хуже, чем Шаретту или Стоффле.
Он присел на каменную плиту на окраине города, неподалёку от поста, давая отдых усталым ногам и машинально прислушиваясь к разговору часовых.
- Что-то подозрительно кусты на том берегу шевелятся, Мартен… Неспокойно мне, с самого утра неспокойно!
- Пить надо меньше, - лениво отозвался другой, - особенно – на посту. Кто всё вино вылакал, что для согрева припасено было? Не диво, что кусты шевелятся, погоди, они ещё и в драку полезут.
- Ну тебя! – обиделся первый и резко отошёл.
- Да плюнь ты на эти кусты, Жан, небось ветер шалит, вот их так и трясёт…
«Но сейчас ведь нет ветра!» - хотел крикнуть Филипп незадачливым часовым, предупредить их об опасности – но не проронил не звука.
Если бы кто-то прошёл сейчас мимо Филиппа Шмена, то увидел бы на его лице выражение мучительного сомнения.
«Имею ли я право уничтожить Республику, в которую в идеале свято верю, да ещё и в стратегически важном городе? Пусть даже здешний комиссар и перегибает палку в борьбе с контрреволюцией?»
В рассеянности Филипп и не заметил, как поднялся и пошёл прочь. В темноте и задумчивости он не видел перед собой дороги – поэтому не было ничего удивительного в том, что очень скоро он свалился в яму.
Лететь было невысоко, не больше нескольких пье, приземляться – довольно мягко, и Филипп было обрадовался – пока не увидел, НА ЧТО он упал.
Трупы. Трупы гильотинированных. Филипп протянул трясущуюся руку и коснулся посиневшей щеки девочки лет шести. Её тело лежало где-то в стороне, видна была только голова с широко распахнутыми голубыми глазами. Окровавленный рот был распахнут в вечном безмолвном крике.
Было уже достаточно тепло для того, чтобы трупы начали оттаивать и гнить, в яме стоял густой сладковатый запах. Филипп не обедал, но его вырвало всё равно – кислой мерзкой желчью. Лихорадочным, торопливым жестом вытерев губы, он полез наверх, прочь от этого кошмара.
Стоя на коленях на мокром снегу, Филипп пытался восстановить дыхание, но горло по-прежнему сжимала судорога. Это было неправильно, непредставимо – чтобы детей убивали во славу Республики.
Он несколько раз бывал у заложников, и хорошо помнил и дочерей Буаси – Мари и Габриэль, и маленького Луи д’Эльбе. Он представил, что Каррье может в любой момент послать вдогонку приказу о казни Маргариты приказ о казни всех заложников – без исключения.
И он не желал, чтобы кровь невинных детей пролилась в жертву новому миру.
Быстро, почти бегом Филипп вернулся к посту. Часовые скучали, но мгновенно оживились при виде старшего по званию – оба были рядовыми гвардейцами.
- Привет и Братство! – Филипп старался говорить спокойно, чтобы голос не выдал его прежде времени. – Гражданин комиссар передаёт вам приказ.
Он окинул быстрым взглядом деревянный мост, наспех построенный на уцелевших опорах каменного, разбитого летом пушками вандейцев. Ближняя к Нанту секция шириной около двадцати пье поднималась при помощи канатов, но достаточно было обрубить лишь один…
- Ну и? – вскинул густые брови один из часовых. Филипп словно бы невзначай сделал несколько шагов к мосту.
- Да где же он… - пробормотал он для убедительности, хотя рукоять ножа пальцы нащупали уже давно. – Сейчас…
Он отвернулся от часовых и, внезапно сорвавшись с места, в два длинных прыжка преодолел расстояние, отделявшее его от моста. Канат был толстый, но натянут, словно струна, и двух отчаянных ударов, которые успел нанести Филипп, хватило, чтобы канат затрещал и начал рваться уже без посторонней помощи.
Жалкие секунды спустя секция моста с грохотом рухнула на законное место. Подозрительные кусты на несколько секунд зловеще притихли, а потом словно взбесились, и оттуда со звонким «Да здравствует король!» вылетел Ларошжаклен – словно бы на гребне людской волны. Шуэтт бежал по правую руку от него, они уже пересекли мост, а из кустов продолжали выбегать всё новые и новые повстанцы…
Но всего этого Филипп Шмен, бывший сержант Национальной Гвардии Шоле, уже не видел.
***
Каррье проснулся от криков. Голова гудела от выпитого, и он хотел было подняться и закричать в окно, чтобы заткнулись и дали ему поспать, дёрнулся – и с недоумением понял, что не может пошевелиться, крепко связанный по рукам и ногам.
- Что за шуточки?! – грозно крикнул он в темноту, и похолодел, когда в ответ раздался сиплый хохот.
- Кто ты?! – в голосе комиссара против воли мелькнули нотки страха.
- Боишься? Это хорошо. – Голос был настолько сорван, что узнать, кому он принадлежит – женщине или мужчине, было совершенно невозможно. Раздался странный шаркающий звук, словно кто-то полз по полу, подтягиваясь на руках. Каррье едва не вскрикнул, когда его запястья коснулись ледяные пальцы – но не смог сдержать крика, когда смутная фигура приподнялась, и в неверном, дрожащем свете свечи он разглядел лицо.
Уже мало что напоминало в этой кровавой маске Анриетту де Люссан – только безумно сверкавшие глаза, чудом уцелевшие на разбитом лице. Сломанный нос, разорванные губы, вырванные почти до единой пряди волосы – и улыбка, напугавшая Каррье до полуобморока.
- Не кричи, - она говорила почти ласково и окровавленной рукой гладила Каррье по слипшимся от пота чёрным волосам. – Не кричи – тебя больше никто не услышит. Двери заперты, и мы одни. Помнишь, ты некогда так мечтал об этом, а я так этого боялась, но ничего – теперь всё наоборот. Я мечтала об этом дне.
- Ты ничего со мной не сделаешь! – он пытался храбриться.
Анриетта шире улыбнулась изуродованными губами.
- В городе роялисты, и они побеждают. Но дело даже не в этом. Я не для того ползла сюда от задворок казарм, где меня, насытившись, бросили умирать. Я ползла – я не могу больше ходить, но мне и не надо. Чувствуешь?
Каррье, дрожа, принюхался – и похолодел, почуяв лёгкий запах гари.
- У тебя один из самых сухих домов в городе – ты не любил сырость, верно? Он вспыхнет, как пучок соломы, и так же быстро сгорит. Быстро – но тебе хватит.
- Пусти! – отчаянно закричал Каррье и безуспешно рванулся. В чёрных пропастях его глаз плескался дикий, животный страх. – Пусти, прошу тебя…я всё сделаю!
- Ты сделал уже всё, что мог, - холодно оборвала его Анриетта и снова пугающе улыбнулась. – Не волнуйся, я не оставлю тебя, дорогой Жан-Батист. Я не смогу уйти, даже если бы захотела. Мы вместе предстанем перед Божьим судом – и ты, глядя в глаза своим жертвам, дашь ответ. За каждую каплю крови и слёз.
***
Они победили. От сознания этого факта у Ларошжаклена кружилась голова, ему хотелось смеяться и танцевать без всякой музыки прямо посреди улицы – но авторитет генералиссимуса нельзя было ронять подобным образом. Даже в минуты невероятной победы.
Он уже послал повстанцев обшарить все темницы и найти д’Эльбе, а сам отправился к ратуше, надеясь застать там кого-то из чиновников – а может быть, и самого комиссара – и с ласковым выражением лица задать единственный вопрос «Какого чёрта?!». После чего, вне зависимости от ответа, отправить всю чиновную шваль на суд несколько высшей инстанции – Божий.
На всякий случай он держал в обеих руках заряженные пистолеты, но вокруг не было видно ни души. Он спокойно дошёл до главной площади – и остановился в недоумении, глядя на огромное, выше человеческого роста распятие, возвышающееся чуть в стороне от гильотины, на месте, которое, по всем предположениям, должно было быть занято Древом Свободы.
Анри медленно пошёл вперёд, оглядываясь по сторонам. Площадь была пустынна, ни живых, ни мертвецов на ней не было, словно Нант был покинут столетия назад.
