Пишу вторую главу доклада по наполеонике, глаза в кучку, но нельзя так просто взять и не упомянуть к слову о партизанах шуанов, а в случае с переодеванием Дениса Давыдова в крестьянское платье - не сделать намёк на Буагарди, которого, увы, никто не оценит за незнанием эпохи...
А ещё я пытался разобраться в графике Минара по численности французских войск и температурам при отступлении. Ощущение, что все его информаторы врут, как настоящие очевидцы - особенно Сегюра подозреваю, его мемуары больше тянут на фантастический ужастик с ордами скифских варваров, чем на исторический источник...

@темы: наполеонщина, гранит науки, профессиональное

---

"Перепутье", глава вторая

Концепция произведения всё больше меняется. Интересно, удалось ли мне прописать изменения в характере д'Эльбе так, чтобы это было не просто заметно, но и производило неприятное впечатление?
Писать это иногда тяжело, поэтому глава долго лежала, застопорившись на разговоре д'Эльбе с регентом - до сего дня. Сегодня я слегка оклемался от налетевшей толпы депрессняков, напился таблеток от простуды и аллергии разом, воскрес и дописал тяжёлый момент...ну, почти что лёгким движением руки.

Глава вторая. "Тридцать сребреников".

Нас окружал беспутный бал подросших торгашей,
Нам трусость их была смешна и пафос их речей.
Они пророчили нам смерть от нищенской сумы,
Но груде золота с тобой не поклонились мы.

Нас веселил угрюмый спор сановных гордецов,
Что делят вдоль и поперёк страну своих отцов.
Политик хуже простеца - он верует в обман,
Но мы хранили честь свою сильнее, чем карман. (с)

