- Allons enfants de la Patrie, Le jour de gloire est arrivé ! - Мы посидим.(с)
Да, с опозданием, простите. Писать её было тяжело по многим причинам, некоторые я уже освещала в посте чуть ниже, некоторые связаны с самой главой - я, без преувеличения, описывала не просто ад - я описывала его, в том числе, и с точки зрения дьявола. ПОВа Каррье тут немного, и я до сих пор боюсь, не переборщила ли я с чернушностью, но я вижу его именно так - как...существо, которое наслаждается чужими страданиями.
Глава девятая. «Марионетка».
Он сидел в камере уже около суток и всё больше недоумевал – про него словно бы забыли. Д’Эльбе ожидал, что его немедленно бросят в пыточные подвалы и как минимум растянут на дыбе – но ничего подобного. Конечно, его немного побили перед тем, как швырнуть в камеру, но даже ничего не сломали. Не то чтобы д’Эльбе огорчал этот факт, но недоумение его всё возрастало.
В полдень в коридоре послышались шаги, и он внутренне напрягся, готовясь с достоинством встретить судьбу – и был почти разочарован, когда в камеру через прутья дверной решётки просунули кружку с водой и кусок чёрствого хлеба. Д’Эльбе подобрал всё до крошки – помимо того, что ему действительно хотелось есть, он руководствовался ещё и тем, что на следующий день его могут и не накормить.
В камере было прохладно, и д’Эльбе ежился, сидя в углу на грязной соломе, составлявшей единственную обстановку камеры. У противоположной стены в полу зияла зловонная дыра, и д’Эльбе постоянно порывался зажать нос.
Смеркалось. Когда шаги раздались в следующий раз – а на улице была уже кромешная темнота - д’Эльбе с большим трудом удалось собраться с духом. Возможно, Каррье и рассчитывал на то, что ожидание страданий может мучить человека не хуже иной пытки.
Звякнул ключ.
- Выходи, контра, - бросил безразличный голос, и д’Эльбе вышел, щурясь от света факелов. Руки тут же связали, оставив свободным один конец длинной верёвки, который намотал на кулак один из трёх молчаливых республиканцев. Они были похожи, словно братья – высокие и широкоплечие, в тёмной одежде и с незапоминающимися лицами.
Один из них, дёргая за верёвку, вёл д’Эльбе, словно щенка на поводке, двое других шли сзади. Внутренне напрягшись, бывший агент ждал спуска по сырой винтовой лестнице в пропитанную чужим страхом тьму…
Он не понимал уже ровным счётом ничего, когда они вышли за пределы тюрьмы и пошли по пустым улицам. Ни в одном доме не горело огней – Нант казался городом-призраком, и повсюду витал пусть порою и слабый, но отчётливый запах разложения.
Впереди засияли огни. Огромный двухэтажный особняк был ярко освещён и производил великолепное впечатление. Д’Эльбе вяло удивился, когда его конвоиры направились прямиком на свет, словно зачарованные мотыльки. Он чувствовал неясную угрозу, исходившую от этого дома, но не мог понять, какую именно.
Вестибюль неприятно поразил его кричащей безвкусной роскошью. Кажется, со всего Нанта стащили сюда предметы обстановки, причём отбирали их по единственному критерию – пусть блестит как можно больше. В коридоре, куда они прошли, было немногим лучше.
Издалека донеслись голоса и смех. Любопытство сжигало д’Эльбе, хотя он отчётливо понимал – скорее всего, ничего хорошего ему ждать не приходится.
Перед ним распахнулись двери залы, и он в первые секунды почти ослеп от яркого света множества свечей, он был оглушён шумом, хохотом, звоном бокалов…
Когда д’Эльбе, наконец, снова обрёл способность видеть, его глазам открылось совершенно неожиданное зрелище.
Каррье, вероятно, имел о светских приёмах представления столь же смутные, как и об умении со вкусом обставлять дом. Мебели в зале не было, только груды подушек, ковры, меха, словно в монгольском шатре. Повсюду виднелись бутылки вина и весьма аппетитные на вид закуски - д’Эльбе сглотнул голодную слюну.
И всюду были люди – республиканские чиновники и офицеры, уже слегка подвыпившие, перешучивались с дамами, чья добродетель была более чем сомнительна.
