[Chevalier Anne d*Hiver]

Название: Les poissons
Фэндом: Исторические личности
Пейринг и персонажи: Жером де Буагарди, его мать (Мари-Анна де Буагарди)
Рейтинг: G
Жанры: Джен, повседневность, занавесочная история
Описание: О нелёгком и не слишком сытом детстве предводителя шуанов - и как он научился рыбачить.
Примечания: Типичный шевалье напишет агнст и рефлексию с фокала семилетнего ребёнка, выжмет у читателя слезу и пропишет тяжёлое детство всем, кто не успел убежать.

Ноябрь в Бретани - мерзкое время. Задувает с моря холодный западный ветер, пропитывает воздух мелкая морось, а на дорогах непролазная грязь, в которой вот-вот утопишь последние башмаки.
Особенно - если они и так сваливаются у тебя с ног.
Он привычно и печально шмыгнул мокрым покрасневшим носом. Рваная куртка отсырела и давила на плечи, кажется, ничуть не согревая, только противно покалывая голую шею. В желудке с утра было пусто, и он думал было, презрев опасность, наведаться на огороды, пусть даже его снова поймают и отлупят так, что он ещё три дня не сможет присесть - но потом вспомнил, что урожай уже собрали. Можно было, конечно, перекопать грядки ещё раз в тщетной надежде, что бережливые крестьяне внезапно пропустили картофелину-другую, но на это не стоило особенно сильно надеяться. Ягоды тоже уже отошли, а грибами можно было отравиться насмерть, яблоки в садах уже давно стали сидром или осели в желудках более удачливой ребятни - а ему оставалось только потуже затянуть ремень и надеяться на ужин, хотя бы на гречневые блины, которыми они с матерью и сёстрами и питались уже вторую неделю.
Он носил очень вычурное имя - Аматор-Жером-Сильвестр - и оно было единственным поводом для претензий в его жизни. Он согласился бы обменять его на кусок сладкой бриоши, а за тарелку горячей мясной похлёбки согласился бы отречься от родового герба, держащегося над воротами дома на последнем ржавом гвозде.
Камень шлёпнулся в пруд, пошли круги. Ещё немного - и Аматор согласился бы пойти в город и сесть на паперти рядом со старом хромым Аленом, но, как назло, в отличие от сестёр выглядел удивительно крепким для своих семи лет. Никто бы не поверил, что в последний раз он ел вчера днём, давясь, не жуя глотая ржаную лепёшку, украденную с чьего-то подоконника. К ужину Аматор опоздал, всё было уже съедено подчистую, и на его долю досталась только трёпка от матери. Сёстры злорадно хихикали, пока не перепало и им.
Нельзя сказать, чтобы Аматор особенно расстраивался. В конце концов, раньше, когда он был совсем мелким, было куда хуже. Потом умер отец, а самую старшую сестру отдали в монастырь урсулинок, вдобавок годы выдавались урожайными, и крестьяне могли платить за аренду земли больше обычного. Если так будет и дальше, а в монастырь отдадут и остальных сестёр - будет совсем хорошо. Мать как-то сказала, что так и хочет сделать, правда, добавила, что тогда сможет отправить его в военную школу во Францию. Аматор тогда был ещё совсем мелким и разревелся от страха, так, что мать даже испугалась и не стала на него кричать, даже обняла, пытаясь успокоить. Это было ужасно непривычно, а с непривычки показалось неприятным, и он вырвался и убежал.
Откровенно говоря, Аматор и сейчас боялся этой непонятной военной школы. Она была далеко, дальше Бреана, дальше Ламбаля, даже дальше Сен-Бриё, где он побывал только однажды с матерью - а Сен-Бриё был в целых четырёх лье! Она была во Франции, где говорили на непонятном языке, который ему, по словам матери, надо было выучить, если он хочет "стать приличным человеком и служить Его Величеству". Она всегда говорила это очень серьёзно, поджав губы и поправляя ветхий чепец на рано поседевших волосах, и Аматору было неловко спросить, может ли он служить королю и без непонятного французского?
На будущий год его должны были отправить к кюре учиться грамоте. Мать вздыхала, что отпрыску дворянской фамилии негоже сидеть на одной скамье с крестьянскими детьми и печально подсчитывала су и денье, а он не понимал, что её расстраивает. С теми же самыми мальчишками он играл на улице, так почему они не могут учиться вместе, если ему уж так надо учиться?
Как-то он спросил об этом мать, и она, рассердившись, долго выговаривала ему, постоянно вворачивая какую-то непонятную "честь сословия". Наверное, это была какая-то важная штука, вроде как родовой герб, которым она так гордилась - но почему-то её нельзя было, несмотря на всю важность, обменять на хлеб.
В животе заурчало. Аматор вздохнул, прикидывая, сможет ли есть траву, как козы. По всему выходило, что ему это не шибко-то понравится, но ещё немного - и он попробовал бы, не приди ему в голову новая идея.
В пруду плеснуло, но это был не камень. На самом деле, пруд просто кишел рыбой. Никто не ловил её, ведь за прудом присматривал королевский сторож, но он может и не заметить его - он ведь не взрослый...
В кармане штанов завалялся шнурок и маленький гвоздик - всё что нужно. Он видел прежде, как ловят рыбу в реке, обычно это делали сетями, но можно было и удочкой - а её можно было сделать и из палки.