Голоса, смех, хрустальный звон бокалов, шелест дорогих тканей, сверкание позолоты и камней... Неужели всё это - не сон, не краткое забытье между очередными бдениями над картой и очередной стычкой?
Он чувствовал себя неуютно - в поношенной одежде с чужого плеча, с неизменными повязкой и перчаткой. С ним здоровались совершенно незнакомые люди, говорили какие-то фразы с фальшивыми, прикреплёнными, приклеенными улыбками, а в глазах - ничего светлого.
- За нашу победу! - Звон бокалов.
Ногти впились в ладонь до боли, с трудом отрезвившей.
"Наша победа... Где были вы, когда мы сражались и умирали, когда гибли невинные, где были вы, да, именно вы, красивые и веселые господа из Кобленца? На каком званом ужине, на каком балу вы обменивались шуточками и в очередной раз страдали от разлуки с Францией - или от того, что у вас отобрали привычную искони кормушку? Пока вы говорили о своей любви к родине - мы доказывали её на деле, как могли, как умели! Что отдали вы - оторвали пару вечеров от светского собрания? Сменили шёлковый жилет на военную форму? Вы жаловались, что потеряли всё ... Да вы понятия не имеете о том, что такое - потерять всё".
Наверное, дурное настроение д'Эльбе отчётливо прослеживалось у него на лице - во всяком случае Ларошжаклен, вынырнувший откуда-то из толпы, кинул на него какой-то внезапно очень понимающий взгляд - и незаметно сжал его здоровую руку.
- У вас печальный взгляд, месье д'Эльбе, - осторожно начал молодой граф. Шум словно бы отодвинулся на задний план, и его негромкий участливый голос слышался совершенно чётко.
- Это не т-та победа, которую я хотел бы п-праздновать. - Д'Эльбе понадеялся, что расспросов не будет, и говорил сухо, холодно, чего, должно быть, не заслуживал Анри, но генералиссимус смертельно устал пытаться соблюсти справедливость, не видя её в ответ - ни к себе, ни к другим.
Голубые глаза Ларошжаклена потемнели, словно предгрозовое небо.
- Здесь должны были быть по праву многие, - голос его дрогнул, но он собрался с духом и всё же закончил фразу: - Многие, кого уже с нами нет.
...Шампанское не пьют залпом, не чокаясь. Его принято пить с улыбками и смехом, за здравие - не за упокой.
Но в шумном, блестящем вихре, захватившем в этот вечер дворец Тюильри, два человека, в мрачном молчании нарушившие этот неписаный закон, остались незамечены.
***
На приёме было множество незнакомых лиц, сияющих в ореоле своих громких титулов, но знакомых среди них не мелькало - разве что один раз мелькнуло в толпе раскрасневшееся лицо принца Тальмона, но д'Эльбе, с трудом сдержав тошноту, постарался отойти как можно дальше от принца, заметно выпившего и теперь блаженствующего в окружении дам, внимавших его рассказам о собственных невероятных подвигах, которые - по большей части - являлись плодом неумеренной фантазии принца.
Д'Эльбе мог ещё понять, почему здесь не было Стоффле - вряд ли угрюмому егерю обрадовались бы все эти породистые аристократы, не было Пьера Кателино, младшего брата первого генералиссимуса - он был всего лишь крестьянином, не было многих других - но он не видел и дворян. Все вокруг него были незнакомцами из Кобленца, все они держались друг друга и - д'Эльбе ощущал это кожей - относились с неприязнью к вандейцам, к босоногой крестьянской армии, приведшей короля к победе - ведь уже назначен был день торжественной коронации в Реймсе, с соблюдением всего сложного церемониала - и, наверняка - на английские деньги...
Д'Эльбе не видел знакомых лиц - и недоумевал, почему пригласили его, обойдя этой честью и более знатных представителей вандейской армии - должно быть, в лучшем случае им торопливо, воровато сунули награду с чёрного хода дворца и тщательно подмели тропинки после разбитых ботфорт и деревянных сабо тех, кто заслужил награду гораздо больше напомаженных заграничных кукол...
... - Господа, внимание! Регент будет говорить!
Д'Эльбе, очнувшись от невесёлых раздумий, вскинул голову. Шарль стоял на возвышении в дальнем конце зала, и при первых звуках его голоса все шепотки в зале улеглись.
- Доблестные господа и прекрасные дамы! Верные подданные короля! Я собрал вас сегодня здесь от имени Его Величества, чтобы сердечно поздравить с полной и окончательной победой над мерзким бунтом против законности и порядка. Каждый из нас - я верю! - приложил все усилия, чтобы мы сейчас могли с гордостью и радостным биением сердца говорить об этой победе. Увы, - регент скорбно вздохнул, - не все дожили до окончательной победы, многие из тех, кто должен был праздновать в этом зале вместе с нами, никогда уже не поднимутся из могил - но это была справедливая цена за торжество Трона и Алтаря!
"Как смеете вы говорить о справедливой цене? Вы потеряли часть своей семьи, но вы не любили их - иначе никогда бы не осмелились оправдать хоть чью-то смерть высокими идеалами!" - Д'Эльбе сильно, почти до крови прикусил губу, пытаясь справиться с собой.
Регент продолжал:
- Многие погибли - но мы живы, мы можем радоваться этому новому, счастливому миру, мы, наконец, можем славить тех, кто внёс наибольший вклад в победу! Сегодня я вручу награды верным слугам Трона и Алтаря!
Посыпались незнакомые имена, раздавались титулы, звания, имения и кресты святого Людовика - бессчётно и щедро. Тальмон, возведённый в герцогское достоинство, пыжился нещадно. Анри, утверждённый в чине генерала, сиял, точно солнце - и д'Эльбе впервые с начала вечера чуть полегчало на душе при виде искренней радости младшего товарища по оружию.
- А сейчас я попрошу подойти ко мне человека, о котором все слышали, но мало кто заметил его. Между тем он заслуживает самой высокой награды - Морис д'Эльбе, генералиссимус Королевской Католической армии!
Людское море внезапно расступилось, слегка зашумев шепотками. Д'Эльбе деревянным шагом сокращал расстояние между собой и регентом, к лицу которого, казалось, навеки пристала деревянная улыбка - столь же любезная, сколь и холодная. Змеиная улыбка.
Он долго и неискренне восхвалял д'Эльбе, роняя пустые слова в уши жадно притихшей толпе - и д'Эльбе снова хотелось сбежать и забраться в самый глухой угол, закутаться с головой в одеяло, зажмуриться, заткнуть уши, уйти от этого мира, от ослепительного хрустального блеска и толпы людей - ещё более мёртвых, чем он.
- Я надеюсь, месье д'Эльбе, что вы, как и прежде, останетесь верным слугой Трона и Алтаря. - Шарль протянул ему бумаги.
Графское достоинство. Поместье где-то в Провансе с ежегодной рентой в тридцать тысяч ливров. Генеральский чин.
Больше, чем он когда-либо надеялся получить. Он оставил надежду на почести десять с лишним лет назад, подав в отставку и удалившись в Вожиро с клеймом никчемного неудачника - и кто знал, что жизнь, после всех неудач, повернётся к нему лицом? Больше никогда не придётся считать су и денье, самолично пытаться понезаметнее заштопать протершиеся рукава сюртука. Больше не придётся гордиться своей честной бедностью, променяв её на честное богатство.
Честное ли?
" Я надеюсь, месье д'Эльбе, что вы, как и прежде, останетесь верным слугой Трона и Алтаря..."
Верным слугой... Или верным псом, согласно лающим на тех, с кем вчера об руку сражался против синих - на тех, кто не поклонился достаточно низко? Стоит ли его верности власть, как и прежде, основанная на том, чья кровь голубее, а кость - белее?
Да, это его не коснётся. Он вытащил свой счастливый жребий и может больше не беспокоиться ни о чём - кроме собственной совести. И, увы, он не примирится с ней вовек, если сейчас не...
- Я искренне прошу извинить м-меня, Ваше Высочество, - свой голос генералиссимус слышал словно бы со стороны, - н-но волен ли я отказаться от столь щедрых д-даров?
Длинное лицо Шарля, казалось, вытянулось ещё больше, напоминая лошадиную морду, а в глазах на секунду блеснула искра уязвлённой гордости. Видно, никто прежде не отказывался от его даров.
- Почему, - регент откашлялся, а когда восстановил голос - окончательно вернул себе самообладание, - почему вы приняли столь экстравагантное решение, месье?
Д'Эльбе всегда плохо выражал свои мысли вслух - получались корявые, закостеневшие в одном шаблоне фразы, дурная привычка юности, проведённой в Саксонии...
- "Верный слуга Трона и Алтаря" - понятие очень зыбкое, Ваше Высочество. Верно служат королю и рыцарь...и палач.
Шарль побледнел и сделал шаг, став почти вплотную к д'Эльбе, так, что тот смог увидеть мелкие морщинки в уголках его горящих глаз, несмотря на пудру.
- Набиваете себе цену? - презрительно прошипел регент. - Тогда поговорим начистоту - сколько вы хотите за то, чтобы служить королю?
Впервые за весь этот вечер д'Эльбе ощутил вдруг неведомую, ирреальную лёгкость. Не было больше горечи, злости, даже презрение отошло на задний план.
- Вы полагаете, - медленно произнёс он вполголоса, но в наступившей тишине его слова гремели, как набатный колокол, - вы и вправду полагаете, что меня можно купить? Вы считаете, что на земле найдутся такие деньги, чтобы я продал собственную совесть?
Бумаги он всё ещё судорожно сжимал в руках.
Гробовую тишину зала надвое разорвал звук, с которым рвётся бумага, а вслед за ним - бессловесный вскрик сотен человек.
Графское достоинство, генеральский чин и тихое прованское поместье разлетелись по ступеням трона десятками клочьев, похожих на белых мотыльков.
Лицо Шарля пошло красными пятнами, он приоткрыл рот, пытаясь что-то сказать в ответ на столь потрясающую наглость, но не смог выдавить ни звука.
Толпа расступилась, шарахнувшись от генералиссимуса, как от прокажённого. Лёгкий скрип паркета под его ногами казался небесным громом.
Только один человек посмел заступить ему дорогу.
Он был немного выше д'Эльбе, немного шире в плечах, но, в общем, довольно непримечательного сложения и вида - разве что рыжеватые непослушные волосы, остриженные по новой моде, да внимательные глаза, чей тёплый оттенок не искупал ледяного выражения, выделили бы его из толпы.
Шевалье Шаретт.
Между ними с самого начала Вандеи не сложилось приязни, да что там - д'Эльбе пару раз с трудом удерживался от того, чтобы швырнуть перчатку прямо в лицо этому наглецу, постоянно зарывавшемуся не по чину.
- Пропустите меня, - сухо сказал генералиссимус. Шаретт не шелохнулся, только презрительно искривил губы в усмешке.
Д'Эльбе попытался обойти его, но шевалье чуть сдвинулся, не пропуская его. Ситуация начинала становиться глупой.
- Вы всё такой же гордец, д'Эльбе, - Шаретт говорил необычайно тихо для себя, более того - он был непривычно трезв и серьёзен. - Легко расшвыриваетесь подарками судьбы, точно она каждый день дарует вам новый пьедестал.
- Мне не нужно таких подарков, - д'Эльбе говорил отрывисто, зло. - Я предпочту нищету бесчестью!
Лицо шевалье потемнело.
- Значит, - ответил он свистящим шёпотом, полным пугающей, холодной ярости, - вы не знаете, что такое нищета. Если вы настолько разборчивы, что принять награду за верную службу законному государю для вас - бесчестье.
Он на секунду захлебнулся собственными словами, но продолжил, всё повышая голос почти до пронзительного крика:
- И если вы считаете, что вправе презрительно плевать на всех вокруг, начиная с короля и регента и кончая каждым, кто стоит в этом зале - я покажу всем ваше истинное лицо, благо сделать это не так уж и трудно!
В следующую секунду д'Эльбе, заледенев от ужаса, почувствовал прикосновение чужой руки. Влажные, липкие пальцы вцепились в его повязку и сорвали её одним движением, обнажая лоб, а вместе с ним - и багровеющее клеймо.
Зал взорвался голосами, презрительным хохотом. Генералиссимусу показалось, что каждый из присутствующих показывает на него пальцем, каждый закатывается от смеха, каждый кричит: "Преступник!" - потому, что только у преступников багровеет на лбу лилия, символ чистоты, символ королевства, символ Богоматери, превращённый в метку позора.
Шаретт отстранился, но д'Эльбе, наверное, попросту сшиб бы его, если бы этого не произошло. Он бежал, позорно бежал, слыша вслед крики и улюлюканье, словно бы он был диким зверем, а разряженные аристократы - ловчими, и не было спасения, и никто не подал бы ему руки в этом аду...
***
Четверть часа спустя ещё один человек вышел из зала, но этого почти никто не заметил.
Ларошжаклен пытался протолкаться сквозь толпу, урезонить Шаретта, успокоить это беснование, но в какой-то момент перед ним оказался принц де Тальмон. Среди всеобщей вакханалии насмешек никто не заметил, как принц схватил Анри за ворот сюртука и, наклонившись с высоты своего огромного роста, прошипел прямо в лицо, обдавая сильным запахом вина:
- Не рыпайся, щенок.
В первое мгновение граф попросту опешил от такой наглости. Тальмон был знатнее его, но это не давало ему права разговаривать в подобном тоне с дворянином, со слугой короля...да и попросту с человеком!
Когда Анри очнулся, всё было кончено, и тяжёлые двери захлопнулись за д'Эльбе. Происшествие обсуждалось совсем недолго, и собравшиеся решили отдать должное танцам.
Ларошжаклен попросту не мог вообразить, что сейчас подаст руку какой-то богато одетой любезной даме, которая только что поливала грязными насмешками его товарища по оружию - что бы тот ни сделал, как бы бестактно ни повёл себя - но подобного позора не заслуживает никто!
Граф тихо, почти крадучись, направился к одному из боковых выходов, скользнул в галерею, радуясь, что сможет уйти по-английски...
- Куда же вы? - Красивый девичий голос прилетел в спину, точно кинжальный удар. Анри резко обернулся.
На вид девушке было лет шестнадцать, и её вряд ли можно было назвать красивой - слишком вытянутое лицо, слишком крупный нос, глаза чуть навыкате, но главное - она не была весела, в отличие от всех, собравшихся в зале, наоборот, она была даже печальна.
- Там же как раз начались танцы, - она вздохнула и сделала несколько шагов навстречу. В галерее не горели свечи, и в лунном свете печальная незнакомка казалась почти феей, неслышно ступая по паркету.
- Я не слишком их люблю, - несколько сухо отозвался Анри.
Девушка вздохнула.
- А я - очень люблю. Только дядюшка запретил мне появляться в зале, сказал, что мне не подобает веселиться, я должна выглядеть скорбной...а я так устала скорбеть все эти годы! Почему я должна вечно скорбеть по утерянному, почему я должна быть печальной тенью, когда я молода и хочу жить?! - она почти кричала, горько и отчаянно, но тут же очнулась, прижав ладонь к губам, понимая, вероятно, что сказала лишнее.
Анри молча сократил расстояние между ними. На тонких, хрупких руках девушки не было перчаток, и сквозь тонкую кожу собственных он чувствовал её тепло.
...Они танцевали вальс, только вошедший в моду. Анри путался в каждом движении, постоянно просил прощения, пока, наконец, она не улыбнулась.
- Как ваше имя? - спохватился, наконец, Ларошжаклен, когда неясно звучавшая из зала музыка стихла.
Девушка помедлила.
- Меня зовут Мария-Тереза-Шарлотта. Ещё недавно я была девицей Капет, сейчас - дофина Франции, а ещё меня называют Тампльской Сиротой - впрочем, я не люблю ни один из этих титулов или прозвищ. А вы?
Анри преклонил колено, поднеся к губам хрупкую ладонь.
- Анри дю Верже, граф де Ларошжаклен - к вашим услугам до конца моих дней.
***
...Кабаки Сент-Антуанского предместья похожи, точно близнецы, и найти среди них хоть немного приличный - зряшная задача. Д'Эльбе и не пытался этого сделать - просто зашёл в первый, попавшийся на глаза.
Желтоватая травяная настойка отдавала мерзким сивушным привкусом - даже если разбавить её водой, как делали здесь все. Напитки меньшей крепости были явно не в чести у санкюлотов Сент-Антуана.
Пары стаканов хватило, чтобы хмель, на пустой желудок и при его худобе, ударил в голову. Д'Эльбе слегка мутно оглядел зал, и вдруг заметил у входа проблеск тёмно-рыжих волос...
Маргарита...
Сознание мутилось, выдавая иллюзорные картины. Вдруг ему всего лишь приснился весь этот кошмар, Каррье, Нант, её смерть, деревянный крест на площади Сен-Флорана...
Он тяжело поднялся и пошёл на проблеск, забыв на столе початую и оплаченную бутыль настойки - ни к чему будет пить, если Маргарита будет рядом - и, пожалуй, заругается на него...
Женщина шла по незнакомым улочкам, тёмным и грязным, всё ускоряя шаг, но он не отставал - ноги пока держали его прекрасно. Они дошли до какого-то тупичка, и женщина, кажется, только сейчас обратила внимание на то, что за ней кто-то идёт...
- Спасите! Убивают! - незнакомый визгливый голос, незнакомое, ярко размалёванное лицо дешёвой шлюхи, чужие глаза, вытаращенные в ужасе...
Проклятое клеймо.
...Он снова пил - на этот раз и вовсе в каком-то подвале, даже не удосужившись разбавить настойку, под конец просто подхватив бутылку и хлебнув из горлышка - не хуже местной публики совсем уж бандитского вида.
Что ж, он был их достоин - заклейменный, смешанный с преступниками, с грязью, лишившийся всего - даже, кажется, самой чести...
Краем уха он уловил разговор за соседним столиком:
- И вот Колло - пьяный был, как чёрт! - сказанёт мне, понимаешь: "Тащи, Гийом, порох!". Ну я и взял пару бочонков, притащил, да начали мы пушки заряжать. Бабы визжат, детишки ревут - экий, право слово, трусливый народишко... Да, славные были времена, ничего не скажешь... Славно тогда погулял Гийом Кривой...ну да ничего, нашему брату и при королях дело нашлось, как и раньше находилось. Неудобной работы при каждой власти много найдётся - а старина Гийом добряк добряком, поможет и королю, и санкюлоту, без разбора. Свобода, как говорится, равенство, да братство - лишь бы денежку давали!
Хохот рассказчика и его собутыльников тысячей игл ударил по барабанным перепонкам д'Эльбе. Не сознавая толком, что делает, он нетвёрдо поднялся на ноги, подхватил тяжёлую бутылку, где на самом дне плескалась настойка, преодолел несколько шагов, отделявших его от Гийома - и со всей силы ударил его по затылку.
Хруст. Звон стекла. Крики.
Потом его долго били, с остервенелым наслаждением впечатывая деревянные башмаки в живот, хватая за волосы и тыкая в земляной пол, склизкий от пролитой выпивки, грязи, его собственной рвоты... Смех, вопли - а потом его куда-то тащат, бросают в сыто хлюпнувшую грязь - а до этого неожиданно чётко звучит голос:
- Эх, и взять-то с него нечего, пряжки - и те латунные.
***
Занималась заря.
Рассветный час - самое тихое время в Сент-Антуане, когда честная бедность только поднимает голову на жёсткой постели, а всякая шваль, утомившись, уже расползлась по своим крысиным норам.
Неожиданно было видеть в столь ранний час человека, явно забредшего со стороны. Он был немолод, но ещё крепок, платье анжуйского крестьянина на нём было ещё довольно приличным, хотя и явно не новым, а пегие с сильной проседью волосы были аккуратно причёсаны - человек явно имел время и привычку поддерживать себя в приличном виде.
Занятие его было, тем не менее, чрезвычайно странно - он просто шёл, цепко схватывая взглядом каждую лужу, каждую канаву, видно, что-то выискивая. Несколько редких прохожих покосились на него с подозрением, но он не обратил на них ни малейшего внимания.
Видно, глаза его были ещё острыми, потому, что заметить в канаве грязного с головы до пят человека смог бы не каждый. Незнакомец в крестьянском тут же метнулся к канаве и, не боясь запачкаться, вытащил несчастного, подхватив на руки. Тот дёрнулся и тихо всхлипнул, не приходя в себя от тяжёлого забытья.
- Ничего, месье д'Эльбе, - тихо, почти ласково сказал Жан Шуэтт. - Скоро мы уедем в Анжу - подальше от всей этой канители. И пусть в Париже хоть трава не растёт - а у вас всё будет хорошо.