И посреди этого общества плебеев, игравших в аристократию, и шлюх, изображавших благородных дам, на мягком даже на вид диване восседал Каррье, самодовольно оглядывая присутствующих. Рядом с ним, словно закаменев, сидела девушка, даже в бесстыдном, кричащем наряде не похожая на остальных. Длинные светлые волосы скрывали её опущенное лицо, но в прямой осанке и изящном положении рук было с первого взгляда заметно благородное происхождение.
- Какая встреча, чёрт подери, какая встреча! – деланно изумился комиссар, кидая ленивый взгляд на д’Эльбе. – Ну что, сразу признаешься во всём – или мне приказать тебе помочь?
- Я ничего вам н-не скажу, - бесцветным голосом ответил д’Эльбе.
Каррье довольно потёр ладони.
- Так я и думал… Граждане приглашённые, - он повысил голос, - позвольте представить вам гвоздь нашей сегодняшней программы!
Разгоряченные, смеющиеся лица повернулись к нему.
- Сегодня мои подчинённые заставят говорить эту контру! Мы с вами услышим из первых уст о его гнусных преступлениях против Республики. Но я даю ему последний шанс – пусть говорит сейчас и не пострадает!
Д’Эльбе холодно покачал головой.
- Вот видите, граждане, эта тварь не ценит доброго отношения! Надо сбить с него спесь. Поль, Мишель, начинайте!
Верёвки упали с рук д’Эльбе. Не успел он обрадоваться, как его уже грубо схватили за плечо и потянули с него карманьолку, затем – рубашку. Он отчаянно, почти бессознательно схватился за одежду, но куда более сильные руки легко разжали его хватку.
Минуту он стоял, плотно закрыв глаза. Конвоиры крепко держали его за руки, пресекая инстинктивные попытки прикрыться. В зале раздались шуточки, заставившие д’Эльбе мучительно покраснеть.
Он нашёл в себе силы открыть глаза. Зеркало напротив во всей красе отразило его тщедушное тело, не прикрытое теперь даже исподним. Под жадными, глумливыми взглядами он чувствовал себя беззащитным и опозоренным, и почти обрадовался, когда его заставили развернуться спиной к обществу. Ловкие руки конвоира туго прикрутили его к массивному столбу, поддерживавшему галерею второго этажа.
Д’Эльбе начинал смутно догадываться о том, что ему уготовал Каррье – поэтому смог сдержать крик, когда на его спину с силой обрушилась плеть.
Дальнейшее он помнил крайне смутно. Кажется, он инстинктивно пытался вырваться, но на все его рывки в стороны палач только сильнее хлестал его по спине, рассекая кожу до крови. На пятом или шестом ударе д’Эльбе не выдержал и пронзительно вскрикнул, что вызвало дружный смех у присутствующих.
- Граждане, смотрите, как ловко работает Мишель, как ровно он кладёт удары. Какой глазомер, какой профессионализм!
- Ах, неужели гражданин Каррье, - звенел в ушах пьяный женский голос, - не мог найти для этого номера роялиста посимпатичнее? Мишель выше всяких похвал, но эти хилые мощи не вызывают у меня ничего, кроме отвращения.
- Хо-хо, дорогая, так тебе нравятся роялисты?
- Ах, милочка, да я прекрасно помню, как Мишель сочно отхлестал одного пару недель назад. У того была такая очаровательная фигурка, а как он кричал? Меня аж дрожь брала, до того славно…
Плеть равнодушно обжигала спину, пока д’Эльбе не перестал чувствовать сначала удары, а потом, кажется, и вообще что-либо...
Ведро холодной воды вернуло его в сознание.
- Гражданин Каррье, миленький, можно и мне тоже попробовать? – звенел нежный женский голос.
Ему вторил мужской:
- И мне, гражданин Каррье, давно хотел!
- И я!
- Мне тоже дайте!
Ленивый голос Каррье перекрыл все крики:
- В очередь, граждане. Каждый пусть бьёт по одному разу – и уступает место следующему.
Мгновения спустя боль пришла снова, рассекая неумелыми ударами уже не только спину – всё тело. Большинство ударов наносили женщины, слабо, но изощрённо, многие из них прежде, чем нанести удар, издевательски целовали его в щёку, отчего д’Эльбе передёргивало, и к горлу подступала тошнота.
Внезапно всё прекратилось. Д’Эльбе услышал за спиной медленные, тяжёлые шаги. Сильно запахло дешёвым вином, крепким табаком и смертью.