Наверное, в другое время ему бы не пришла в голову такая идея, но, как оказалось, голодный желудок хорошо способствует некоторым направлениям мышления.
Он с трудом, пыхтя от натуги, согнул гвоздик. Он был совсем небольшой - иначе бы Аматор с ним и не справился - как раз то, что нужно. Палку пришлось долго отламывать от прибрежной ивы, кора никак не хотела поддаваться, тянулась лентой даже тогда, когда обломилась древесина,, пока в конце концов он не перегрыз её зубами, сплюнув противные остатки.
Аматор смутно помнил, что рыбаки обычно насаживают на крючок наживку. Хлеба у него не было - да так он и отдал бы его рыбам! - но иногда вместо него насаживали червяков.
Следующие полчаса Аматор провёл, возясь в прибрежной грязи. Штаны и чулки вымокли и почернели, руки и даже лицо были перемазаны в иле, но он всё же откопал жирного, длинного червяка и крепко, торжествующе сжал его в почерневшей озябшей ладони.
Удочку он забросил с коряги, далеко выдававшейся в воду. В такую погоду можно было не бояться, что сторож его заметит, а если даже и заметит - должно быть, примет за чумазую нечисть с холмов.
Должно быть, всякой неудачливости положен предел, и кто-то там, наверху, возможно, что и Бог, решил, что достаточно испытывал Аматора за эти семь лет. Во всяком случае не прошло и пяти минут, как удилище задёргалось.
Всё тело Аматора на секунду словно свело от восторга, прежде чем он смог со всей возможной аккуратность поднять удочку и выбросить на берег бьющееся серебристое рыбье тельце.
Плотвичка была совсем мелкой, чуть больше его ладони, но такая блестящая и удивительно реальная, что во рту мгновенно образовалась голодная слюна. Он был готов съесть её прямо тут, сырой, пусть даже потом его вырвет или он подавится костью и умрёт - в желудке началась резь, от которой хотелось плакать. Не то что бы это было очень больно, но заставляло чувствовать себя ненужным и несчастным.
Потребовалась недюжинная сила духа для того, чтобы просто оттащить рыбу подальше от воды и оставить там - а самому отправиться выискивать нового червя и надеяться, что удача останется при нём - как и прежде.
***
Было уже совсем темно, когда он подошёл к дому. На кухне горела одинокая свеча, значит, мать ещё не легла. Уши и зад заныли в предчувствии трёпки, и Аматор, набираясь храбрости, немного помедлил, крепко стискивая пальцами прут с нанизанной на нём рыбой.
Дверь он старался открыть как можно тише, но старые петли всё равно противно заскрипели. Грохот посуды на кухне тут же прекратился и раздались шаги, показался дрожащий свет свечи.
- Где ты, был, негодник?! Извозился, как пьяница в канаве, всё перестирывать придётся... Вот я тебя!
Мать уже занесла руку, чтобы отточенным жестом влепить ему затрещину, но Аматор, привычно закрываясь, выставил перед собой рыбу.
- Мама, мама, подожди! Я принёс поесть!
На всякий случай он всё равно зажмурился, но затрещины не последовало.
- Ну и у кого ты её украл, признавайся?
- Я сам, сам наловил, в пруду! Честное слово, у меня там удочка есть, я могу сходить и принести...
Мать цепким движением схватила его за подбородок и заставила посмотреть себе прямо в глаза.
- Сам? - недоверчиво переспросила она.
- Сам! - Аматор шмыгнул носом и попытался кивнуть.
Глаза матери неожиданно потеплели.
- Ты просто умница!
Она забрала у него рыбу и потащила его за руку на кухню, не обращая внимания на грязные следы, которые оставались на полу от его башмаков.
- И плотва, и карась, а вон какие большие... - бормотала мать. - Это на уху завтра нам будет...
На кухне было тепло и уютно. Там можно было снять с себя грязную, насквозь отсыревшую одежду и не трястись от холода. Мыться Аматор не слишком-то любил, но стоически терпел, пока мать, велев ему залезть в лохань, обливала его тёплой водой - пожалуй, в этом даже было что-то приятное. Он чувствовал, как согревается...
Дальнейшее и вовсе напоминало рай. Он сидел возле плиты, завернувшись в старое одеяло, и дремал, поджав ноги, пока мать чистила и жарила пару мелких рыбёшек.
- Кушай, сынок. - Перед ним опустилась тарелка, полная жареной рыбы, а потом случилось нечто и вовсе из ряда вон выходящее - мать протянула руку и неловко, непривычно погладила его по мокрым волосам.
В первую секунду он растерялся, не зная, как на это реагировать. Обычно чужие прикосновения были болезненны - тумаки, подзатыльники да порка от взрослых, щипки от сестёр. Он не мог вспомнить, когда в последний раз ему не приходилось уворачиваться, когда кто-то пытался к нему прикоснуться.
В первую секунду он растерялся - а потом подался навстречу, тычась в руку, точно ластящаяся кошка. Мать потрепала его по волосам - тоже как-то неловко - а потом наклонилась и обняла его.
- Ты молодец, Аматор.
Он осторожно, пытаясь вспомнить, как это делается, обнял её в ответ, удивляясь, как это, оказывается, тепло и приятно - почти так же, как досыта наесться жареной рыбы, что он и сделал чуть погодя.