@темы: твАрения, "Перепутье", вандейское, в белом венчике из роз впереди идёт д'Эльбе

---

Коротко о жизни

Весь день сегодня занимался прелестной игрой-угадайкой "Простуда или аллергия?". Супрастин в моём организме подтвердил, что аллергию я не перерос, увы...

***
Думаю запилить в докладе по наполеонике главу о психическом состоянии участников отступления. Уж больно затронула меня тихая истерика Сегюра на сотню с лишним страниц - и прекрасный рассказ Дениса Давыдова о том, как Фигнер выпрашивает у него пленных, чтобы расстрелять.
Вообще я дочитал давыдовские мемуары - и от них веет родными темами, особенно - перманентной грызнёй в нерегулярной армии. А ещё у него была работа, посвящённая истории партизанских движений, но шуанов там не было.

***
И какой уже раз мне не даёт покоя мысль - если бы маркиз ла Руэри увидел Дантеса, то умер бы ещё раз - от того, в какое днище скатилось его дело сорок с небольшим лет спустя...

@темы: наполеонщина, гранит науки, vita, вандейское, шуанское

---

Комикс про Кателино - 2.

@темы: картинкофлуд, вандейское, комикс про Кателино

---

Название: Старый новый мир (отыгрыш). Четвёртая часть.
Фэндом: Вандея
Авторы:  Chevalier sans nomme,  Electra_666
Пейринг и персонажи: Лескюр/Анри, позже Лескюр/ОЖП, Виктория, их дочери, немного жриц любви, и все, кто не успел убежать
Рейтинг: NC-17
Жанры: Гет, Слэш, Драма, Романтика, Агнст, Hurt/Comfort, AU.
Предупреждения: Underage
Описание: В мире победившего роялизма Лескюр выжил - и безумно жалеет, что не погиб под Ла Трамбле. То, что было его иллюзорным счастьем, сыпется из рук осколками - но, кто сказал, что кроме Виктории его никто не любит и не может полюбить?
Примечание: А эта часть по чистой случайности посвящается  Инна ЛМ в честь её дня рождения. Надо было бы написать что то поприличнее гор НЦы, но сил хватило только дописать на пару с Электрой уже существовавшую заготовку. Могу разве что оправдаться тем, что здесь мы наблюдаем счастливого Лескюра с самых разных ракурсов
А если серьёзно - но я поздравляю вас, Инна, и желаю, как всегда, удачи - особенно в раскапывании фэндомов - и нашей с вами общей Вандеи, и заинтересовавшей вас Эроики, и Питта со товарищи, и ЛОГГа, и АнКа, и ОЭ, и прочих устрашающих сокращений) Вы замечательный человек, я очень благодарен вам за труд беты и множество полезной информации - в конце концов, благодаря вам я заинтересовался Буагарди!
С праздником!




Уроки с Аньес становились всё более ожидаемой частью дня, казалось, от одного присутствия этого существа в помещении делалось светлее. Лескюр не пытался задумываться о сути своих чувств - ему хватало того, что они просто были, и теперь маркизу казалось, что почти всю свою жизнь он проспал в глыбе льда - и только сейчас, потихоньку, понемногу начинал оттаивать, неверяще разлепляя смёрзшиеся веки, чувствуя впервые биение собственного сердца...
Говорят, что время любви - весна. Для Лескюра им стала осень. Ветер бился в ставни, врывался в щели неплотно пригнанных рам, огни свечей плясали, мешая различить текст, и Лескюр однажды, не слушая слабого протеста, просто пересадил Аньес к себе на колени, чтобы обоим было удобнее следить за текстом - и чтобы защитить её от холодных сквозняков и сырости - в библиотеке плохо топили, что вредило книгам, но дров вечно не хватало...

Оказавшись на коленях у маркиза, Аньес попыталась было протестовать, но примолкла очень быстро - уж слишком хорошо и тепло было рядом с ним, и прокравшаяся было в ее нутро тоска мгновенно испарилась, будто ее и не было. Можно было на секунду пустить в свои мысли ту самую картину, где они сидят бок о бок друг к другу, и она не вынуждена кланяться ему, смотреть на него снизу вверх, где они могут улыбнуться друг другу, как равные. Последнее время эта картина все чаще являлась Аньес в дремотных мечтах, которым она обычно предавалась перед сном, и она не могла, да и не хотела отделаться от нее - наоборот, складывала руки и прижимала их к груди, точно хотела крепко обнять свое видение... так же, как хотела обнять маркиза.
Переворачивая страницы одну за другой - последнее время у нее получалось читать все резвее и резвее, - Аньес беззастенчиво жалась к месье Лескюру, благо он был не против и даже, как ей могло показаться, норовил повернуться в кресле так, чтобы ей было удобнее. В какой-то момент знакомая слабость начала захватывать Аньес, она запнулась, затем раз, другой...
- Простите, - пробормотала она тихо, не понимая, что происходит с ней.

- Ничего страшного. - Он почти привычно погладил её по голове рассеянным движением и ненавязчиво попытался притянуть к себе - к радости своей не встречая сопротивления, наоборот - Аньес податливо выгнулась под его рукой, так удобно подставив светлую макушку... Можно было поцеловать её, почти обжегшись о проходящее сквозь волосы тепло тела, можно было зарыться длинным своим носом в выбившиеся завитушки, вдыхать чистый, тёплый запах, потереться щекой...

Аньес на секунду подумала, что умирает: в голове у нее начало мутиться, а тело совсем ослабело, точно из него вынули все кости; наверное, она упала бы без чувств, если бы твердая рука маркиза не придерживала ее за талию. Аньес понимала, что не просто должна, но хочет ответить на проявленную к ней нежность, но понятия не имела, как. Осторожно она погладила маркиза по руке, затем, немного осмелев, по плечу, и наконец, подняв голову, чтобы видеть его лицо, положила ладонь ему на щеку. Ей казалось, что она чувствует, как быстро-быстро колотится его сердце - или причиной этому было то, что ее саму забила мелкая дрожь?
Она хотела обратиться к нему, но губы омертвели совершенно. Все, что могла Аньес - оцепенело смотреть в глаза месье и ждать, пока он сделает что-нибудь, чтобы оживить ее.

- Не бойся, - он шептал едва слышно, а кровь, стучащая в висках, и вовсе заглушила его слова - Лескюр не слышал себя. В голове мутилось, всё словно бы плыло, словно бы стаивал лёд в ту пору, когда ему положено было вскоре намерзать, стаивал в холодной, пронизанной сквозняками библиотеке, и Лескюр, едва дыша, чувствовал себя живым, как никогда прежде.
Это было самой квинтэссенцией жизни, крайней её точкой, казалось, что уже не может быть ничего больше - но могло, всё ещё могло...
- Не бойся, - повторил он и, наклонившись, осторожно поцеловал безвольные тёплые губы.

Раньше Аньес могла только слышать о таком или читать в книгах, которые давал ей маркиз, а чаще - видеть на картинках: мужчина и женщина обнимаются, прижавшись друг к другу губами, глаза их блаженно закрыты, а на лицах написано одно лишь блаженство. Когда маркиз наклонился к ней, чтобы поцеловать, Аньес ожидала от себя, что съежится испуганно, как с ней бывало всегда, но неожиданно раскрылась, подалась вся ему навстречу, обвила руками шею и крепко стиснула, ощутила, как колотится кровь у маркиза под кожей, словно бы в такт ее собственному стучащему в голове "Не пущу, не пущу, не пущу".
"Не пущу, потому что вы меня спасли. Потому что вы самый добрый из людей, даже если вы думаете иначе".
Целоваться было ужасно приятно, даже приятнее, чем есть конфету - губы месье были совсем не сладкими, просто мокрыми, но Аньес пробовала их так старательно, как не пробовала когда-то - единственный раз в жизни, - подаренный ей леденец.

В тот день так и не вышло вернуться к учёбе. Давно он не чувствовал себя таким свободным и счастливым...будучи при этом трезв, разумеется. Аньес поначалу целовалась неловко, но, как обычно, оказалась способной ученицей, и вскоре уже сама сообразила сильнее приоткрыть рот - чтобы поцелуй стал ещё более предосудительным, впрочем, кому было судить? Зайди сюда девочки - вряд ли бы поняли, а слуги интерпретировали бы всё в духе обычных историй служанок и господ, историй старых, как человеческое неравенство. На секунду холод вновь проник в сердце Лескюра - не было ли это и впрямь самой обычной историей, где не место светлым чувствам, зато вполне найдётся ниша для низменных - но он отказался от этой мысли. Ради простого присутствия Аньес он, пожалуй, был готов лишиться возможности даже просто взять её за руку - но лишиться её вовсе стало бы невыносимым...
***
В жизни Аньес началось что-то новое, чему она не могла пока подобрать название - но что-то очень приятное, на порядок лучше всего того, что ей уже довелось пережить, хоть она и полагала когда-то, что лучше того рая, где она оказалась милостью месье, быть уже ничего не может.
Поцелуи оказались целой наукой, ничуть не меньшей, чем чтение, и Аньес постигала ее со всей старательностью, на которую была способна. Маркиз обычно сажал ее себе на колени, и она сразу тесно прижималась к нему, жмурясь от удовольствия, и с готовностью подставляла ему губы и лицо. Соприкасаться языками поначалу показалось ей безумно смешным, но она не отстранялась, движимая любопытством и стремлением получить как можно больше новых ощущений - тем более, с течением времени ей становилось все приятнее, первоначальная опаска и недоумение ушли, уступив место незамутненному удовольствию. Когда месье прикасался к ней, все ее тело будто наливалось изнутри жаром, а где-то внутри становилось так сладко, будто она разом выпила огромную кружку сливок. Руки Аньес обычно устраивала у маркиза на плечах или обнимала его за шею, а один раз, совсем осмелев, прижала его к себе за затылок - но он не разозлился, наоборот, принялся обхаживать ее рот с удвоенной силой. Пожалуй, она даже не думала, что кто-то может застать их - а если бы это и произошло, то что бы случилось? Месье имеет право делать все, что хочет; но эта мысль неожиданно не пугала Аньес - наоборот, она была счастлива наконец-то кому-то довериться.

Они по-прежнему уделяли какое-то количество времени учёбе, но не проходило и часа, как оба становились чересчур рассеяны для занятий - тогда Лескюр легко подхватывал Аньес (она была совсем лёгкой), пересаживал на колени и всласть целовал её - так, что губы к концу вечера распухали у обоих, и оставалось только прижиматься друг к другу.
Ожидание этих вечерних часов было почти невыносимым, но и сами они обретали некоторый оттенок мучительности. Поначалу, пока поцелуи были коротки и сравнительно невинны, Лескюр чувствовал себя безмятежно, но с течением времени в низу живота всё сильнее покалывало возбуждение. Кажется, он заранее знал, что не остановится - и не захочет, разве что Аньес остановит его сама, но она, во всяком случае, промолчала, когда он сначала вдумчиво провёл пальцем по выступающим позвонкам, словно бы пересчитывая их, а потом резко опустился чуть ниже и оставил на тонкой девичьей шейке дорожку чуть влажных поцелуев.