Чем ближе подходил Ларошжаклен к кресту, тем больше его что-то начинало смутно тревожить в привычном с детства образе. Он машинально ускорил шаг, но понять, в чём же дело, он смог, только подойдя вплотную.
Пистолеты с глухим стуком упали на мостовую.
- Боже милостивый… - сдавленно выдохнул Ларошжаклен.
Неузнаваемо изуродованный человек на кресте поднял голову и с трудом открыл глаза – и Анри, в единую секунду поняв, кто перед ним, смертельно побледнел.
- Не может быть…месье д’Эльбе… - прошептал он и пошатнулся.
* «Verbum enim crucis pereuntibus quidem stultitia est his autem qui salvi fiunt id est nobis virtus Dei est» - «Слово о кресте для погибающих юродство (глупость) есть, а для нас, спасаемых – сила Божия» (1Кор;1;18)

Глава десятая. «Древо Свободы».Огромная поляна была прибежищем тысяч повстанцев, но никто из них не мог похвастать в эту зимнюю ночь хоть мало-мальски сносным укрытием. Даже предводители были вынуждены собраться на совет под открытым небом, в середине пустого пространства в центре поляны, куда почтительно не смели ступать рядовые мятежники. Горел костёр, но страсти, разгоревшиеся у костра, грели собравшихся почище огня.
Ларошжаклен был здесь, и не присел ни на секунду за те полтора часа, что длился спор. Светлые волосы его были растрёпаны, щёки раскраснелись, а в глазах сверкали гневные искры – он отчаянно что-то доказывал товарищам по оружию.
- Господа, если бы мы только попытались сообща напасть на Нант… Да, там большие отряды Национальной гвардии, но дело не в том, кто солдаты, а в том, кто их возглавляет. Каррье – трус, он сбежал из-под Шоле с первыми же выстрелами, и быть ему верными могут быть только такие же трусливые мясники, как он. А если мы возьмём Нант, то, как только по Луаре восстановится судоходство – а это должно произойти в ближайшую неделю – мы сможем послать корабли за помощью. Вам не по нраву Англия? Пусть, мы сможем послать морем вестников в Кобленц, мы сможем убедить принцев заручиться поддержкой Вены, Берлина и Петербурга. Они ещё в прошлом году вступили в коалицию, не забывайте, и если бы нам удалось активизировать её деятельность…а это проще всего сделать, имея хотя бы один порт.
Тальмон поёжился, подвинулся ближе к костру и усмехнулся:
- Граф, не поделитесь ли источником этих прекрасных соображений? Неужели предатель нашептал вам такую околесицу?
Анри вспыхнул ещё сильнее, его брови почти сошлись в гневную линию.
- Это не он. И он не предатель, запомните это раз и навсегда!
Зазвеневшую тишину нарушил новый, красивый и немного вкрадчивый голос:
- Скажите честно, граф, вы ведь затеваете это всё не ради победы короля, точнее, для неё – но не в первую очередь. Вы просто хотите освободить д’Эльбе, я прав?
Пламя хорошо освещало лицо говорившего – некрасивое, какое-то лисье – это сходство усиливали непослушные рыжеватые волосы, выбившиеся из-под туго повязанного алого платка. Однако неправильные черты лица как-то затирались странным обаянием, таившимся на дне небольших близко посаженных глаз, посверкивающих в тон иронической усмешке.
Ларошжаклен, мгновенно остыв, бросил на него настороженный взгляд.
- Разве вам есть дело до моих личных побуждений, шевалье Шаретт?
Анри старался говорить как можно холоднее и вежливее. Из трёх его собеседников самым опасным был не недалёкий Тальмон, не вспыльчивый Стоффле, а именно этот человек. Шаретт не отличался особенным умом, но была в нём какая-то врождённая хитрость и, пожалуй, коварство. Он был беспринципен и злопамятен, но хуже всего – его обаяние, понимание людей и специфический образ мысли позволяли ему переигрывать и безжалостно уничтожать на пути к власти людей куда более умных. Анри не любил Шаретта и всячески сторонился его, но ситуация не оставляла ему выбора – сейчас были важны все союзники, которых он только сможет собрать, какими бы они ни были.
Шевалье улыбнулся шире.
- О, поверьте, граф, самое наиважнейшее. Суть далеко не в том, какие красивые фразы вы скажете для того, чтобы обосновать атаку. Нам – про английскую помощь, им, - он небрежно кивнул в сторону основного бивака армии, - про долг перед верой и королём. Но, если вы не хотите терять надежду увидеть людей Марэ и Реца в рядах атакующих Нант – мне вы расскажете истинные свои побуждения.
И добавил – резко, холодно, неумолимо:
- Здесь и сейчас.
Ларошжаклен затравленно оглянулся. Тальмон ответил ему мстительной усмешкой и подался вперёд, интерес зажёгся в чёрных глазах молчавшего до сих пор Стоффле.
- Я мог бы просто приказать вам! - сделал Анри последнюю попытку защититься.
Шаретт нехорошо прищурился.
- О нет, - его голос не стал ни на йоту злее, наоборот – только ещё мягче и вкрадчивее.
- Я ваш генералиссимус… - голос Ларошжаклена сорвался. Он беспомощно огляделся – но вокруг по-прежнему были только торжествующий Тальмон, безучастный Стоффле и безжалостный Шаретт.
- Надо мной только небо. - Шевалье, наконец, сбросил маску и презрительно усмехнулся. – Я ожидал от вас большего, Ларошжаклен, и уж никак не того, что вы будете ребячливо топать ногой и заявлять о своём авторитете.
Анри побледнел.
- Вас здесь ничто не держит. - Он был больше не в силах выносить издёвки Шаретта.
На лице последнего, тем временем, отразилось искреннее разочарование.
- С вами скучно. Ваш предшественник был, кажется, до бесконечности готов терпеть мои шутки, а с вами я только начал…
- Ваше признание заставило меня проникнуться поистине безмерным уважением к месье д’Эльбе, - Анри с трудом сдерживал гневные нотки. Ещё раз с едва скрываемым отвращением и отчаянием оглядев опостылевшие лица товарищей по оружию, он, не прощаясь, пошёл прочь от костра – в морозную тьму.
***
Его прикрутили ремнями к какому-то странному подобию стола. Где-то рядом был слышен, словно сквозь плотную завесу, голос Каррье, смешки добровольных палачей…
- Мы опробуем всё! – хриплый смех Каррье напоминал карканье воронов-трупоедов.
Ему было уже всё равно. Кажется, он кричал и плакал от боли, но разум его оцепенел, оцепенели все чувства, словно он был уже мертвецом. Тело ещё боролось, реагируя на пытки, но он больше не надеялся и просто, с ледяным, пугающим спокойствием ждал смерти.
С противным хлюпающим звуком отрывались ногти. Хрустели под устрашающего вида железными щипцами окровавленные пальцы. Впивались в плоть иглы. Он поминутно терял сознание, его отливали водой, и всё начиналось заново.
- …Гражданин Каррье, ты говорил, что хотел бы полюбоваться, как клейма ставят? Тут со Старого порядка завалялось одно… Нести? А, отлично, Жиль, сбегай?
Расплывающиеся лица. Человеческие? А может, он уже в аду, и это бесы мучают его?
Пылающее пятно появилось перед ним. Что это? Слёзы застилали глаза, мутился рассудок – он не мог разглядеть, а потом и вовсе стало не до того.
Раскалённое железо коснулось его лба.
***
Словно потерянный, ходил Ларошжаклен меж костров. Его узнавали, улыбались, приглашали присоединиться к запоздалому скромному ужину, но он всякий раз отказывался.
Тут было всё ещё очень много спасённых из Нанта – кто-то из них согласился взять в руки оружие и встать в ряды роялистов, кто-то отказался, дал слово не разглашать местонахождение лагеря и ушёл к родственникам в глухие деревни, но многие ещё не определились. Все спасённые боготворили Ларошжаклена, и ему было даже неловко от этой благодарности, по его мнению – незаслуженной.