@темы: твАрения, вандейское, шуанское, Колдун и его колдунства

Comments

[Инна ЛМ]

и как он научился рыбачить.

Признаться, я предполагала, что вы когда-нибудь напишете на эту тему - это же важный биографический момент.)) Все-таки рыбалка - далеко не самое распространенное времяпрепровождение у тогдашних дворян, так что интересно, откуда это взялось у Буагарди.

История вышла грустная, еще и из-за того, что этот ребенок даже несчастнее, чем сам понимает - не только от близких к нищенским условий жизни, но и от одиночества. Но ребенок молодец - жизнестойкий во всех отношениях. А теперь не только стал добытчиком (думаю, первый удачный опыт рыбалки вдохновит его заниматься этим регулярно), но и осознал, какую радость могут нести ласковые прикосновения. Это может оказаться очень важным для его развития.

У меня в связи с сестрами Буагарди возникли вопросы насчет католического монастыря - увы, совсем ничего об этом не знаю.
1) С какого минимального возраста туда могли отправить (в смысле насовсем, в монахини, - а не для учебы, как это было тогда во Франции традиционно для дворянских девочек)?
2) Нужно ли было вносить за отдаваемую девочку какие-то деньги, и если да, то примерно сколько, и зависело ли это от богатства семьи? Или совсем бедную могли принять и бесплатно?
3) Могла ли взрослая женщина отказаться от монашества и уйти из монастыря на том основании, что ее отдали туда в детстве, против ее воли, когда она еще не сознавала, что это означает?

[Chevalier Anne d*Hiver]

откуда это взялось у Буагарди.

Думаю, что фанфик примерно отражает реальность Всё-таки сидеть часами возле пруда с комарами и следить за поплавком - достаточно специфическое и сомнительно интеллектуальное удовольствие.
Вообще у меня есть целая теория, что такое созерцательное занятие, как рыбалка, служило противовесом его обычной бурной экстраверсии. При фонтанировании общительностью и энергией в общем энергия имеет свойство рано или поздно заканчиваться, и тогда в дело вступает умиротворяющее действие. Ввиду того, что чрезмерной интеллигентностью Буагарди не страдал, это было не чтение там какое-нибудь, а достаточно простецкое занятие, сопровождающееся тишиной и дающее возможность собраться с мыслями.