Книги были позабыты, но Аньес мало об этом жалела. Ее больше занимало то, что делал с ней месье Лескюр - оказалось, что целовать можно не только губы и лицо, но и шею, и это так же приятно, только совсем чуть-чуть щекотно, и от этого мурашки бегут по спине. Коротко вздохнув, Аньес откинула голову назад и прикрыла глаза, полностью отдаваясь своим ощущениям: ее будто бы нес куда-то буйный порыв ветра, но она совсем не боялась, куда он ее завлечет - что-то подсказывало ей, что все, чтобы с ней ни произошло, обойдется лишь к лучшему.
Месье продолжал целовать ее, и Аньес подумала, что просто обязана ответить ему тем же - правда, ей мешал его шейный платок, к которому она испугалась прикоснуться бы в любой другой момент, но тогда любые границы были для нее настолько смехотворны, что она без всякого стеснения бросилась распутывать шелковистую ткань.
- Я тоже хочу... - сбивчиво пробормотала она, целуя подбородок месье, а затем спускаясь ниже.

Неумелые, неловкие, беспорядочные поцелуи Аньес прошили его, словно картечный заряд. Полетел куда-то шейный платок, чуть распахнулась на груди рубашка, Аньес, кажется, спустилась к ключицам, осторожно касаясь губами шеи у самого основания. Маркиз судорожно притиснул её к себе и полубессознательно скользнул рукой ниже, к пояснице и ниже... Аньес не могла похвастаться особенно развитой фигурой, но уж во всяком случае грудь у неё была, и сейчас она, сама того не замечая, притискивалась низким декольте платья к его груди в приоткрытом вырезе рубашки...

Аньес не удивлялась уже ничему. Все было для нее ново и непривычно, но она чувствовала, что это - правильно. От неправильного не было бы такого чистого, ничем не прикрытого удовольствия; от неправильного ей было бы страшно и стыдно, а все, чего она хотела сейчас - чтобы месье ни за что не останавливался. Он беспорядочно шарил руками по ее телу, как будто стремился что-то найти, судорожно хватал ее, но тискал совсем не больно - или Аньес, почти полностью лишившаяся ума, просто потеряла способность боль чувствовать. Отвлекшись от поцелуев, она на секунду подняла голову и посмотрела маркизу в лицо. Еще никогда он не казался ей таким красивым - потерявший всю свою барскую лощеность, встрепанный и разгоряченный.
"Я бы вас целовала до самой смерти", - пронеслось у Аньес в мыслях.

Доверчивость, податливость Аньес пьянила лучше любого вина и настойки, но по-другому. Возвращались полузабытые ощущения накатывающего возбуждения, в висках стучала кровь... Он потратил жалкие секунды на то, чтобы расплести ей волосы, и роскошные золотистые волны упали ей на спину, отсвечивая отблесками свечей.
Ещё несколько голодных поцелуев в губы, позабытое чувство стремления заходить всё дальше... Пальцы слепо рванули шнуровку, начали ворошить корсаж, скользнули вверх по голени девушки, затянутой в грубый чулок - недолго, впрочем. Туфельки упали с ног Аньес, теперь она смогла забраться с ногами к нему на колени, точно ребёнок, а он - жадно ощупывать её везде, потихоньку стаскивая платье с острых плеч.

Месье, кажется, стремился освободить ее от любых рамок и условностей - Аньес тихо и удовлетворенно вздохнула, когда он распустил ее прическу, и тряхнула головой, позволяя волосам вольно рассыпаться по плечам. Избавилась она и от обуви, и лихорадочно принялась раздевать маркиза в ответ - одежда казалась ненужной, как никогда, и Аньес слепо стремилась как можно скорее отбросить ее в сторону, соприкоснуться с месье как можно теснее, чтобы ничто больше им не мешало...
В какой-то момент, стягивая с его плеч жилет, она неловко повернулась и вдруг ощутила, как что-то твердое упирается ей в бедро. Это не могла быть складка ткани; Аньес очень хорошо представляла, что это могло быть, и замерла на секунду, озадаченно скосив взгляд вниз. Ее догадка подтвердилась - мужской орган месье выпирал из штанов, вот-вот грозя их порвать, и это внесло в душу Аньес толику смятения. Она знала, чего хочет от нее маркиз, но совершенно не понимала, зачем.
"Неужели месье хочет сделать мне ребенка? - поразилась она про себя. - Но ведь у него и так есть три дочки..."

Аньес, видимо, почувствовав его возбуждение, внезапно замерла и, как показалось Лескюру, даже слегка сжалась. Должно быть, в отличие от дворянских девиц, она имела представление о том, откуда берутся дети, но вряд ли её представления об этом предмете были окрашены в радужные тона.
- Что ты? - Лескюр прижал её к себе и зашептал в самое розовое ушко, слегка касаясь его губами. - Не бойся, это не только больно, но иногда и приятно... - Не удержавшись, он скользнул рукой между её тонких ножек и медленно провёл там кончиками пальцев, с удовлетворением отметив, как почти тут же бельё пропитывается влагой.

Месье попытался ее успокоить, и Аньес на секунду стало совестно, что она могла испугаться, совсем как маленькая. С каждой женщиной рано или поздно случается то, что хотел проделать маркиз - и слава Богу, что с Аньес это хотел сделать именно он, а не кто-то еще. Ему она могла верить, могла вытерпеть любую боль, чтобы только доставить ему удовольствие, выразить свою преданность и... что еще?
- Я не боюсь, - сбивчиво прошептала она, вздрагивая от прикосновения к самому потаенному, постыдному месту своего тела. - А вам не противно... не противно меня трогать... там?

Лескюр едва узнал свой смех - тихий, почти беззвучный, неожиданно мягкий. Кажется, он не смеялся тысячу лет...
- Ничуть. - Маркиз, наконец, поднялся, держа Аньес на руках и сделал несколько неверных, чуть кружащихся, словно в танце, шагов к узкому диванчику, неведомо какими путями оказавшемуся в обители знаний - он порадовался, что не удосужился приказать его убрать за ненадобностью. - Ни рукой... - Аньес в момент оказалась опрокинута на диван, слабо пискнув от неожиданности. Лескюр нетерпеливо задрал ей юбку и несколькими движениями стащил с прелестных ножек чулки и панталончики, - ...ни даже так... - шепнул он хрипло и медленно, длинно провёл языком между её ног, сдвигая пушистые завитки и обнажая влажную плоть...

Если Аньес и думала какое-то время, что месье лукавит, чтобы не обидеть ее, все ее сомнения тут же исчезли, когда она ощутила прикосновение теплого языка у себя между ног. Сама не своя от пронзившего ее насквозь удовольствия, она слабо застонала и выгнулась - точь-в-точь бабочка из тех, которых братец Мишель ловил и, наслаждаясь бессильным трепетом крылышек, насаживал на булавки. О том, чтобы держать себя в руках, Аньес уже не думала - сдавленные, гортанные звуки, которые она издавала, были ей слышны словно издалека, и примолкнуть хоть на секунду было невозможно - она дрожала и комкала в руках ткань собственного задранного платья, сбивчиво молила, чтобы месье не останавливался, ни за что-ни за что-ни за что...
Внезапно всю ее будто скрутило в напряженную пружину, тело совершенно отказалось слушаться, а мысли замерли где-то очень далеко и высоко, так что ни до одной из них было не дотянуться; Аньес тщетно попыталась вдохнуть, боясь, что сейчас упадет в обморок, и тут ощутила, как между ног у нее разливается что-то теплое.
Охваченная паникой, она едва не подскочила на месте и поскорее поспешила отодвинуться. Неужели у нее начались нечистые дни, и месье теперь весь измазался в ее крови? Но лицо маркиза оставалось чистым, только губы и подбородок были в чем-то влажном, и Аньес ощутила, что сейчас провалится сквозь землю - прямо в ад, где ей, дуре, самое место.
- Простите... - прошептала она. - Простите, что я... я, кажется, обсикалась...

Лескюр, было облизнувшийся, так и застыл с высунутым языком на нескольку секунд, точно соляной столб - а потом неудержимо расхохотался прямо под недоумевающим и камельку испуганным взглядом Аньес. Прошло не меньше пары минут, прежде чем он снова смог говорить:
- Нет...это совсем другое. Когда женщина получает удовольствие, из неё вытекает влага - но это не имеет ничего общего с...упомянутым тобой. - Он снова с трудом сдержал смех, вытер, наконец, губы и переместился на диван, снова притягивая Аньес к себе на колени. Возбуждение нахлынуло с новой силой, но было ещё рано, слишком рано - надо было дать Аньес попривыкнуть к новым, необычным ощущениям, подготовить её, чтобы уменьшить боль...
- Надеюсь, тебе хотя бы понравилось. - Маркиз ткнулся носом в пушистую макушку.

Аньес недоверчиво посмотрела на месье, затем осмотрела себя - получается, ее тело было способно на что-то, чего она пока о себе не знала. Хотя, рассудила она, откуда ей было бы знать, если до недавнего времени она понимала под удовольствием всего лишь отсутствие боли? Теперь, когда она поняла, что такое удовольствие по-настоящему, ее охватило чувство, будто всю свою жизнь она провела в кромешной темноте, прежде чем туда явился, спустившись с небес, маркиз, и повел ее на свет.
- Очень, - искренне ответила она, благодарно обнимая месье за талию. Теперь, после того, что он дал ей, она была готова на все, чтобы отплатить ему тем же - даже если для этого придется немного потерпеть. Но видеть месье рядом с собой, ощущать его заботу, чувствовать, как у него бьется сердце - все это того стоило.

Они ещё немного поцеловались. Лескюр, наконец, стянул с неё платье и долго ощупывал маленькие упругие груди, пока не почувствовал, что ещё немного - и не выдержит.
Аньес пискнула, ощутив в себе его пальцы - сразу два, а вскоре - и три. Маркиз сипло, с присвистом дышал, почти лишаясь рассудка от возбуждения, свободной рукой он рванул пуговицы кюлот, почти вырывая их, дёрнул завязки исподнего, пока ткань не порвалась напрочь.
- Потерпи, моя славная... - он поцеловал Аньес в чуть влажный лоб, осторожно уложил на спину и как можно осторожнее попытался проникнуть в неё. Казалось, нежная внутренность сейчас лопнет и порвётся, ему было до дрожи боязно повредить её, такую маленькую и хрупкую...