Он и сам не помнил, как подсел к маленькому костру. Напротив него сидел немолодой уже вандеец с бесстрастным лицом, обрамлённым седеющими волосами. Анри узнал его – паромщик Шуэтт. Он так и не расставался с внучкой, вот и сейчас девочка, закутанная в несколько шерстяных одеял, спала у него на руках.
- Теперь это не твоя война? – неожиданно даже для себя спросил граф, кивнув на спящего ребёнка.
Шуэтт поднял глаза, несколько секунд пристально смотрел на собеседника и, наконец, отрицательно покачал головой.
- Сейчас она как раз стала моей больше, чем когда-либо. Сейчас мне есть за кого бороться. И я не привык быть неблагодарным – если бы не месье д’Эльбе, то Мариэтта бы так и умерла в тюрьме. А сейчас он сам там – и что же, я должен бросить его умирать? Такова-то моя благодарность?
- Даже если вся армия откажется идти на Нант?
- Даже если мне придётся идти одному, - Шуэтт упрямо наклонил голову. – Даже если на верную смерть. Я не из ваших, не из благородных, месье Ларошжаклен, но и то кое-что смыслю в чести.
Анри улыбнулся, но глаза его оставались серьёзны:
- Ты понимаешь о чести куда больше иных дворян, Шуэтт.
Он поднялся на ноги.
- Спасибо за разговор. И, что бы там ни было – тебе не придётся идти одному. По крайней мере, я пойду с тобой – даже если вся армия откажется последовать за мной.
***
Каррье, брезгливо сморщившись, разглядывал приношение.
- Из Сен-Никола? Слава Разуму, вот и прикрыли лавочку последним мракобесам! Поп-то где?
Гвардейцы неловко переминались, старательно потупясь. Комиссар побагровел.
- Неужто упустили, сукины дети?! Да я вас мигом…
Сержант, вжав голову в плечи, вышел вперёд.
- Прости, гражданин комиссар, - скороговоркой забормотал он, - да только поп сдаваться не хотел. До последнего, тварь поганая, за свои сокровища цеплялся, Жак пытался было у него чашу вырвать, а тот его палкой огрел да плечо сломал. Ну, не выдержали ребята, озлились, поколотили немножко, глядь – а он и не дышит. Старый был, почитай, восьмой десяток разменял...
Каррье досадливо махнул рукой и подошёл ближе к добыче. Несколько потрёпанных богослужебных книг, деревянное распятие, помятая чаша Причастия, на поверку оказавшаяся медной – на ней ещё посверкивали капли крови покойного священника, несколько не стоящих внимания мелочей…
И огромный, выше человеческого роста крест. Каррье прищурился, несколько секунд неподвижно глядел на скульптурное изображение распятого Христа, а потом в его глазах начал разгораться знакомый всем присутствующим недобрый огонёк.
- Возьмите топоры и сбейте статую этого… А ты, - он кивнул сержанту, - возьми двоих и приведите из дальней камеры роялиста.
Следующие несколько минут стояла суета и отчаянный стук топоров – приказания комиссара не обсуждались.
- Очистили? Отлично, тащите на главную площадь, туда же и верёвки.
Из тюрьмы как раз показался сержант. Двое гвардейцев почти волокли под руки пленника. Тот с трудом поднял голову и мутным взглядом окинул зрелище.
Комиссар подошёл к нему, брезгливо морщась.
- Ну что, не надумал говорить? – без особой надежды обратился Каррье к роялисту. Тот не ответил, пронзая комиссара, невидящим взглядом покрасневших глаз. Тому стало немного не по себе от этого пустого, бессмысленного взгляда – Каррье пришлось деланно рассмеяться и приободрить себя незатейливой шуткой:
- Ничего, тебе должно понравиться новое местопребывание, аккурат по твоим ханжеским взглядам, выродок, - он хотел было дополнить свои слова ударом, но подумал, что роялист, глядишь, может и помереть на месте – много ли ему надо, сдыхляти?
Гвардейцы с сержантом льстиво захихикали.
- Ладно, тащите его дальше и скажите – пусть привяжут накрепко!
Роялиста поволокли прочь. Ноги его бессильно волочились по грязному, подтаявшему снегу, оставляя тонкие, едва заметные следы-царапины. Каррье прогулочным шагом направился следом.
До центральной площади Нанта было совсем недалеко. Услужливый гвардеец уже развёл костерок на единственном клочке чистой земли, не закрытой мостовой – там, где должны были по весне посадить новое Древо Свободы. Мимо бегали с верёвками, лопатой, топорами, но Каррье мало интересовался технической стороной вопроса.
Роялиста уже положили на крест. Он не сопротивлялся, только мелко трясся от холода, ничем не прикрытый.
Каррье присел рядом на корточки.
- Интересный опыт, не правда ли? Ты всегда поклонялся кресту, поклонялся своему Распятому Богу – и где Он теперь? Он и сам не сошёл с креста, и тебя не снимет – так стоило ли верить в эти глупые сказки?
Роялист с трудом открыл глаза. Каррье пришлось наклониться, чтобы постараться разобрать ответ, который с трудом шептали потрескавшиеся окровавленные губы:
- Verbum…enim crucis…his autem…est nobis…virtus…Dei est*
Каррье не понимал латыни и раздражённо ударил пленника ладонью по лицу. Тот затих, даже не застонав.
Крест подняли и поставили в яму, быстро засыпая основание землёй и утрамбовывая. Роялист безвольной куклой повис на верёвках, не вызывая никакого удовольствия своим трупным видом – комиссар испытал мимолетное разочарование.
- Гражданин комиссар! – осторожно окликнул его гвардеец и кивнул чуть в сторону. – Там из провинции…с докладом.
- Так пусть идёт сюда! – День определённо не задался. Перетрухнувший гвардеец бабочкой порхнул к краю площади и что-то сказал стоявшему там человеку в мундире Национальной Гвардии. Когда тот приблизился, старательно отводя взгляд от креста, Каррье заметил у него сержантские знаки отличия – как и то, что докладчик возмутительно юн. Безбородое ещё лицо было некрасиво бледно, но говорил он с похвальной чёткостью – без единой запинки.
- Сержант Шмен, Национальная Гвардия Шоле. Капитан Малад приказал доложить вам, что, в связи с угрозой роялистского захвата Шоле, на данный момент, вероятно, превратившейся из угрозы в реальность, заложники – Сюзанна Буаси с дочерьми и Маргарита Гиго с сыном – переведены в Сен-Флоран.
- Отлично! – воскликнул Каррье, вызвав недоуменный взгляд мальчишки. – Эй, там! – На крик сбежалось сразу несколько гвардейцев. – Передайте секретарю, пусть напишет приказ о казни Маргариты Гиго, в связи с нарушением её мужем обязательств перед республикой. Поживей доставьте бумагу в Сен-Флоран – да не забудьте, тупицы, мне на подпись занести!
Сержант Шмен смотрел и вовсе растерянно, слегка приоткрыв рот. Вопросов у него наверняка накопилось уйма, но для начала он решил задать, видимо, самый дурацкий.
- Кто это? – он с трудом кивнул на крест.
Комиссар цепко схватил мальчишку за плечо одной рукой, а другой приподнял его голову за подбородок, чтобы он при всём желании не мог вовсе упустить крест из поля зрения.
- Познакомься, гражданин Шмен. Перед тобой Морис Жозеф Луи Гиго д’Эльбе, генералиссимус вандейских бандитов.
***
Филипп, пошатываясь, брёл по пугающе пустынной улице – впрочем, Нант вообще выглядел почти вымершим, и мирные жители, если и встречались – предпочитали скрыться, завидев форму Национальной Гвардии.
«Да такого даже при Старом Порядке не бывало!» Он был ребёнком в год Генеральных Штатов, но прекрасно помнил события детства. Они жили небогато, иной раз и на хлеб-то с трудом хватало, но он не припоминал на улицах такого мерзкого, вязкого страха.
«На главной площади, бывало, казнили. Но сейчас же Республика, как можно проводить жестокие казни, когда Свобода, Равенство и Братство наконец-то начали становиться реальностью? Разве ради этого погибали тысячи людей, ради того, чтобы вот это стало нашим «светлым будущим»?!»