Но ребенок молодец - жизнестойкий во всех отношениях.

Он просто несравнимо меньше склонен к рефлексии, чем остальные мои фокальные персонажи (Лескюр и д'Эльбе в особенности). Поэтому ему повезло вырасти психически здоровым и оптимистично настроенным в практически любой ситуации.


Что касается вопросов...с католическими я сам не знаю. Адекватной выборки у меня на руках нет Я могу поверить сведениям, которые нарыла Электра на генеанете, но относятся они к одному-единственному мужчине - и это внезапно Жозеф де Пюизе. Там упоминается, что в семилетнем возрасте он принёс монашеские обеты, но в восемнадцать их сложил и жил дальше как вполне светский человек. Впрочем, выглядит эта информация не стопроцентно достоверной.
Опять же Электра мне подсказывает о существовании в католицизме временных обетов, приносящихся на определённый срок, после которого их можно и не возобновлять, став снова мирянином без всякого общественного осуждения. Не знаю, была ли эта практика до Второго Ватиканского собора, но возможно.
Плюс всё зависит от конкретного монастыря и ордена.
Самому бы кто рассказал, причём про тех же урсулинок - я к ним собрался Филиппу отправить в третьей части.


Спасибо за комментарий)

[Инна ЛМ]

Пожалуйста!

достаточно простецкое занятие, сопровождающееся тишиной и дающее возможность собраться с мыслями.

Как дочь рыболова знаю, что в этом деле главное - сам процесс, а не результат.)) Хотя Буагарди - с его скромным материальным положением и здоровым аппетитом - вероятно, с удовольствием съедал результат в жареном или вареном виде.

Побочный эффект от этого текста: мне сразу захотелось достать из морозилки филе трески и сделать с ним что-нибудь жизнеутверждающее - сварить суп или пожарить. раз Персонажи едят рыбу, то чем читатели хуже?))

Самому бы кто рассказал, причём про тех же урсулинок - я к ним собрался Филиппу отправить в третьей части.

Ой, а я думала,что она благополучно выйдет замуж за какого-нибудь достойного человека - с приданым у нее, конечно, не ахти, но может же быть брак по любви... Или она будет жить в монастыре только временно?

[Chevalier Anne d*Hiver]

Персонажи едят рыбу, то чем читатели хуже?))
Автор тоже питает любовь к рыбе во всех её проявлениях

Или она будет жить в монастыре только временно?
Я как-то (но очень давно) проспойлерил, что да, временно, а дальше ей суждено будет послужить возвращению на путь истинный одного непутёвого и не очень вами любимого персонажа
Хотя поначалу с пути истинного её саму собьёт именно он

[Инна ЛМ]

Кажется, я знаю этого персонажа! Шаретт?

[Chevalier Anne d*Hiver]

Инна ЛМ, знаете А представьте реакцию д'Эльбе на фамилию совратителя его дочери? Впрочем, совратитель, случайно узнав о происхождении Филиппы, тоже ржал, как лошадь.

[Инна ЛМ]

Так там еще и совращение имело место? Странно, что у них обошлось без дуэли - повод же классический. Или, может быть, к ней дело шло, но друзьям оскорбленного отца - в первую очередь Буаси и кюре Августину - удалось ее предотвратить?

[Chevalier Anne d*Hiver]

это всё пока предварительно, десять раз успеет измениться, пока допишу, но в общем так:

Филиппу устроили в парижский монастырь, достаточно...элитный, если можно так сказать. Кюре Августин постарался и пошевелил родственников. Филиппа к уходу в монастырь относиламь в целом положительно - перспектив хорошего брака у неё не было (происхождение сомнительное, приданое символическое), а в монастыре можно "выбиться в люди", вдобавок она достаточно набожна. Проблема была в том, что в монастыре, куда постригали только и исключительно дворянок, желательно из хороших семей, к Филиппе относились соответствующе, и через год отношения в стиле "ты кто вообще такая, ступай на послушание на скотный двор и трудись, не разгибаясь, от зари до зари - и тогда, возможно, тебя вообще заметят" она готова была утопиться в Сене (учитывая, что всю предыдущую жизнь отношение к ней было совершенно другим, она почти и не вспоминала о том, что чем-то отличается от законных детей д'Эльбе). Как-то её послали с поручением за ограду монастыря, она бродила по улицам допоздна, ей не хотелось возвращаться назад.
И тут её встретил Шаретт.
К моменту децствия третьей части он настолько устал от жизни, что подумывает застрелиться. Всё достало, вроде бы чего-то достиг в жизни, но ничего не радует, всё тлен и пустота. Зарядил пистолет и тут вспомнил, что ему не хватает ещё одной любовницы до круглой тысячи Решил по-быстрому найти какую-нибудь бабу, чтобы не было обидно умирать - и потом с чистой совестью покончить с собой ох уж эта логика Шаретта...
И тут он встретил Филиппу, грустно сидящую на лавочке неподалёку от Сент-Антуанского предместья и мокнущую под дождём.
И подумал, что кого, а вот монашек у него ещё не было (Филиппа или послушница, или уже принесла временные обеты).
Филиппа, услышав, как галантно с ней говорят, ещё и накормили за свой счёт в ближайшей забегаловке, просто растаяла, а Шаретт незаметно подливал ей вина...
Короче, протеста против совращения не возникло.
Шаретт был разочарован - таких стеснительных брёвен в его постели ещё не бывало. Неделю он с ней повозился, а потом вышвырнул. Разумеется, в монастырь она тоже вернуться не могла, точнее, её оттуда тоже выпнули. Пришлось возвращаться домой. Д'Эльбе сердился, конечно, но потом решил, что Филиппа и так достаточно наказана.
А Шаретт напился, пытался застрелиться, но пистолет трижды дал осечку.
С течением времени он внезапно понял, что ему не хватает Филиппы. Шаретт протрезвел, явился с Вожиро и был вынужден оттуда ретироваться, потому, что д'Эльбе ему сказал: 'У вас пять минут на то, чтобы убраться отсюда и не приближаться к членам моей семьи на пистолетный выстрел". И вытащил пистолет)
Филиппа ухаживала за клумбами в церковном дворе. Шаретту она на все его слова ответиоа, что не держит на него зла, но хотноа бы, чтобы он ушёл. Он пытался её переубедить и довёл до слёз.
И тут появился викарий.
Викарий молод, горяч и платонически влюблён в Филиппу. Ни на что не претендует, но относится к ней с пиететом (она к нему - чисто дружески, но очень тепло). Викарий пытается вызвать Шаретта на дуэль, но тут на шум выходит кюре Августин и говорит не орать, успокоиться, викарию для тренировки терпения и смирения пойти подмести пол в церкви и почистить подсвечники, а с Шареттом долго беседует на тему: "Ваша беда, месье, в том, что вы никого не любите. Даже себя".
Шаретт после беседы уезжает в задумчивости.
После провала восстания Филиппа появляется в столице в надежде увидеть короля и попросить его помиловать д'Эльбе (тот уже не в столице, они с Ларошжакленом как раз илут обратно), устраивается во дворец служанкой, знакомится со страдающей от одиночества королевой... Короля так и не удаётся убедить в том, что восставших не надо истреблять поголовно, в отчаянии Филиппа идёт к Шаретту и говорит, что согласна на всё, что угодно, чтобы он попытался что-то изменить (Шаретт - один из членов совета короля, который должен голосовать за продолжение или отмену карательной операции). Он говорит, что не хочет её мучить и отказывается принимать её жертву. Но на голосовании его голос оказывается решающим - и он отдаёт его за отзыв карателей. Король мстительно говорит "ну и везите лично этот приказ, раз такой умный". Шаретт является в разгар боя, приказ большинство карателей выполняет, но самый непримиримый из их предводителей, пользуясь тем, что Шаретт стоит под прицелом заряженной пушки, стреляет. Шаретту ядром отрывает ногу (ниже колена, потом будет ходить на деревянном протезе).
Филиппа является вслед за Шареттом, ухаживает за ним. Вопреки логике с ногой Шаретт потерял толику своей язвительности и злости, а Филиппа благодарна ему за то, что саоим решением он спас её семью. Они много разговаривают, Шаретт как-то полушутя говорит, что ради её общества стоило потерять ногу... Чувства Филиппы начинают выходить за рамки простой благодарности...
В общем, дело заканчивается свадьбой, на которую родня невесты подарила Шаретту попугая, матерящегося на пяти языках, от чего жених был в полном восторге