Почувствовав в себе пальцы маркиза, Аньес против собственной воли дернулась и поморщилась - все-таки ощущения были не из приятных, как будто в нее сунули что-то жгучее, но она пообещала себе терпеть и за это была вознаграждена тем, что неприятное чувство вскоре отступило, сменившись ощущением какой-то блаженной заполненности. Расслабляясь, Аньес вытянулась на диване, наивно думая, что все самое страшное позади, но на самом деле все оказалось совсем не так...
На секунду Аньес подумала, что месье сейчас разорвет ее надвое. Только огромным напряжением всех сил ей удалось не закричать; из глаз мгновенно хлынули слезы, а все ее существо сжалось, стремясь избавиться от того ужасного орудия, что неумолимо проникало в нее. "Терпи, - уговаривала себя Аньес, прикусывая себе щеку, чтобы отвлечься от раздирающей боли. - Терпи, дура, кому говорят!".
Злость на себя, такую неуклюжую и не умеющую даже лежать смирно, помогла. Аньес сумела даже сделать несколько рваных вдохов и заставить себя не шевелиться. "Он знает, что делает" - только эта мысль ее спасала.

Аньес судорожно сжалась - он почувствовал это, и одновременно с мутящим сознание физическим удовольствием нахлынуло отвращение к самому себе, причиняющему боль ради собственного удовлетворения. С Викторией всё прошло как-то легче, да что там - она чуть ли не собственноручно запихивала его в себя, кривясь от боли и удовольствия одновременно.
С бедной Аньес всё шло наперекосяк...
- Потерпи, моя хорошая, совсем чуть-чуть... - он остановился и поцеловал её покрытый испариной лоб, погладил по голове, вытер слёзы - и подался назад, хотя втиснулся едва наполовину. Снова податься вперёд одновременно безумно хотелось - и было стыдно, пришлось пересилить себя, напомнить, что, если он сейчас отстранится, лучше не станет. Маркиз попытался не думать о том, что испытывает Аньес - и тело взяло своё очень быстро, едва ли несколько минут спустя.

Аньес, понимая, что лучшее, что она может сделать - это лежать смирно, притихла, оставляя месье поступать по своему разумению. Все, на что она тихо надеялась - чтобы он не порвал ее внутри и она не умерла, истекая кровью, как сестренка Эльми, в недобрый час попавшаяся на глаза солдатам несколько лет назад. В какой-то момент, впрочем, ей показалось, что не все так плохо - она даже ощутила слабые отголоски былого блаженства, но это, наверное, всего лишь показалось ее вконец измученному телу. Когда месье, закончив с ней, отстранился, она еле сдержала облегченный вздох, но тут же, увидев, какой у него несчастный вид, поспешила осторожно спросить:
- Вы недовольны?

- Мне стыдно за то, что я причинил тебе боль. - Даже удовольствие прошло слишком быстро, сменившись мерзенькой пустотой и чувством вины. - Я, честное слово, не хотел...просто... - Лескюр запутался в собственных словах, не находя себе достаточного оправдания, так что в конечном итоге просто придвинулся к Аньес, осторожно, точно хрустальную, обнял её и шепнул:
- Прости меня, пожалуйста.

Аньес не впервые причиняли боль - да что уж там, далеко не впервые, и побои, которыми ее награждали регулярно, были подчас куда мучительнее, чем то, что причинил ей маркиз. Но извинялись перед ней за это - в первый раз в ее жизни, и она не знала, что ответить, чтобы он прекратил беспокоиться из-за таких пустяков.
- Полноте вам, месье, - бормотнула она, смущенная донельзя, и обняла маркиза в ответ, поцеловала его в одну щеку, затем в другую, - все хорошо...
Резкие движения были болезненными, но к этому Аньес было не привыкать. Только по бедрам неприятно сочилась теплая кровь, и она, не найдя ничего лучше, стерла ее своим же собственным платком. Мать бы, наверное, сказала, что ее опорочили, загрязнили навсегда, теперь никто, даже самый завалящий пропойца, не возьмет ее замуж - и Аньес улыбнулась, представив, как совершенно честно отвечает на это "И слава Богу!".

Камень медленно покатился с души. Лескюр крепче обнял Аньес, медленно, осторожно целовал её лицо, гладил по голове - словно бы она была хрустальной. Он не знал, сколько это длилось, но, при всём холоде, царившем в библиотеке, они не успели замёрзнуть, когда девушку явственно начало клонить в сон.
Наспех отерев с себя кровь уже безнадёжно испорченным платком ("Обязательно подарю ей новый, вдвое краше!"), он оделся - небрежно. только чтобы дойти до комнаты, подхватил одежду Аньес и её саму на руки и покинул библиотеку, где совсем недавно пережил и радость, и стыд. К счастью никто не встретился ему на пути в его комнату - а там было натоплено, можно было осторожно положить Аньес под одеяло и, снова раздевшись, забраться туда самому, прижать к себе осторожно тёплое посапывающее создание - и постепенно погрузиться в безмятежный сон.
***
Поморщившись от ударившего в глаз солнечного луча, Аньес потянулась и перевернулась на другой бок с намерением продолжить спать, благо и сон ей снился какой-то очень приятный, но тут же, ощутив, что лежит в постели не одна, подскочила, точно на нее плеснули кипятком. Месье, правда, от этого не проснулся, только сонно причмокнул губами и зарылся щекой в подушку, чему Аньес была рада, ибо смогла как следует рассмотреть его.
Удачей было и то, что одеяло сползло с маркиза почти до середины спины, и Аньес с удивлением подметила, что он тощий и костистый, хуже тех, кому на ее памяти приходилось голодать. Лицо же его, расслабленное во сне, показалось ей более красивым, чем когда-либо, и она с трудом удержалась, чтобы прикоснуться к нему - тут же напомнила себе, что не стоит будить месье: после того, как он вчера потрудился, ему явно требуется отдых...
Между ног все саднило и болело, но Аньес, не обращая на это внимания, вылезла из кровати и принялась наспех одеваться. В обязанности ее всегда входило приносить месье утренний чай, и она рассудила, что случившееся - вовсе не повод от них отлынивать. Месье продолжал безмятежно спать, и она, на ходу обув туфли, тихо выкралась из спальни.

Едва ли не впервые в жизни Лескюр проснулся легко, почти мгновенно. Обычно он, если была возможность, долго лежал в кровати, не открывая глаз и ждал, пока сознание прояснится настолько, что он сможет дотянуться до чашки с чаем и прийти в себя окончательно.
На этот раз всё было не так. Маркиз очнулся от сна резко, и, не нащупав рядом с собой Аньес, резко распахнул глаза и приподнялся на постели. Стало немного тревожно - не обидело ли, не ранило ли её то, что произошло между ними вчера? Та боль, которую он причинил ей против воли - не оттолкнёт ли её от него, не заставил ли отстраниться - к вящему его отчаянию?
Он боялся подумать о том, что может потерять это чудо.

Боясь того, что месье проснется раньше, чем она управится с чаем, Аньес беспрестанно себя подгоняла, и в итоге все валилось у нее из рук. Едва не рассыпав по полу драгоценные чаинки, она все же кое-как заварила чайник и, водрузив его на поднос, понесла в спальню маркиза. Почему-то ее охватило странное, холодное волнение при мысли о том, что теперь ей снова придется говорить с ним - кто знает, как он отнесется к тому, что было с ними? Что он теперь о ней думает? Чем встретит - улыбкой или гримасой презрения? Сердце Аньес тревожно сжалось, замерло и не могло снова забиться вплоть до того момента, как она толкнула дверь и ступила обратно в спальню.
- Ваш чай, месье, - тихо проговорила она, ставя поднос рядом с кроватью. - Как вам спалось?
Лучше всего было делать вид, что ничего не случилось. При мысли о том, что месье, после всего случившегося разочаровавшись в ней, может ее выгнать, Аньес ощутила, что близка к отчаянию.

- Спасибо. - Он пытался говорить как обычно, но голос чуточку дрогнул.
Она боялась.
От отчаяния, от страха, от осознания непоправимости ситуации Лескюр, кажется, был готов перевернуть мир, чтобы хоть что-то исправить - но почему-то оказалось невыносимо трудным просто взять её за руку и легко поцеловать тонкие пальчики. Рука Аньес была удивительно изящной, не каждая дворянка могла похвастаться такой тонкой кистью и хрупкими музыкальными пальцами. На самой ладони остались мозоли, кожа была немного красноватой - должно быть, от стирки в холодной воде - но такие мелочи были абсолютно несущественны.
Он сжал чуть сильнее хрупкую ладошку и, внутренне трепеща, как перед первым причастием, поднял глаза.

Аньес, если честно, совершенно не понимала, как должно вести себя людям, между которыми произошло... то, что произошло. Поэтому за месье она наблюдала с настороженной опаской, готовая бежать, если он вдруг проявит недовольство, но все ее опасения оказались несущественными - с каким-то робким видом он взял ее за руку и бережно коснулся губами пальцев, отчего у Аньес разом запылали щеки. До сих пор она не считала себя достойной подобных почестей.
- Что вы, месье? - смутилась она, прикрывая раскрасневшееся лицо свободной рукой, но ладони не отбирая. - Ведь все хорошо...
И все-таки она побаивалась смотреть ему в глаза, так что приподняла ресницы не без усилия - и замерла, пораженная тем, что видит. Месье смотрел на нее, как... как на ангела с церковного витража - восхищенно, с мольбой и толикой явственного испуга. Аньес настолько поразило, что кто-то может смотреть на нее так, что на секунду она растрерялась, не представляя, что от нее требуется.
- Все хорошо, - повторила она и вдруг, как-то совершенно случайно, бросилась маркизу на шею.

Словно бы тёплый, восторженный свет затопил всё существо Лескюра, прошив кости и плоть неопалимыми стрелами-молниями.
Лихорадочные объятия и поцелуи. Он обнимал её, словно первый и последний раз в жизни, и собственные поцелуи казались ему неловкими и сумбурными, смешными... И хотелось плакать от счастья, глядя в светлые, тёплые глаза Аньес...
- Мой ангел...ты мой ангел, Аньес... - шептал он, точно безумный, сжимая её в объятиях, затаскивая на постель, чтобы было удобнее обнимать. Куда подевалось её платье? Он не знал, но наслаждался возможностью чувствовать её тепло тело к телу, наслаждался отсветами солнечных лучей на розоватой коже, удивительно нежной - её можно было так же беспорядочно целовать, можно было снова, расшалившись, точно ребёнок - как нормальный ребёнок, в детстве он был слишком серьёзен...и слишком несчастен - растрепать её локоны и зарыться в них с тихим, довольным мурчанием, точно сытый кот.

Что-то, натянувшееся с утра, оглушительно лопнуло у Аньес внутри, и она почувствовала, что снова способна улыбаться и смеяться, отвечать на порывистые поцелуи маркиза, гладить его по голове и шептать, как заведенная: "Хорошо... все хорошо...". Он снова раздел ее, и она помогала ему изо всех сил, стремясь снова прижаться, отдать ему себя всю - насколько это будет возможно. Потом она ощутила его горячее дыхание у себя в волосах и довольно вздохнула, обняла его крепче, до того, что задрожали руки.
- Месье... - беспомощно сорвалось с ее губ. Никогда ей еще не было так хорошо, и она мимолетно подумало, что стоило пережить все то, что случалось с ней до сих пор - только ради этого удивительного момента близости.