Как всегда, при воспоминании о родных кольнуло в груди.
«Я не согласен смириться со смертью матери, со смертью сестрёнок ради того, чтобы какая-то тварь запугивала город! Нант пропах трупами, словно могильник, вокруг гильотины разлиты лужи крови, словно на скотобойне, а целые улицы словно бы чума выкосила. А гражданин Гиго? Если он был виноват, то его следовало судить по закону, а не мучить! Республика запретила пытки, а нантский комиссар, похоже, даже и не слышал об этом!»
Он дошёл до набережной, облокотился на перила и глянул вниз. В течении мутной воды как раз проплывал мимо раздувшийся труп, а вдалеке виднелись ещё несколько. Филипп в изумлении и лёгком ужасе отшатнулся и зажал нос от невыносимого смрада.
Кажется, он начинал понимать, почему Нант опустел – и ГДЕ сейчас находится немалая часть его жителей.
***
Вечерело. Филипп бесцельно прошатался по городу до заката, мучаясь несоответствием реальной нантской жизни республиканским идеалам, в которые верил с юношеской пылкостью и искренностью завзятого идеалиста. Возвращаться в Шоле не имело смысла – почти наверняка там уже устроились, как у себя дома, отряды принца Тальмона, а попасться принцу было чуть ли не хуже, чем Шаретту или Стоффле.
Он присел на каменную плиту на окраине города, неподалёку от поста, давая отдых усталым ногам и машинально прислушиваясь к разговору часовых.
- Что-то подозрительно кусты на том берегу шевелятся, Мартен… Неспокойно мне, с самого утра неспокойно!
- Пить надо меньше, - лениво отозвался другой, - особенно – на посту. Кто всё вино вылакал, что для согрева припасено было? Не диво, что кусты шевелятся, погоди, они ещё и в драку полезут.
- Ну тебя! – обиделся первый и резко отошёл.
- Да плюнь ты на эти кусты, Жан, небось ветер шалит, вот их так и трясёт…
«Но сейчас ведь нет ветра!» - хотел крикнуть Филипп незадачливым часовым, предупредить их об опасности – но не проронил не звука.
Если бы кто-то прошёл сейчас мимо Филиппа Шмена, то увидел бы на его лице выражение мучительного сомнения.
«Имею ли я право уничтожить Республику, в которую в идеале свято верю, да ещё и в стратегически важном городе? Пусть даже здешний комиссар и перегибает палку в борьбе с контрреволюцией?»
В рассеянности Филипп и не заметил, как поднялся и пошёл прочь. В темноте и задумчивости он не видел перед собой дороги – поэтому не было ничего удивительного в том, что очень скоро он свалился в яму.
Лететь было невысоко, не больше нескольких пье, приземляться – довольно мягко, и Филипп было обрадовался – пока не увидел, НА ЧТО он упал.
Трупы. Трупы гильотинированных. Филипп протянул трясущуюся руку и коснулся посиневшей щеки девочки лет шести. Её тело лежало где-то в стороне, видна была только голова с широко распахнутыми голубыми глазами. Окровавленный рот был распахнут в вечном безмолвном крике.
Было уже достаточно тепло для того, чтобы трупы начали оттаивать и гнить, в яме стоял густой сладковатый запах. Филипп не обедал, но его вырвало всё равно – кислой мерзкой желчью. Лихорадочным, торопливым жестом вытерев губы, он полез наверх, прочь от этого кошмара.
Стоя на коленях на мокром снегу, Филипп пытался восстановить дыхание, но горло по-прежнему сжимала судорога. Это было неправильно, непредставимо – чтобы детей убивали во славу Республики.
Он несколько раз бывал у заложников, и хорошо помнил и дочерей Буаси – Мари и Габриэль, и маленького Луи д’Эльбе. Он представил, что Каррье может в любой момент послать вдогонку приказу о казни Маргариты приказ о казни всех заложников – без исключения.
И он не желал, чтобы кровь невинных детей пролилась в жертву новому миру.
Быстро, почти бегом Филипп вернулся к посту. Часовые скучали, но мгновенно оживились при виде старшего по званию – оба были рядовыми гвардейцами.
- Привет и Братство! – Филипп старался говорить спокойно, чтобы голос не выдал его прежде времени. – Гражданин комиссар передаёт вам приказ.
Он окинул быстрым взглядом деревянный мост, наспех построенный на уцелевших опорах каменного, разбитого летом пушками вандейцев. Ближняя к Нанту секция шириной около двадцати пье поднималась при помощи канатов, но достаточно было обрубить лишь один…
- Ну и? – вскинул густые брови один из часовых. Филипп словно бы невзначай сделал несколько шагов к мосту.
- Да где же он… - пробормотал он для убедительности, хотя рукоять ножа пальцы нащупали уже давно. – Сейчас…
Он отвернулся от часовых и, внезапно сорвавшись с места, в два длинных прыжка преодолел расстояние, отделявшее его от моста. Канат был толстый, но натянут, словно струна, и двух отчаянных ударов, которые успел нанести Филипп, хватило, чтобы канат затрещал и начал рваться уже без посторонней помощи.
Жалкие секунды спустя секция моста с грохотом рухнула на законное место. Подозрительные кусты на несколько секунд зловеще притихли, а потом словно взбесились, и оттуда со звонким «Да здравствует король!» вылетел Ларошжаклен – словно бы на гребне людской волны. Шуэтт бежал по правую руку от него, они уже пересекли мост, а из кустов продолжали выбегать всё новые и новые повстанцы…
Но всего этого Филипп Шмен, бывший сержант Национальной Гвардии Шоле, уже не видел.
***
Каррье проснулся от криков. Голова гудела от выпитого, и он хотел было подняться и закричать в окно, чтобы заткнулись и дали ему поспать, дёрнулся – и с недоумением понял, что не может пошевелиться, крепко связанный по рукам и ногам.
- Что за шуточки?! – грозно крикнул он в темноту, и похолодел, когда в ответ раздался сиплый хохот.
- Кто ты?! – в голосе комиссара против воли мелькнули нотки страха.
- Боишься? Это хорошо. – Голос был настолько сорван, что узнать, кому он принадлежит – женщине или мужчине, было совершенно невозможно. Раздался странный шаркающий звук, словно кто-то полз по полу, подтягиваясь на руках. Каррье едва не вскрикнул, когда его запястья коснулись ледяные пальцы – но не смог сдержать крика, когда смутная фигура приподнялась, и в неверном, дрожащем свете свечи он разглядел лицо.
Уже мало что напоминало в этой кровавой маске Анриетту де Люссан – только безумно сверкавшие глаза, чудом уцелевшие на разбитом лице. Сломанный нос, разорванные губы, вырванные почти до единой пряди волосы – и улыбка, напугавшая Каррье до полуобморока.
- Не кричи, - она говорила почти ласково и окровавленной рукой гладила Каррье по слипшимся от пота чёрным волосам. – Не кричи – тебя больше никто не услышит. Двери заперты, и мы одни. Помнишь, ты некогда так мечтал об этом, а я так этого боялась, но ничего – теперь всё наоборот. Я мечтала об этом дне.
- Ты ничего со мной не сделаешь! – он пытался храбриться.
Анриетта шире улыбнулась изуродованными губами.
- В городе роялисты, и они побеждают. Но дело даже не в этом. Я не для того ползла сюда от задворок казарм, где меня, насытившись, бросили умирать. Я ползла – я не могу больше ходить, но мне и не надо. Чувствуешь?
Каррье, дрожа, принюхался – и похолодел, почуяв лёгкий запах гари.
- У тебя один из самых сухих домов в городе – ты не любил сырость, верно? Он вспыхнет, как пучок соломы, и так же быстро сгорит. Быстро – но тебе хватит.
- Пусти! – отчаянно закричал Каррье и безуспешно рванулся. В чёрных пропастях его глаз плескался дикий, животный страх. – Пусти, прошу тебя…я всё сделаю!