- Говори, - почти прошептал Каррье ему на ухо. – Говори.
Губы д’Эльбе настолько пересохли, что он не мог выдавить из себя ни звука. Комиссар сунул ему в лицо свой бокал и почти силком заставил выпить несколько глотков. На голодный желудок этого хватило, чтобы слегка опьянеть, чтобы боль приутихла.
- Н-никогда. Ни за что, - с трудом выдохнул д’Эльбе. В следующую секунду голова его чуть было не оторвалась – с такой силой Каррье влепил ему пощёчину.
- Мишель!
Плеть равнодушно обожгла мокрую от крови спину.
Дальше он не помнил ничего.
***
Сознание возвращалось медленно, тяжело. Не сразу д’Эльбе смог понять, что лежит на сложенном вдвое шерстяном одеяле, под которым прощупывался тонкий слой соломы.
«Тюрьма…» - он с трудом восстановил в памяти события прошлого, дёрнулся – и застонал от резкой боли в иссеченном теле.
После этого долго ничего не происходило. Мучительно хотелось пить, но не было сил даже поднять голову – и оставалось только облизывать пересохшие губы распухшим языком, да тщетно надеяться на чьё-то милосердие…
Лёгкие шаги, раздавшиеся в коридоре, вызвали у него слабый интерес – вряд ли это был тюремщик или Каррье. К его удивлению, по ту сторону решётки загремели ключами, раздалось щёлканье замка, и нежный женский голос произнёс с искренним состраданием:
- Боже, что они с вами сделали…
Где-то на краешке мутного сознания мелькнуло узнавание, но он никак не мог припомнить, где уже слышал этот голос. Одно он знал точно – это было годы и годы назад.
Женщина, тем временем, опустилась рядом с ним на краешек его убогой постели. Д’Эльбе почувствовал, как его осторожно пытаются приподнять, и постарался сдержать стон. В губы ткнулся край глиняной чашки, и д’Эльбе жадно, захлёбываясь выпил восхитительно прохладную воду до дна.
Он снова лежал на животе, а женщина промывала его раны, судя по всему – слабым спиртовым раствором. Сильно щипало, но это было почти приятно в сравнении с пыткой.
- К-кто вы?
Рука, водящая по рассеченной коже мокрой тряпицей, вздрогнула.
- Разве это так важно?
- Хотелось б-бы знать, кто в Н-нанте оказался столь милосердным п-посреди всех ужасов.
«И как этот человек прошёл мимо караульных…» - добавил он про себя.
Раздался судорожный вздох. И, когда д’Эльбе уже не надеялся получить ответ, женщина глухо ответила:
- Когда-то вы знали меня как Анриетту де Люссан. Если бы судьба сложилась чуть иначе, я могла бы стать женой лучшего человека из тех, что я встречала, но стала наложницей последнего мерзавца.
Д’Эльбе содрогнулся всем телом и, не обращая внимания на боль, с трудом приподнялся и обернулся.
Женщине не было ещё и тридцати. Бледное её лицо можно было бы назвать красивым, если бы не пустое, кукольное выражение светло-зелёных глаз. Даже вульгарное, бесстыдное платье не смогло придать ей распутный вид.
- Как…к-как это случилось? – выдавил он с трудом.
Анриетта перевела на него взгляд пустых глаз.
- Всех, кому не повезло родиться с приставкой «де», посадили в тюрьмы ещё в первый месяц Вандеи, но обращались ещё довольно сносно, пока не прибыл… - она помедлила и с явным усилием вытолкнула из себя имя - …Каррье. Начались казни. Отец попал на гильотину в числе первых, а мать и сёстры…Каррье обещал их помиловать, если я буду…благосклонной, - последнее слово Анриетта выплюнула с омерзением, на лице её на секунду появилось такое выражение, будто она сейчас заплачет – и д’Эльбе почти хотел этого, почти хотел, чтобы она выплеснула свою боль, пусть даже на него, лишь бы не видеть в её глазах этой страшной пустоты – но женщина мгновенно справилась с собой, и её лицо снова приняло бесстрастное выражение статуи.
Он судорожно пытался найти слова, но не смог подыскать ничего лучшего, чем жалкое:
- Мне жаль…
- Вам не о чем жалеть, - бесстрастно отвечала женщина. – Вы ничем мне не обязаны.