Когда схлынула первая волна восторга, оставив после себя тепло и уют, Лескюр начал методично изучать её тело, подмечая, что прикосновения рук и губ к изгибу поясницы, основанию шеи и впадинке между ключиц Аньес приятнее всего - она аж выгибалась, подаваясь к нему, подставляясь под его ласку, а тонкие ручки сильнее сжимались на его плечах. Маркиз довольно улыбнулся.
"Кажется, завтрак отложится до ужина".
Ему нравилось это изучение - и он готов был в свою очередь предоставить себя для подобного исследования - если подобное желание будет иметь место быть у Аньес.

Удивительно, как месье умудрялся находить места, прикосновения к которым были Аньес приятнее всего - его ловкие пальцы, казалось, были сразу везде, и она беспомощно трепыхалась в его руках, как пойманная рыба, рвано и беспорядочно дыша. Все ее тело плавилось, как смола, и Аньес сильнее вцеплялась в маркиза, опасаясь, что он сейчас остановится и оставит ее в покое. Даже призрак вчерашней боли не пугал ее - с болью она научилась мириться давно, а удовольствие было для нее делом новым, и она сразу же решила, что оно того стоит. Полуслепо нашарив губы маркиза, она приникла к ним, одновременно крепко сжав его плечи, и оторвалась только на секунду, чтобы прошептать:
- Так хорошо...

Чувство сродни эйфории охватывало всё существо Лескюра - одновременно с возбуждением, но он и в мыслях не держал удовлетворять его - сама идея снова причинить боль Аньес показалась бы ему отвратительной, если вообще бы возникла.
А сейчас всё было томительно, исступлённо прекрасно, и весь мир словно бы дрожал, точно натянутая струна, точно изогнутая спина Аньес, прижимавшейся к нему, жадно целовавшей в ответ - она училась очень быстро, у маркиза мурашки бегали по спине от её поцелуев...
Мимолетное, случайное прикосновение пальцев к её промежности, однако, заставило Аньес широко и немного испуганно распахнуть глаза - должно быть, твёрдые прикосновения напомнили ей о вчерашней боли. Лескюр успокаивающе улыбнулся:
- Не бойся, я не буду делать тебе больно. Сегодня я не буду делать так, как тебе неприятно...я сделаю по-другому. - Он выразительно облизнул губы.

Месье коротко провел по своим губам кончиком языка, и в животе у Аньес при воспоминании о том, какие ощущения он смоге подарить ей вчера, тут же начало сладко тянуть. Казалось бы, ей оставалось только мелко кивнуть и лечь на спину, послушно разведя ноги, но внезапно нахлынувшее любопытство оказалось сильнее - прежде Аньес не решилась бы на такую дерзость, но прошедшая ночь стерла между ней и месье какую-то невидимую, но очень важную границу.
- Я тоже хочу попробовать! - заявила она, приподнимаясь и легко надавливая маркизу на плечо, чтобы тот лег. - Я хочу... так же...
Это было изрядной смелостью с ее стороны, ибо орган месье, налившийся кровью, даже на глаз казался чересчур большим. Аньес нервно сглотнула, пытаясь представить, как вбирает его в рот целиком, но возникшая в голове картина не вызвала у нее страх - наоборот, желание как можно скорее попробовать задуманное. На всякий случай скопив во рту побольше слюны, она спустилась по телу маркиза чуть ниже и дотронулась губами до алой головки.

Лёгкое прикосновение отозвалось взрывом во всём теле, порядком, признаться, стосковавшемся по близости. Кто делал так с ним в последний раз?
Память услужливо подкинула расплывшуюся картинку полутёмной, кричаще роскошной комнаты борделя, смешки шлюх на заднем плане - и странно помутившийся взгляд Анри, его кроваво-алые зацелованные губы, его нежный, старательный рот...
Сейчас было чем-то похоже - и не так. Вместо кузена, смелого и раскованного, перед ним была юная девушка, почти ребёнок, с неуёмным любопытством принявшаяся за дело и старательно, неумело давящаяся...
- Не пытайся...целиком...так не получится сразу... Достаточно...самый...кончик, - Лескюр прерывисто вздохнул и изогнулся навстречу.

Совет месье пришелся как никогда ко двору - Аньес быстро поняла, что орган не влезает ей в рот даже наполовину, как она ни старалась: она начинала давиться и кашлять, стоило ему начать распирать ей глотку, и поэтому была искренне рада тому, что ей разрешили ограничиться лишь немногим. Но, понимая, насколько неумело выглядит со своими притязаниями, она была старательна и все свои силы употребляла, чтобы не причинить маркизу ни малейшей боли. Труднее всего было убрать зубы, чтобы ненароком не оцарапать нежную кожу, но спустя пару минут Аньес сумела к этому приноровиться. А месье, кажется, все равно нравилось, и от этого у нее в груди все трепетало - в этот момент для нее не было большей радости, чем доставить ему удовольствие.
Аньес не уловила момент, когда месье изогнулся особенно сильно, невнятно что-то застонал и излил в нее свое семя - не зная, что еще делать, Аньес тут же отстранилась и проглотила его, машинально запоминая про себя, каков месье на вкус.

- Умничка... - Лескюр, едва отдышавшись, притянул её в свои объятия, поцеловал устало улыбающиеся губы - и они с Аньес какое-то время просто лежали, прижавшись друг к другу - а потом он всё же исполнил обещанное...
Дела были отложены - и они так и не выбрались из комнаты в тот день. Старуха-кухарка однажды постучалась в дверь в качестве делегата от всех остальных обитателей Клиссона - с вопросом, живы ли там они вообще - и скоро в комнате появилась тарелка с пирожками, которыми можно было кормить с рук смеющуюся Аньес, запивая их давно и безнадёжно остывшим чаем...
Ни тени кошмара не пришло ночью в безмятежные сны маркиза - впервые за много лет.

@темы: твАрения, избранные и пч, дружеское, вандейское, gaudete!, святой с каролингом

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

А я поздравляю с прошедшим днём рождения Максимилиана, известного также как  TimeWarLord - и желаю ему из своих вандейских лесов побольше удачи, первоосновы всего позитивного в жизни. Ну и фэндомно - о том, чтобы прекрасные идеалы республики (многие из которых я разделяю) были незыблемы.

@темы: дружеское, gaudete!, избранные и ПЧ, ВФР

---

Опять побывал в библиотеке - несколько часов с трудом пробирался через 70 страниц Ермолова. Больно уж слог у него специфический - автор доклада о его деятельности на Кавказе говорила нам, что он латинских авторов в своё время перечитал, и да, в принципе, это видно по построению предложений, вслух читать - так вообще родимым "Patria nostra Rutenia est magna terra" повеяло... С трудом читается даже и по стилистике, но добили его вечные наезды на Коновницына и Толя - когда он несколько страниц подряд методично обсасывает их личности, при случая и дальше не упуская случая обозвать их недалёкими интриганами...они бы с Викторией нашли бы друг друга.
А ещё кавказская деятельность Ермолова навевает мысль о том, что в славные времена заграничного похода его покусал генерал Тюрро. Воздушно-капельным такое людодёрство не передаётся.

Дениса Давыдова просмотрел пока только одним глазом, и о Боже, вот в это был влюблён шестилетний шевалье... Инфантильный и придурковатый соционический Есенин - ничего не имею против представителей данного ТИМа, но у него прям вот такая стереотипность прёт - няши, поняши, розовые слоники со скидкой на эпоху. И эта романтизация войны, любимая мною шестилетним, в почти девятнадцать сквикает, как Тальмон в балетной пачке. Язык лёгкий, но не знаю, как продерусь сквозь эти дебри героичности.

***
Из старого с семинара по средним:
- Ну, этот источник точно переведён - на английский-то в любом случае. А вообще...вы бы могли и оригинал пытаться читать, вы же самая сильная группа, белоусовская? Читаете на латыни?
- Э...да, читаем. Но не переводим.

***
за последние несколько дней получил аж два отзыва к "Нитям" - с просьбой продолжить. А я бы и рад, но героиня задумывалась, как моя альтер эго, а я с тех времён крупно повзрослел, и понял, что с таким типажом мужчин, как мой фанонный Эомер, я мог бы разве что дружить. Забавно, у меня многие персонажи, например, того же НГС перетекли, так или иначе изменившись, в вандейские реальности. Про Седрика я уже писал, есть прототип-ОЖП для Филиппы Гиго, есть с кем сравнить Аньес, Луизу де Лескюр, в чём-то Луи д'Эльбе, троицу пока только вскользь и ещё в сторой версии упомянутых детей д'Эльбе и ОЖП, над образами которых ещё надо поработать...
А пейринг Эомера и Нюретты, как ни странно, переродился в мой шуанский ОТП Только у Эомера больше байронических страданий, но это уже издержки меня шестнадцатилетнего. Образ Буагарди вышел круче, мне он самому до трясучки нравится, хоть и исключительно дженово (в гете я бы слегка струхнул себя выписывать в паре с таким малость собственниковатым, бесцеремонным и легкомысленным чуваком, впрочем, Жози, например, нравится до мультяшных сердец в глазах). Вообще меня тянуло настрочить, почему именно Буагарди, а не д'Эльбе в третьей части является полной противоположностью кобленцским сидельцам и прочей придворной кодле (хотя на чей-то взгляд Буагарди выйдет чересчур простоват, и даже, не побоюсь этого слова, гоповат), но я боюсь такими темпами спойлеров дойти до состояния Камши, когда "последней книгой будет дно"(с)

@темы: Средиземье, гранит науки, vita, шуанское, Колдун и его колдунства

---

Отставка д'Эльбе

Из "D'Elbee ou l'Epiphanie sanglante" (р. 13-14)

Однажды, одетый в свою красивую форму - куртка и замшевые кюлоты, красные обшлага и синяя подкладка, высокие чёрные сапоги и шляпа с белыми полями - он появился в Париже на улице д'Энфе (rue d'Enfer, 136). Это было жилище одного отставного офицера кавалерийского полка Пентьевра, участника кампании, после которой он вышел в отставку в чине майора и с крестом св. Людовика, засвидетельствовав свою храбрость при Фонтенуа, Лауфельде, Росбахе...
Его звали Александр д'Эльбе, он был родственником Мориса д'Эльбе (которому шёл уже четвёртый десяток), приехавшего в Париж добиться повышения ещё на одну ступень в своей военной карьере. К несчастью для нашего лейтенанта, Франция уже много лет жила в мире. Вероятно, было бы проще, если бы он послушал совета своего родственника - ибо наступала эпоха игр, и приёмные министров пришли на смену полям сражений, приёмные - или комнаты их "муз"...
Граф Александр д'Эльбе, знающий подоплеку всего этого, предлагает ему следующую схему: попросить у некой дамы де П... поддержки военного министра, принца де Монбарре*, который не мог, кажется, ни в чём ей отказать, и чьи рекомендации оплачивались звонкой монетой.
Тогда Морис д'Эльбе возмутился: "Никогда, - сказал он своим хриплым голосом, - я не стану раболепствовать перед какой-то...**, я предпочту лучше сажать капусту, они не услышат от меня ни единого слова..."
Мы имеем свидетельство об этой сцене от юного Антуана Адриена д'Эльбе, в это время учившегося в колледже Бовэ в Париже и бывшего корреспондентом (?) Александра д'Эльбе.
И наш Морис сделал так, как решил, вежливо простившись родственником - а заодно и с армией, как он верил - навсегда.
Воспитанный в Дрездене, он унаследовал характер с подобными убеждениями. Почтение и любовь к Богу, прямота и честь, гордость честного человека...
Всё то, что привело его одним морозным январским днём к гибели.