- Ты сделал уже всё, что мог, - холодно оборвала его Анриетта и снова пугающе улыбнулась. – Не волнуйся, я не оставлю тебя, дорогой Жан-Батист. Я не смогу уйти, даже если бы захотела. Мы вместе предстанем перед Божьим судом – и ты, глядя в глаза своим жертвам, дашь ответ. За каждую каплю крови и слёз.
***
Они победили. От сознания этого факта у Ларошжаклена кружилась голова, ему хотелось смеяться и танцевать без всякой музыки прямо посреди улицы – но авторитет генералиссимуса нельзя было ронять подобным образом. Даже в минуты невероятной победы.
Он уже послал повстанцев обшарить все темницы и найти д’Эльбе, а сам отправился к ратуше, надеясь застать там кого-то из чиновников – а может быть, и самого комиссара – и с ласковым выражением лица задать единственный вопрос «Какого чёрта?!». После чего, вне зависимости от ответа, отправить всю чиновную шваль на суд несколько высшей инстанции – Божий.
На всякий случай он держал в обеих руках заряженные пистолеты, но вокруг не было видно ни души. Он спокойно дошёл до главной площади – и остановился в недоумении, глядя на огромное, выше человеческого роста распятие, возвышающееся чуть в стороне от гильотины, на месте, которое, по всем предположениям, должно было быть занято Древом Свободы.
Анри медленно пошёл вперёд, оглядываясь по сторонам. Площадь была пустынна, ни живых, ни мертвецов на ней не было, словно Нант был покинут столетия назад.
Чем ближе подходил Ларошжаклен к кресту, тем больше его что-то начинало смутно тревожить в привычном с детства образе. Он машинально ускорил шаг, но понять, в чём же дело, он смог, только подойдя вплотную.
Пистолеты с глухим стуком упали на мостовую.
- Боже милостивый… - сдавленно выдохнул Ларошжаклен.
Неузнаваемо изуродованный человек на кресте поднял голову и с трудом открыл глаза – и Анри, в единую секунду поняв, кто перед ним, смертельно побледнел.
- Не может быть…месье д’Эльбе… - прошептал он и пошатнулся.
* «Verbum enim crucis pereuntibus quidem stultitia est his autem qui salvi fiunt id est nobis virtus Dei est» - «Слово о кресте для погибающих юродство (глупость) есть, а для нас, спасаемых – сила Божия» (1Кор;1;18)
@темы: твАрения, "Предатель", вандейское, в белом венчике из роз впереди идёт д'Эльбе
В абсолютную и безусловную - вряд ли, да и до относительной придётся постараться.
Спасибо за отзыв)))
Так Каррье, получается, погиб?)
Увы, я и сама заметила плотность, но старалась следовать изначальному плану, где было двенадцать глав. Он, правда, не учитывал ни Филиппа, ни Анриетту, поэтому тексты всё больше напоминают обрывочный клип((( Моя вечная беда с макси - "хоть бы дописать"
Так Каррье, получается, погиб?)
Да. Но не волнуйтесь, мерзавцев ещё будет в достатке)))) Причём, как правило, роялистских.
Спасибо за отзыв)))
Моя вечная беда с макси - "хоть бы дописать"
*подумала* А вы знаете, это правильно! Пишите, дописывайте, а потом ведь можно и дополнить что-то, если будет желание.
Насчет мерзавцев - было интересно про Каррье
До "дополнить" ещё дожить надо - на начало весны я планирую начало следующей части этой эпопеи...какое уж там"дополнить"... Наверное, это непрофессионализм дремучий, но я текст перед выкладкой даже не вычитываю, он пишется сразу и набело, потому, что я себя знаю - если развести рефлексию над каждым предложением, то написать не получится вообще ничего.
Ну разве что драббл, но там ее приходится говорить о вменяемой философской концепции...
Эта глава получилась почти такая же драматичная и напряженная, как предыдущая. Особой сумбурности я не вижу – тут много действующих лиц, и события показаны глазами их всех, так что резкие переходы между эпизодами неизбежны и неудивительны.
Единственное, что меня смутило – это сцена с Анриеттой. Честно говоря, мне показалось малоосуществимым то, что она там сделала, с учетом ее физического состояния.
А Ларошжаклен становится всё прекраснее с каждой новой главой!
На военном совете ему пришлось нелегко – убеждать таких-то соратников. Особенно Шаретта, который вышел очень выразительным и, по-моему, вхарактерным. Такой мерзкий тип, какого я и ожидала увидеть.))
Интересно, он единственный догадался о главной причине для Анри захватить Нант? Стоффле вряд ли бы сумел догадаться, так как ничего не знает об установившихся в последнее время хороших отношениях между Ларошжакленом и д’Эльбе; а вот Тальмон, который эти отношения наблюдал, вполне мог бы если не догадаться, то что-то такое заподозрить.
Я помню спойлер про «прижгли каленым железом», но и подумать не могла, что это будет клеймо, да еще на лице. Это что-то уже совсем страшное – впрочем, во вкусе Каррье. И ведь оставшийся след никогда не сойдет! Главгерою придется закрывать не только левую руку перчаткой, но и лоб какой-нибудь повязкой – потому что это не обычный шрам от ожога, а, по тогдашним представлениям, нечто ужасное и постыдное.
«- Ты понимаешь о чести куда больше иных дворян, Шуэтт.»
Шуэтт – молодец! Ларошжаклен правильно про него сказал. Продолжаю хотеть, чтобы во второй части Шуэтт нанялся к д’Эльбе в слуги...
»Каррье досадливо махнул рукой и подошёл ближе к добыче. Несколько потрёпанных богослужебных книг, деревянное распятие, помятая чаша Причастия»
А зачем Каррье понадобились другие церковные вещи, помимо распятия? Он собирался и их как-то использовать для дополнительных издевательств над злодеем-роялистом?
Или изначально он отдал приказ просто разорить последнюю церковь и доставить всё «церковное оборудование» к нему как доказательство, а идея использовать крест для наказания роялиста возникла уже потом, когда он увидел, что этот крест подходящего размера? Если я правильно поняла вот этот кусочек: «Каррье прищурился, несколько секунд неподвижно глядел на скульптурное изображение распятого Христа, а потом в его глазах начал разгораться знакомый всем присутствующим недобрый огонёк.»
«- он хотел было дополнить свои слова ударом, но подумал, что роялист, глядишь, может и помереть на месте – много ли ему надо, сдыхляти?»
Может. Надо ему уже совсем немного, после всех предыдущих упражнений Каррье…
Безумно жалко Филиппа Шмена. Он ведь погиб, да? Его застрелили у моста опомнившиеся национальные гвардейцы?
Очень убедительно выглядят и его мучительные сомнения, и решение, которое он в результате принял. И то, что он думал прежде всего о детях.
Неожиданным и ценным лично для меня моментом стало то, что он, оказывается, неоднократно виделся со всеми заложниками. Вероятно, он командовал солдатами, охранявшими дом, где они жили. Я, наверное, это использую в своем фанфичном замысле.
А Каррье, значит, сгорел в своем доме? Ларошжаклен не успел его убить, как первоначально планировалось в спойлерах?
«распятие, возвышающееся чуть в стороне от гильотины, на месте, которое, по всем предположениям, должно было быть занято Древом Свободы.»
Ну, у распятия есть кое-что общее с ним: тоже деревянное и торчит вертикально из земли. И, благодаря дополнительному декоративному элементу в лице главгероя, символизирует торжество если и не свободы, то Республики.
У Ларошжаклена уже вошло в привычку защищать и спасать д’Эльбе. Это можно только одобрить.
Мелкие поправки:
читать дальше
До казарм было недалеко. Может, шагов пятьсот. За несколько часов она могла доползти, есть в городе всем не до неё. Уже из последних сил - она говорит Каррье, что не смогла бы спастись, у неё больше не осталось сил даже на то, чтобы выползти из горящего дома (к тому же с такими повреждениями она всё равно умрёт от заражения крови, либо ещё быстрее - от кровопотери, вариантов много).
Ну и автор пожертвовал абсолютным правдоподобием ради красоты сюжета. Таким образом история Анриетты обрела логическую завершённость
Вы с самого начала планировали, что он займет такое большое место в сюжете, или это получилось постепенно, само собой?
Он изначально должен был быть одним из основных героев, но что его роль станет едва ли не главной после роли д'Эльбе - на это я не рассчитывала...он самостоятельный молодой человек, как хочет, так и ведёт себя в сюжете)))
Особенно Шаретта, который вышел очень выразительным и, по-моему, вхарактерным. Такой мерзкий тип, какого я и ожидала увидеть.))
При этом на большинство людей он производит куда более выгодное впечатление, чем д'Эльбе - в этом вся трагикомедия ситуации((( Во второй части он ещё поиздевается над д'Эльбе - в частности, подозреваю, сдёрнет с его лба повязку в присутствие графа д'Артуа и немалого количества придворных...
Интересно, он единственный догадался о главной причине для Анри захватить Нант? Стоффле вряд ли бы сумел догадаться, так как ничего не знает об установившихся в последнее время хороших отношениях между Ларошжакленом и д’Эльбе; а вот Тальмон, который эти отношения наблюдал, вполне мог бы если не догадаться, то что-то такое заподозрить.
Вот даже не знаю...но у Тальмона просто мозгов не хватит на масштабный троллинг, как мне кажется. Даже если и догадается. А вот Шаретт может в порядке издёвки наговорить таких мерзостей, что Ларошжаклен может и позабыть о негласном запрете на дуэль в вандейской армии...
Я помню спойлер про «прижгли каленым железом», но и подумать не могла, что это будет клеймо, да еще на лице.
Ещё несколько дней назад я и сама про клеймо не знала. А потом подумала, что это будет прекрасный способ укрепить незримую стену между д'Эльбе и человечеством - стоит лишь свалиться повязке... Мне предлагали вариант поставить клеймо на щеке, но тогда уж точно его ничем не закрыть Нет, ну можно отпустить бороду, но д'Эльбе не пойдёт.
Продолжаю хотеть, чтобы во второй части Шуэтт нанялся к д’Эльбе в слуги... Это будет очень правильное кадровое решение.
Думаю, что так и будет
А зачем Каррье понадобились другие церковные вещи, помимо распятия? Он собирался и их как-то использовать для дополнительных издевательств над злодеем-роялистом?
Да нет, просто реквизиция церковных имуществ в пользу Республики. Поэтому Каррье и отмечает отдельно, что чаша - медная, на монеты не переплавишь.
идея использовать крест для наказания роялиста возникла уже потом, когда он увидел, что этот крест подходящего размера?
Именно. Он - злой гений импровизации...
Безумно жалко Филиппа Шмена. Он ведь погиб, да? Его застрелили у моста опомнившиеся национальные гвардейцы?
читать дальше
Очень убедительно выглядят и его мучительные сомнения, и решение, которое он в результате принял. И то, что он думал прежде всего о детях.
Мне самой нравится этот образ. Юные романтики в истории на каждом шагу, но многие ли из них были твёрдо убеждены, что Древо Свободы нельзя поливать кровью невинных?.. Мне не хватало этого образа в истории, наверное, поэтому он и появился...
Неожиданным и ценным лично для меня моментом стало то, что он, оказывается, неоднократно виделся со всеми заложниками.
Он, как минимум, передал Маргарите новость о смерти Отрива. Ну и, наверное, виделся ещё несколько раз, не знаю, по какой причине, но виделся...
А Каррье, значит, сгорел в своем доме? Ларошжаклен не успел его убить, как первоначально планировалось в спойлерах?
Мне показалось это более символичным, что ли... В изначальных наметках не было и следа Анриетты де Люссан, но раз уж она появилась - её история должна была оправдать своё наличие завершающим аккордом. Который, по правде, несколько спионерен у Вальтера Скотта...
Я, наверное, это использую в своем фанфичном замысле.
Я жду этого фанфика, как Маргарита д'Отрив - семейного счастья))) Не так долго, правда
Ну, у распятия есть кое-что общее с ним: тоже деревянное и торчит вертикально из земли. И, благодаря дополнительному декоративному элементу в лице главгероя, символизирует торжество если и не свободы, то Республики.
Эта была какая-то неясная аллегория. Ведь, несмотря на распятие и все унижения, д'Эльбе победил Каррье, так ничего и не сказав (другой вопрос - какой ценой!). Каррье напропалую издевается над ним, чувствует себя хозяином положения - не подозревая, что уже этой ночью погибнет. И это странное торжество побеждённого над победителем в какой-то мере является аллюзией на Евангелие... Автор вообще как-то увлёкся двойными смыслами, начиная с фамилий оригинальных персонажей и кончая пафосной латынью в тексте
Потому что больше некому этим заниматься – больше ни для кого из товарищей по оружию главгерой не представляет такой ценности, даже если его уже и перестали считать предателем.
И так продолжится до самого конца всего цикла, практически. До третьей части, когда Анри швырнёт генеральские знаки отличия к ногам короля, чтобы последовать за осуждённым, опозоренным и вдобавок почти ослепшим д'Эльбе.
Спасибо, я так ждала вашего отзыва, честное слово))))
И, главное, ведет себя очень хорошо!)) Правильно он себя ведет, с нашей читательской точки зрения.
В принципе Анри должен был бы вызывать у меня чувства, близкие к материнским - он же мне по возрасту годится в сыновья. Но тем не менее вызываемые им чувства от материнских далеки.
Во второй части он ещё поиздевается над д'Эльбе - в частности, подозреваю, сдёрнет с его лба повязку в присутствие графа д'Артуа и немалого количества придворных...
Ах, этот гад не только доживет до второй части, но еще в ней и появится... Тоже небось сделает карьеру, как и Тальмон. А мое отношение к Шаретту после этого спойлера лучше всего выражается смайликом:
А вот Шаретт может в порядке издёвки наговорить таких мерзостей, что Ларошжаклен может и позабыть о негласном запрете на дуэль в вандейской армии...
Думаю, Шаретт даже может высказать предположение о наличии слэша между Ларошжакленом и главгероем. - и что именно этим объясняется такое пылкое стремление Ларошжаклена бежать ему на помощь.
Кстати, а Шаретт участвовал в захвате Нанта? И если да, то что его на это сподвигло?
Нет, ну можно отпустить бороду, но д'Эльбе не пойдёт.
Да, это не годится: бороды тогда носили одни простолюдины, к тому же она закроет не всю щеку, а только боковую и нижнюю части.
Спасибо за Филиппа Шмена!
Который, по правде, несколько спионерен у Вальтера Скотта...
Я это сразу заметила, хотя "Айвенго" читала давно.))
Я жду этого фанфика, как Маргарита д'Отрив - семейного счастья))) Не так долго, правда
Вы погодите ждать; может быть, он у меня и не напишется.
Ведь, несмотря на распятие и все унижения, д'Эльбе победил Каррье, так ничего и не сказав (другой вопрос - какой ценой!).
Да, даже Каррье ощущает в нем если и не победителя, то раздражающую несломленность, которая исчезает только с потерей сознания.
У меня вообще чувства к главгерою, причём чем больше его калечат, тем сильнее оные чувства, так что
Ах, этот гад не только доживет до второй части, но еще в ней и появится... Тоже небось сделает карьеру, как и Тальмон. А мое отношение к Шаретту после этого спойлера лучше всего выражается смайликом:
Смайлы прелестны))) А Шаретт мне очень нравится, как колоритный персонаж, но как человек...хотя, в отличие от Тальмона или Каррье, у него, мне кажется, есть шанс исправиться. Возможно, я ему его даже предоставлю...хотя бы ценой жизни.
Думаю, Шаретт даже может высказать предположение о наличии слэша между Ларошжакленом и главгероем. - и что именно этим объясняется такое пылкое стремление Ларошжаклена бежать ему на помощь.
Гении мыслят одинаково
Кстати, а Шаретт участвовал в захвате Нанта? И если да, то что его на это сподвигло?
По изначальной задумке он не участвовал. Стоффле согласился на довольно жёстких условиях - что он сам по себе. А вот когда права начал качать прЫнц, Анри немножко психанул и схватился за пистолеты. Нервы у ребёнка не железные всё же)))
. У меня там многое завязано на медицину, и такие детали важны.