* ссылка на французскую википедию, там есть и портрет.

*** в оригинале слово выгладит вот так "с...". Тут есть знатоки французской нецензурной брани?


Личные заметки:

1) Автор любит д'Эльбе. Я не переводил письменно, но на Викторию он нередко скалит зубы.
2) Д'Эльбе был явно знаком с античной историей - про капусту он говорит не от балды, в оригинале даже "свою капусту" - явный намёк на Диоклетиана. Образование у него явно было стоящее - учитывая, что систематическое преподавание истории началось примерно на 100 лет позже его школьного возраста...
3) Какими бы персонажами любых эпох я не увлекался - ещё никакие свидетельства и источники не заставляли моё сердце биться так же, как свидетельства о д'Эльбе - не просто восторг от находки нового свидетельства, от матчасти, даже не "он крут!!!" - а твёрдое понимание, что перед тобой - пример, достойный подражания.

@темы: переводы, my opinion, вандейское, в белом венчике из роз впереди идёт д'Эльбе

---

Христос Воскресе!

Адски не высыпался в последние дни (зато испёк годные куличи и разрисовал яйца портретами любимых персонажей (д'Эльбе, Маргарита, Буагарди и Жозефина), на службе даже пел мало и с трудом - сил не было. Но служба всё равно как всегда была прекрасна
Мне подарили игрушечного кроличьего сыча, которого я назвал Кателино:



И - ура десять тысяч раз! - монографию, о которой я мечтал больше года и таки заказал с амазона:

Пролистал - есть очень годные схемки сражений и фотки Вожиро до того, как это стало треклятым отелем. Плюс двести с лишним страниц - и всё про месье Мориса, это же мегасчастье, мегакруть, мегафортуна!!!

@темы: vita, вандейское, gaudete!, в белом венчике из роз впереди идёт д'Эльбе, Viva el Cristo Rey

---

Кто-нибудь, запретите шевалье гуглить инфу про Тинги...
Пробил тут его родной Сен-Фюльжан (обычная вандейская дыра на несколько тысяч человек) - а там его родственники были мэрами. Pierre Alexandre de Tinguy и его сын Louis Benjamin de Tinguy.
Потом я решил проверить степень родства - и наткнулся на то, что род Тинги имел несколько ветвей...

А потом я решил перевести статью из Википедии... Мда, я-то думал, что он он - самый обычный человек. А его, оказывается, с детства готовили к духовной карьере - и даже постригли в монахи. Он становится капелланом в Сен-Дени ла Шевасс (населённый пункт с населением меньше тысячи человек). Видимо, духовная карьера пришлась ему не по нутру от слова "совсем", и он, не дождавшись взятия Бастилии, слагает с себя сан и женится.
Кстати, о родственниках. Если английский генеанет приписывает ему в братья Жозефа-Франсуа де Тинги, который был свидетелем на свадьбе д'Эльбе и Маргариты, то французский даёт другие данные.
А ещё он откуда-то успел получить крест св. Людовика. за что - непонятно.

Кстати, вот тут на картиночке я отметил его родство с мэрами Сен-Фюльжана. Тот, который отец, был, в свою очередь, кузеном Сюзанне по матери. Вандейская коммуналка...

@темы: вандейское, генеаложество

---

Кажется, у шевалье очередной приступ бурной активности, за которую он позже расплатится очередным приступом депрессняка и упадком сил, но спать я совершенно не могу

Я вам картинкофлуда принёс)))

Вот это, между прочим, маркиз де Боншан:


А это - его супруга:


Мадам Сапино в сильной старости:


Такого Кадудаля я раньше не видел:


И такого Тальмона...впрочем, невелика была потеря:


Папенька Анри:


И маменька здесь же:


И Луи де Ларошжаклен тусуется поблизости:


Дониссан:


Его супруга:


Виктория в младенческом возрасте:


Супруга Гоша с дочерью:


И сам отец семейства в каком-то стрёмном варианте:

@настроение: кто-нибудь, нажмите кнопку "power off" в мозгу у шевалье...

@темы: картинкофлуд, вандейское

---

Информация дивной бесполезности

Ещё немного "Знаете ли вы?".

1) Отривы были не только вассалами, но и, судя по всему, дальними родичами Конде.

2) Маргарита родилась в Лотарингии, в населённом пункте пол названием Ле Нёфур (сейчас это неописуемая дыра с населением в 80 жителей), но ей не было и года, когда они переехали на Нуармутье (отслеживается по месту крещения её младших братьев).

3) Один из её братьев, Жан Ламбер Луи (младше её меньше, чем на год), умер внезапно на Гаити - или, если судить по нечёткой дате смерти, мог пропасть без вести.

4) В Гобретьере есть улица Буаси:


А сейчас я сижу, и отмечаю на гугл-картах, какой дорогой Буагарди ходил в гости к Жозефине. Видимо, я неизлечим...
Я ещё и побродил там - красиво до ужаса! - нашёл дом Буагарди...

UPD. И УЛИЦУ ИМЕНИ БУАГАРДИ! В Бреане

@темы: вандейское, в белом венчике из роз впереди идёт д'Эльбе, Колдун и его колдунства, генеаложество, свсм упрлс

---

Готовил очередной Тинги-пост, загуглил список кавалеров св. Людовика - нашёл Барклая. Очень странно - он же лютеранин, а крест вручался только католикам, для гугенотов существовал аналогичный Орден военных заслуг.
А ещё Вики пишет, что орден вручался при выслуге лет не менее 28 - что весьма странно, учитывая, что тот же Мариньи погиб в 39 - несмотря на то, что на прижизненном портрете тянет на полтинник.

@темы: наполеонщина, вандейское

---

Коротко о жизни

Нашёл свои ответы на фикрайтерский флэшмоб, кажется, в декабре. Тогда я говорил, что ни в жизнь не буду писать рейтинговый слэш...наивное дитя лета А ещё я понял, что уже два года как мечтал шипперить Лескюра и Ларошжаклена, причём рейтингово - но издержки воспитания не позволяли. Нарыл тут недавно свой кривоарт как раз двухлетней давности - они там такие милые... Ну как это не шипперить? Особенно учитывая то, что у Ларошжаклена очень слэшабельная внешность: достаточно переодеть в платье - и от девушки не отличишь. Электре, кстати, тоже заезжает, поэтому концовка отыгрыша становится всё более зыбкой - да, Аньес милая и должна получить своё счастье, но как же Анри?

***
А я таки бросил верховую езду, увы. Разбил себе спину, выправили, но больше рисковать не хочется - да и лень мне вечно было. Интересный опыт получился, полезный для писательства - ну и если я попаду в один прекрасный день в Вандею, с лошади не свалюсь.

***
Надвигается Пасха, и шевалье опять собирается заморочиться с куличами, благо в пятницу только одна пара из тех, которые нельзя пропустить. Купил фломастеры для росписи по яйцам и кондитерской глазури - с пищевыми красителями, буду художествовать. А в воскресенье вечером собираемся с Электрой пойти на концерт Тэм - давно мечтал.

@темы: vita

---

Осалил  TimeWarLord

Суть флэшмоба:
1) Постим у себя семь песен, которые нравятся в данный момент.
2) Выбираем семь человек, которые должны сделать то же самое у себя в дневнике.

Это сложно, поскольку как раз в данный момент у меня как-то нет притока новой музыки, и я переслушиваю старьё. Наверное, просто будут семь песен из массы любимых



И, припоминая свои странные музыкальные вкусы, наверное, никого не салю.
Как-то так получается, что в круге моего общения никогда не было людей с музыкальными вкусами, походившими на мои. За единственным исключением, по иронии судьбы оказавшимся Хоббитом - у меня до сих пор в плеере много песен, потыренных с её странички в контакте.

@темы: флэшмоб, музыка, folk is not dead!

---

Небольшое дополнение к посту о Тинги. Электра пробила его звание (sous-commissaire de la Marine) по Вики...короче, несмотря на громкое название, это, простите, смесь завхоза и счетовода. То бишь абсолютно бумажная работа, сидишь, перебираешь бумаги, следишь, чтобы на корабле хватало того и сего (насколько я понял, это всё же должность на корабле, но и только - никакого военного характера она не несёт).
Так что максимальные военные умения Тинги сводились к владению оружием на среднестатистическом уровне дворянина, не пошедшего по военной стезе.
В связи с чем назначение его на военную должность и взваливание на него обороны острова выглядит форменным издевательством над человеком - причём человеком, судя по всему, неплохим, хотя и невообразимо наивным. И неоправданно жестоко расплатившимся за собственную наивность...
Шевалье Шаретт, у меня накопились к вам вопросы...

@темы: вандейское

---

Великий Западный поход Шевалье и Электры. Часть третья.

Мы прибыли в Нант 2 февраля, когда замок был закрыт. Впоследствии оказалось, что там всё равно не было ничего интересного по теме - разве что прижизненный карандашный портрет Каррье, но там он почти повторяет довольно известный цветной портрет, поэтому мы его даже не сфотографировали.
Закинули чемоданы на квартиру - мы снимали комнату у каких-то девушек - и пошли бродить по городу, обшаривая книжные. Я надолго завис в букинистическом - том не было ничего ценного для меня, но все эти старые книги так прелестно выглядели и пахли, что я чуть не купил себе "Айвенго" - то ли в оригинале, то ли на французском. Потом мы нашли роман о Шаретте - а ещё зашли в один дешёвый одёжный магазин и прикупили себе по свитерку, ибо холод стоял собачий.
Шевалье и Электра на фоне собора Петра и Павла:




Ужинать завалились в бретонскую чайно-блинную, имевшую гигантское преимущество перед большинством заведений: там был очаг - и было тепло. Французы совершенно не умеют заваривать чай - даже в "Прокопе" мне впоследствии подали чай в пакетике . В дорогом, из натуральной ткани, но в пакетике. Бретонская чайно-блинная в этом смысле была не лучше, зато там подавали безумно сытные блины с самыми разными начинками - наименований тридцать, что ли. Когда мы пришли во второй раз, то интереса ради заказали "блин Шевалье" - оказался с яйцом и котлетой. Полутора блинов обычно достаточно для того, чтобы даже я, человек, приученный не разбрасываться едой, не мог запихнуть в себя не кусочка...
А потом нам приспичило поругаться и пытаться восстановить мир привычным способом. Ирландский кофе в пабе "Джонни МакБёрн" был что надо, то, что нам с утра было рано вставать на Нуармутье, в расчёт не принималось. На наше великое счастье, алкоголь в Европе качественный, и с утра нас почти не мутило. Зато в комнате был адский холод и сырость - я на ночь помыл голову, а с утра пришлось досушивать, хотя прошло часов шесть или семь - а волосы у меня не самые длинные и, увы, не копна.
С утра 3 февраля мы довольно бодро поплелись на автовокзал, перехватив по бутерброду. Свой Электра схомячила в автобусе, а шевалье, страдающий морской болезнью в отрыве от всякого моря, отложил свой до лучших времён и воткнул в уши плеер.
За окном тянулись довольно тоскливые пейзажи департамента Вандея (он, насколько я понимаю, несколько соотносится с историческим Марэ), а в ушах у меня играло:
Это над головой синяя даль ладит до звезд мосты
Я уверен, что когда-нибудь я стану лучом звезды...
И настроение было самое мечтательное...
На остров мы ехали по современному мосту, и дорогу из каменных плит видели только мельком. Автобус прошёл через мелкие посёлки - и выпустил нас на остановке.
Разумеется, перво-наперво мы нашли площадь. И это был один из самых горьких моментов нашей поездки.
Там нет ни памятника, ни таблички, ни хоть чего-то, обозначающего, что граждане Французской Республики ставят свои машины на месте, где когда-то расстреляли четверых людей, которых звали д'Эльбе, Буаси, Отрив и Виланд.