Клеймо, насколько я понимаю, никак не могло кардинально повлиять на его состояние - ожог по площади не такой уж большой, болезненный, но заживёт раньше, нежели пальцы, которые вообще криво срастутся, а уж как на них ногти будут расти -
И по поводу исправления отрывка с восприятием Филиппа. У меня в "Предателе" достаточно часто описание перескакивает с одной точки зрения на другую без разделения. Там это было видение автора - Филипп этого уже не видел, его в момент паления моста ударили, и если он и слышал что, то уж точно не видел - лицо у него залито кровью. Электра меня уже пинала за эти перескоки точек зрения , но ничего не могу с собой поделать((( Иначе не вижу
на начало весны я планирую начало следующей части этой эпопеи...
В смысле - вы собираетесь писать следующую часть в начале нашей весны 2015 г.? Или начало времени действия следующей части - весна 1794 г., которая уже вот-вот наступит (в последней из выложенных глав - конец февраля)?
Думаю, что так и будет
Это хорошо! Слуга-мужчина в доме не помешает. Взять хотя бы такую простую бытовую ситуацию из второй части: главгерой, пьяный более обычного, свалится где-нибудь вдалеке от своей спальни. Кто его туда дотащит, особенно если она на втором этаже? Не старуха-служанка же, у нее сил не хватит. А Шуэтт прекрасно с этим справится, он хоть и пожилой, но еще очень даже крепкий.
До третьей части, когда Анри швырнёт генеральские знаки отличия к ногам короля, чтобы последовать за осуждённым, опозоренным и вдобавок почти ослепшим д'Эльбе.
Вот это спойлер...
Семья Ларошжаклена, конечно, осудит. Был такой хороший мальчик, образцовый роялист; а связался с дурной компанией в лице одного известного предателя, личности во всех отношениях сомнительной (даже с неподтвержденным дворянством!) - и сам испортился.((
А из-за чего д'Эльбе почти ослепнет? Это отдаленные последствия пыток (хотя среди полученных им повреждений вроде бы не было ничего такого, что могло бы вызвать в дальнейшем слепоту), или какое-то заболевание, с ними не связанное?
у него, мне кажется, есть шанс исправиться. Возможно, я ему его даже предоставлю...хотя бы ценой жизни
На такую цену для него я, пожалуй, согласна.))
Гении мыслят одинаково
Или - в предпочитаемом мной более скромном варианте - "хорошие идеи приходят в умные головы одновременно".))
Нервы у ребёнка не железные всё же)))
"Оно, конечно, после гражданской войны нервы, говорят, у народа завсегда расшатываются." (С) М. Зощенко, рассказ "Нервные люди")
но больше никаких физических повреждений в этой части не предвидится - в оставшиеся две главы он просто начнёт сходить с ума.
Да, и еще схождение с ума - я пока не очень представляю, как оно будет выглядеть. И насколько мое первоначальное представление отличается от того, что будет у вас в тексте.
Вдобавок имеющиеся у меня сцены придумывались до того, как стало известно об избиении плетью, так что главгерой у меня лежал на спине - что, как оказалось, технически невозможно.
Там это было видение автора - Филипп этого уже не видел,
А-а, тогда всё логично, и поправка снимается. Тем более он не только не видел, но мог уже быть без сознания в этот момент. Естественно, что его точки зрения уже не может быть.
Именно. А вот действие следующей части, "Сломанного", будет разворачиваться...ну, минимум через полгода после окончания "Предателя". Думаю, даже больше - год, а то и полтора. На момент начала "Сломанного" уже отбит у республиканцев и Париж, и Реймс, готовится официальная коронация Луи 17.
свалится где-нибудь вдалеке от своей спальни.
Думаю, он прямо там и пьёт. И чтобы не свалиться где-то (а алкоголь на него действует скучно - он быстро засыпает и очень крепко спит, собственно, не в последнюю очередь затем и пьёт, чтобы не вскакивать по десять раз за ночь от одного и того же повторяющегося кошмара), да ему и попросту не хочется, чтобы его кто-то видел таким. К тому же для одно из ключевых сцен будущего продолжения довольно важно, чтобы д'Эльбе был именно в спальне и именно заметно, хотя ещё и не мертвецки, пьян.
А из-за чего д'Эльбе почти ослепнет? Это отдаленные последствия пыток (хотя среди полученных им повреждений вроде бы не было ничего такого, что могло бы вызвать в дальнейшем слепоту), или какое-то заболевание, с ними не связанное?
Это будет новый виток весёлой жизни. Его, видимо, очень неудачно швырнут в тюремную камеру, и он сильно ударится головой - и ослепнет. Изначально планировалось сделать слепоту либо временной, либо неполной, но не знаю, как это возможно средствами начала 19 века.
Да, и еще схождение с ума - я пока не очень представляю, как оно будет выглядеть.
это пока предварительно, но...
Спойлеры один другого ангстовее... А за что его посадят? За открытые выступления против малосимпатичных новых порядков при восстановленной монархии?
н сильно ударится головой - и ослепнет. Изначально планировалось сделать слепоту либо временной, либо неполной, но не знаю, как это возможно средствами начала 19 века.
Если это от удара затылком, то это то, что называется "корковая слепота" - а она может постепенно пройти сама по себе без всякого лечения. Далее - цитата из медицинской статьи (я нашла ее, когда недавно интересовалась как раз этим видом слепоты):
читать дальше
Он просто выхватывает пистолет и убивает Жиля наповал, отчего у присутствовавшего при этой сцене Буаси ум за разум зашёл.
Понимаю Буаси. Для меня такое поведение главгероя - тоже большая неожиданность.
Очередной спойлерный вопрос по продолжению: а где живет и воспитывается Луи - в семье Буаси? Потому что д'Эльбе в таком состоянии, которое вы описали, явно не способен присматривать за маленьким ребенком.
Думаю, раз уж за счёт Шуэтта штат у нас прирос, думаю, Констанс сможет присматривать за ребёнком.
За открытые выступления против малосимпатичных новых порядков при восстановленной монархии?
Фактически, за полноценное восстание против короля...
Со слепотой даже интересно, просто я раздумываю, должна ли она быть вечной или временной. Выкалывать глаза не хочется из соображений чисто эстетических...
Ну ничем на этого человека не угодишь!)) Короля свергли - возглавил восстание за его возвращение. Короля вернули - опять недоволен..."- Ах, вам важны принципы, а не форма правления? Это вы слишком многого хотите... Есть у вас король - вот и радуйтесь".
должна ли она быть вечной или временной
Я решительно голосую за временную. В том числе и по сугубо личным причинам, о которых могу сказать, но это может выглядеть так, как будто я пытаюсь давить на автора.
О, вспомнила про один мелкий матчастный вопрос: а как в Сен-Флоране и Шоле обстоит дело с церквями в тайм-лайне "Предателя"? В этих городах их тоже все позакрывали, как Каррье в Нанте, в рамках политики дехристианизации? Или церкви открыты (возможно, в меньшем количестве, чем при старом режиме), и в них служат присягнувшие священники? Д'Эльбе во второй главе говорил, что "Республика обещала прекратить религиозные преследования в западных департаментах" - насколько это успело осуществиться?
В таком случае, зрение может начать возвращаться нескоро, а полностью не вернуться вообще...
Просто я уже придумала несколько милых сценок, например, один из младших сыновей пытается втихую схомячить кусок сахара, нечаянно звякает сахарницей, д'Эльбе поворачивает голову и спокойно говорит: "верни сахар на место". Дитя в шоке, как папенька спалил его по звону сахарницы, отличив её звон от звона прочей посуды.
Но, на самом деле, если вам очень хочется, я подумаю над сюжетом и изменю, потому что в любом варианте разаития событий можно раскрыть потенциал
Ну ничем на этого человека не угодишь!))
Нет людей страшнее идеалистов...
а как в Сен-Флоране и Шоле обстоит дело с церквями в тайм-лайне "Предателя"?
Думаю, как раз потихоньку начинают открываться. Священники, разумеется, отбираются самые "сознательные". Думаю, и в Сен-Флоране, и в Шоле уж по одной-то церкви точно открыли.
Но хотя бы чтобы он мог читать-писать...
Просто я уже придумала несколько милых сценок,
Может быть, эти сценки можно поместить в тот временной период, когда он еще совсем не видит?
А зрение будет восстанавливаться несколько лет? Просто в приведённом отрывке из статьи написано, что уже через несколько дней зрение начинает восстанавливаться - это его только из тюрьмы выгонят (фактически, выбросят на улицу умирать - поскольку подаяние просить он точно не станет).
Но хотя бы чтобы он мог читать-писать...
Думаю, сможет. Хотя потом у него зрение может испортиться просто уже от старости - на момент действия третьей части ему уже за пятьдесят.
Мне очень нравится образ Вашего главного героя, и поэтому было действительно тяжело читать про его мучения. После прочтения двух последних глав я проконсультировался со знакомыми студентами-медиками, и все они единогласно заявили, что при таких повреждениях и отсутствии надлежащего ухода (которого, если я правильно понимаю, у Вашего героя не будет) человек может протянуть очень недолго. Очень велика, почти стопроцентна, вероятность заражения крови, которое запросто может оказаться смертельным. Боюсь, д'Эльбе такими темпами физически не дотянет даже до событий второй части.
Спасибо за отзыв
у меня тут внезапно накопились вопросы про Филиппа Шмена и частичные ответы на них. Интересно, насколько они совпадут с тем, что знаете о нем вы.
1) Сколько ему лет? Шестнадцать-семнадцать, раз он выглядит ненамного старше Жиля?
2) Из какой он семьи?
С одной стороны, он читает письменный текст по складам, с другой - речь у него правильная (как вслух, так и мысленная). Впечатления совсем уж "от сохи" он не производит.
Судя по тому, что он упоминает только мать и младших сестер, отец умер и, вероятно, давно. Мне кажется, что Филипп привык быть единственным мужчиной в семье, что, возможно, усиливает в нем чувство ответственности и в какой-то мере повлияло на его решение насчет моста.
3) Как он выжил при захвате вандейцами Нанта?
Мои предположения:
читать дальше
От пятнадцати до шестнадцати. Я точно помню, что в тот момент, когда писала его фразу "он был ребёнком в год Генеральных Штатов" подумала о том, что ему как раз было десять лет.
Старше Жиля он выглядит ещё и за счёт очень строгого выражения лица, обычно несвойственного подросткам.
Впечатления совсем уж "от сохи" он не производит.
А любопытно, я над этим не задумывалась... Я точно помню, что он был из семьи небогатых горожан, но вот чем они жили? Да и разницу между речью и грамотностью Филиппа я только сейчас поняла...
Судя по тому, что он упоминает только мать и младших сестер, отец умер и, вероятно, давно.
Примерно в канун революции, или, скорее, в первые год-два. Сейчас могу предположить, что от болезни. Филипп пытался начать подрабатывать, чтобы хоть как-то помочь матери, но, в отличип от Жиля, ему не повезло. Или наоборот - повезло, потому что его взяли в Национальную Гвардию лет в 13, что, конечно, нарушение (причём, в отличие от Жиля, Филипп не мог похвастать не высоким ростом, ни, тем паче, крепким сложением), но спасло семью от голодной смерти.
Мои предположения:
Они практически полностью совпали с моими, просто я настолько подробно их не продумывала
еще один упущенный вопрос про Филиппа: осталась ли у него в Шоле какое-то жилье и куда ему вообще теперь податься?
Когда в 5 главе он говорил о своей семье, то сказал, что их дом был среди тех, которые зацепили при обстреле. Тогдашняя артиллерия совсем не такая мощная, как во время Второй мировой войны, прямое попадание в одноэтажный каменный дом не означает его полного разрушения; мать и сестры могли погибнуть, потому что находились вместе в одной комнате, которая пострадала сильнее всего.
От пятнадцати до шестнадцати. Я точно помню, что в тот момент, когда писала его фразу "он был ребёнком в год Генеральных Штатов" подумала о том, что ему как раз было десять лет.
Мне кажется, все-таки шестнадцать - потому что пятнадцатилетнего не назначили бы сержантом.
Да и разницу между речью и грамотностью Филиппа я только сейчас поняла...
Это очень заметно в его беседе с д'Эльбе в 5 главе. Когда малограмотный человек вставляет в свою речь запомненные наизусть "умные слова" - клише из газет и выступлений ораторов - это выглядит совсем по-другому. У Филиппа именно что правильная грамотная манера выражаться - построение фраз, словарный запас.
Они практически полностью совпали с моими, просто я настолько подробно их не продумывала
А я думала, вы всё это обдумали, раз решили оставить его в живых и даже устроить ему появление в одной из следующих глав и в 3 части.
Еще я думаю, - но это уж исключительно личное ощущение - что Филипп, когда более-менее встанет на ноги после ранения (недели через две?), отправится в Сен-Флоран взглянуть на семейство Буаси - своими глазами убедиться, что с детьми, которые оказались для него так важны, всё в порядке.
Ну...он несколько дней пролежит без сознания, очнётся - и первой же его мыслью будет мысль о жене. А уж после того, как он собственными глазами увидит яму, куда в числе прочих сбросили и её тело - и залили известью - тогда о передышках уже явно будет поздно говорить
Думаю, что вы совершенно правы насчёт дома - он частично сохранился и там чисто теоретически можно жить, но сам Филипп вряд ли там надолго останется - очень страшно жить в доме, где погибла вся твоя семья, вот буквально пара шагов - и зайдёшь в разрушенную комнату, где на полу так и остались следы крови...
Мне кажется, все-таки шестнадцать - потому что пятнадцатилетнего не назначили бы сержантом.
Скорее всего, кстати, его назначили совсем недавно. И за какие-то действительно выделяющиеся даже на общем плане заслуги на поле боя. Возможно, он отличился в битве при Шоле, командование подождало, пока юному герою исполнится хотя бы 16 - и повысило.
У Филиппа именно что правильная грамотная манера выражаться - построение фраз, словарный запас.
При первом появлении Филипп чуть было не показался мне комическим героем, но это впечатление быстро прошло. Именно поэтому в первых предложениях читает он по складам - там он ещё не превратился в драматического персонажа. А потом писать его речь именно в стиле малограмотных не хотелось - пропало бы холодящее впечатление от его рассказа о сёстрах и матери...
В принципе, есть вариант - образование было вполне ничего, а читает он плохо по не зависящим от него причинам (дислексия, например, или что-то вроде того).
А я думала, вы всё это обдумали, раз решили оставить его в живых и даже устроить ему появление в одной из следующих глав и в 3 части.
Приблизительно - да, а подробности у меня рождаются по ходу написания...
Еще я думаю, - но это уж исключительно личное ощущение - что Филипп, когда более-менее встанет на ноги после ранения (недели через две?), отправится в Сен-Флоран взглянуть на семейство Буаси - своими глазами убедиться, что с детьми, которые оказались для него так важны, всё в порядке.
Не исключено, но убеждаться будет издалека - его вид пугает людей.
А где же он жил после смерти семьи? Может быть, у него есть родственники в Шоле? Или в каком-нибудь другом городе, куда он теперь переберется?
Я не думаю, чтобы он вступил в вандейскую армию - он все же убежденный республиканец. То, что он предал Республику и помог вандейцам захватить Нант, знают немногие, а единственные непосредственные свидетели этого с республиканской стороны - те два солдата - наверняка мертвы. Так что прямая опасность от республиканцев ему не угрожает.
Скорее всего, кстати, его назначили совсем недавно. И за какие-то действительно выделяющиеся даже на общем плане заслуги на поле боя. Возможно, он отличился в битве при Шоле
Это значит, он с будущим гражданином Жиго был в одном сражении, но по разные стороны... Какой хороший сюжетный момент!
образование было вполне ничего, а читает он плохо по не зависящим от него причинам (дислексия, например, или что-то вроде того).
Интересно, может ли такое произойти вследствие психологической травмы. Ему бы идеально подошел такой обоснуй. Попробую спросить у знакомого с медицинским образованием.