У замка стоял памятник - ну разумеется героям Первой Мировой, из которой у них культ не хуже, чем у нас из ВОВ.
Музей замка не работал и должен был открыться через несколько дней.
Шевалье нашёл лавочку на берегу грязного, пустого в отлив канала, достал бутерброд и мрачно начал жрать.


Электра бродила рядом и изливала праведный гнев на отсутствие даже таблички. Я просто не знал, что думать и делать - меня выбил из колеи пустынный, словно вымерший город, где шумел только ветер и чайки...
Мы прошли мимо отеля имени д'Эльбе, который, кажется, собираются переименовать и подошли к церкви Сен-Филибер, к нашему изумлению - открытой:


Зашли внутрь - никого. Играет в записи какое-то песнопение, гремит крыша - чинили её, что ли? Прошли по левой стороне, пока не наткнулись на подсвечник.
В католическом храме я чувствовал себя немного робко - вроде бы всё относительно знакомое, но в то же время совершенно другое. Даже свечки там другие, в чашках. Но что-то смутно намечалось - поэтому я не удивился вопросу Электры: "Ты думаешь о том же, о чём и я?"
Мы судорожно набирали нужное количество мелочи - "как честные люди". Свечи не хотели зажигаться, но я нашёл единственный обычный огарок и зажёг их...
"Упокой, Господи, души усопших раб Твоих..."
Потом Электра вернулась и сфотографировала свечи

но тогда мы в странном молчании, некотором даже стеснении отошли от подсвечника, спустились в крипту, а на правой стороне нашли табличку в память о жертвах 1794 года. Имён там не было.


- Там ящик для записок, - кивнула Электра.
Я вырвал листок и достал ручку. Не знаю, что подумал местный кюре, на ближайшей мессе читая записку с подозрительно историческим набором имён - впрочем, только имён.
- Наверное, мы идиоты, - сказала Электра обречённо, когда мы уже вышли из церкви. Я тщетно разубеждал её, но, по большей части, мне было абсолютно всё равно, как выглядели православный и агностик, подающие записку в католической церкви за людей, которые умерли задолго до их рождения.
Стало удивительно тихо и светло на душе.

- Надо поесть, потом не успеем.
Шевалье после бутера есть не особо хотел, но кивнул. Мы забрались в местный ресторан морепродуктов, и нам принесли эту прелесть:

По бокалу вина - не чокаясь, а потом - расковыривать странных морских гадов. Креветки и мидии были знакомы, улитки никак не поддавались, мелкий криль не хотел чиститься, краба приходилось дробить...а устрицы были ещё живые, о чём мне поведала Электра, отодвигая от себя две большие раковины, наполненные чем-то склизким.
Шевалье радостно сожрал все четыре


Потом мы бродили по городу - и именно тогда в Отель де Вилль нам сказали, что музей откроется седьмого числа. Под вопли Электры "Шевалье, ты с дуба рухнул???" шевалье принял решение вернуться на Нуармутье и попасть в музей. Скажу сразу - это не удалось, о неудачной попытке, стоившей мне денег и нервов, я ещё расскажу.
А ещё у Электры оформилась шальная идея, для реализации которой мы прикупили в местном сувенирном пару фломастеров - а потом отправились бродить по местному кладбищу в тщетных попытках найти могилу Маргариты.
Электра почему-то чувствует себя неуютно на кладбищах, а я их, наоборот, очень люблю. Там тихо и уютно, какая-то светлая и грустная атмосфера. На французских могилах обычно нет цветничков - только разные таблички вроде нашего "помним, любим, скорбим" и керамические венки.
Электра ушла в тепло, а я ещё немного побродил - и по старой части кладбища, где могилы начала 19 века. Наверное, одна из плит принадлежала Маргарите, но прочесть стершиеся надписи уже невозможно...
Я рассматривал очередную древнюю плиту, силясь прочитать фамилию - кто-то из многочисленных Пино, чей родственник был казнён в 1794 году - и тут посыпалась мелкая ледяная крупа. Кажется, это всё же был град - но, уходя с кладбища, я думал о крещенском снеге...

Мы сидели за чашкой эспрессо и занимались, честно говоря, хулиганством, рисуя визитку официального фанклуба Мориса д'Эльбе в России. Я нарисовал герб и написал девиз, Электра по-английски написала название и наши сожаления по поводу того, что мы не попали в музей.


Да, мы заткнули это за вывеску музея. А потом пошли фоткаться:




Ров:










Под конец наше фотографическое творчество приобрело окраску лёгкой упоротости :


А потом мы заметили, как два мужика вышли из дверей замка и внимательно рассматривают нашу визитку Истерически хохочущий шевалье утащил заинтригованную Электру к автобусу - наверное, зря, у нас было ещё около получаса - и мы могли бы попасть в музей...


Наутро, 4 февраля, мы собрались, дотащили распухший багаж до камеры хранения и таки зашли в замок герцогов Бретонских:


Залы истории там по хронологии - и лазить там по лестницам от одного уровня к другому - то ещё удовольствие
Зато там была бретонская волынка:


И чепчик:


Зашли поесть в бретонскую чайную и побрели к вокзалу. Забегая вперёд - картину со смертью Ларошжаклена мы так и не увидели, причём из-за нелепой ошибке - в момент нашего пребывания в Нанте (в моём случае - пребываний) я не уточнил, какая именно картина с Ларошжакленом, а Электра не поняла и гуглила не ту...
Мы ехали в Париж на скоростном поезде, пролетая мимо залитых водой по середину ствола деревьев - разлив рек.
Приближался Париж. Если честно, Нант оставил куда более приятные впечатления - несмотря на то, что историческая часть там микроскопическая - замок, несколько церквей и хаотично разбросанных домов - он довольно уютный и не слишком многолюдный, хотя вообще-то мегаполис.

@темы: картинкофлуд, vita, вандейское, путевые заметки

---

Небольшой Тинги-пост.

Электре внезапно приснился Тинги, и мы восприняли это как руководство к "обшарить сведения". Полноценного перевода из "Шаретта" Анны Берне не вышло, текст слишком сложный, но общая ситуация становится потихоньку понятна.
Шаретт назначил губернатором Нуармутье Тинги, имеющего опыт администратора в должности комиссара флота - и автор считает то, что Шаретт не проверил его военные навыки, серьёзной ошибкой. Д'Эльбе ему со всем возможным тактом на эту ошибку указал (автор вообще, как мне показалось, симпатизирует д'Эльбе) и предложил на этот пост Отрива, но Шаретт доброго совета не послушал и сухо отозвался в стиле "решение окончательно, обжалованию не подлежит".
Кстати, д'Эльбе предложил Пьеру Кателино отправиться на Нуармутье, видимо, надеясь на основе его подчинённых начать формировать новую вандейскую армию. Но "Кателино был горд, даже слишком", и, насколько я понял, согласился служить д'Эльбе, пока тот был главнокомандующим - "В его глазах д'Эльбе всегда оставался генералиссимусом, и он был возмущён, что Шаретт этого не признавал ". В итоге, насколько я понял по контексту, он согласился только немного проводить д'Эльбе до Нуармутье. Страна гордых идиотов...
И да, тут есть одна деталь, которая мне нравилась ещё в других местах. Когда д'Эльбе прибыл в Нуармутье, его встретили торжественным залпом из пушек - а д'Эльбе ещё попенял Тинги за растрату пороха.
Дальше Тинги появляется уже в эпизоде взятия Нуармутье. Его характеризуют опять же "хорошим администратором, но ничтожным воином".
Дальше был целый абзац про него, на котором я чуть не сломал мозг - в итоге Электра подключила к переводу своих родителей, и там в итоге примерно следующее содержание - Тинги был продуктом ушедшей эпохи с её романтизированными представлениями о войне. Этот несчастный человек действительно верил честному слову республиканцев...действительно верил.
Он начал переговоры с республиканцами - а они в этот момент завершили маневр и сделали сопротивление бессмысленным. Впрочем, о том, что они никогда бы не согласились оставить в живых роялистов, говорит прекрасная фраза Приёра из Марны: "Нет милосердия для разбойников - Республика строится на их крови!".
Д'Эльбе узнал о том, что всё потеряно и - святая душа! - даже ничего не сказал в адрес Тинги. Только лишь: "С Нуармутье покончено. Теперь мы не можем сделать ничего - только умереть".
Тинги ещё ничего не понял -и надеялся. Он послал двух новых парламентёров к Аксо, командовавшему республиканцами, осаждавшими остров. "Это становится жалким..."
Тинги ошибся совершенно страшно - он поверил устному обещанию их помиловать, даже бумаги не составил. Он истово верил в то, что республиканцы его сдержат...
Его долго пытали, в тщетной надежде вызнать у него хоть что-то, а потом "не добившись от него ни слова, в ярости вырвали ему язык".
10 января он был расстрелян.

@темы: переводы, вандейское, в белом венчике из роз впереди идёт д'Эльбе

---

Коротко о жизни

Средневековье, обсуждение доклада старосты.
- А какие отношения были у Алкуина с Рабаном Мавром?
И почему мы с Келлс хором подумали о слэше?

Оттуда же:
- Поверьте, сельский священник вряд ли бы столкнулся с богословским вопросом сложнее, чем богоугодный день прополки брюквы. Ну как вы себе это представляете - приходит такой крестьянин к сельскому священнику, и "Святой отец, а что вы думаете о догмате троичности Божества? Я тут недавно вот зачёл блаженного Августина..."?
***
Английский.
Преподша: - Между прочим, город Грозный прекрасно переводится гуглом - "Terrible"!
...А вообще мне надо лучше делать д\з, а не строчить за пять минут условные предложения на коленке.

@темы: гранит науки, vita