- Т-тогда почему вы сидите з-здесь, почему заботитесь обо м-мне? – Силы оставили д’Эльбе. Он снова опустился на постель, сожалея, что не может больше видеть лица Анриетты – но в какой-то мере он испытал и облегчение от этого факта.
Женщина долго молчала. Она успела промыть оставшиеся раны и даже укрыть д’Эльбе каким-то тёплым и мягким то ли одеялом, то ли отрезом ткани – пленник только сейчас начал понимать, насколько успел замёрзнуть в ледяной камере…а одежду так и не вернули. Он мгновенно вспыхнул, осознав, что ещё недавно он беседовал с женщиной, будучи наг, словно новорождённый, и даже воспоминание о том, что она уже видела его обнажённым во время пытки, не избавило его от смущения до конца.
Д’Эльбе уже не ждал ответа Анриетты, когда, наконец, она, судорожно вздохнув, заговорила. Так прорывает плотину – ещё недавно нельзя было вытянуть из человека ни слова, и вот он уже взахлёб рассказывает тебе о своей беде.
- А я ведь когда-то любила вас. Нет, не думайте, вы не разбили мне сердце, но я всерьёз надеялась стать вашей женой. Когда вы предпочли мадемуазель д’Отрив, я не была потрясена, мир не перевернулся – но я сожалела. И больше всего я сожалела в последние несколько месяцев с тех пор, как он…пожелал меня.
Кажется, я начала уже сходить с ума, - продолжала она, - я не думала ни о чём, просто машинально запихивала в себя еду, засыпала, передвигалась, словно сомнамбула. Но я увидела вас, человека, который небезразличен мне до сих пор, и я понадеялась…
Анриетта судорожно всхлипнула, но справилась с собой и закончила сдавленным голосом:
- Понадеялась, что если я хоть немного позабочусь о вас, то хоть один человек на этой земле вспомнит меня с теплотой.
Он ощупью нашёл её ледяную руку и крепко сжал.
- Я никогда н-не забуду вашей з-заботы, Анриетта.
Он не мог видеть, как женщина со странной смесью жалости и пронзительной нежности протянула руку, и только ощутил ласковое прикосновение к своим спутанным грязным волосам…
***
Стены тюрьмы слегка пошатывались, а может, это его самого шатало – Каррье не думал. Его аристократочка совсем отбилась от рук – надо же, тварь, средь бела дня улизнула! Надо бы поучить её, как своевольничать, контру проклятую…
Запинавшийся через слово гвардеец сообщил ему, что Анриетту видели возле входа в тюрьму, и Каррье направился туда, предварительно допив остатки арманьяка и вышвырнув пустую бутыль из окна – улица отозвалась пронзительным криком боли, и комиссар расплылся в широкой усмешке. Эх, хорошо с контрой бороться, а потом и отдохнуть от трудов праведных не зазорно, вот как сейчас…
Он, пошатываясь, шёл по коридору темницы. К кому бы она здесь наведывалась? Мать и сёстры этой шлюшки вообще в другой темнице – нет, что-то здесь нечисто…
Несколько секунд он тупо таращился на открывшуюся его глазам сцену – его женщина, нагло, не скрываясь, держала за руку полудохлую выпоротую контру, того больше – гладила роялиста по голове.
Когда решётчатая дверь с грохотом распахнулась, и комиссар возник в проёме, голубки друг от друга аж отпрыгнули.
- Ка-акая пастораль…твою мать… - с трудом ворочая заплетающимся языком пробормотал Каррье, широко улыбаясь. Ненавистный роялист смотрел на него всё с тем же ледяным спокойствием – а Анриетта боялась. Каррье чувствовал её страх, словно волк – и это ему нравилось.
Он подошёл, спотыкаясь, и с неожиданной для мертвецки пьяного силой схватил её за волосы, накручивая их на кулак.
- Время платить по счетам, шалава, - выдохнул Каррье в исказившееся лицо женщины. Запах страха становился всё сильнее, соблазнительно щекоча ноздри, в низу живота и между ног начал разливаться жар.
- Не смейте…не смейте так обращаться с ней… - мерзкий блеющий голос заставил комиссара оттолкнуть от себя послушно попятившуюся женщину и развернуться к пленнику.
Без лишних слов Каррье ударил его ногой в щёку, потом – под рёбра, и ещё раз. Только когда роялист судорожно сжался в комок, закрывая руками окровавленное лицо, комиссар вспомнил, что его хорошо было бы оставить в живых, а значит – отыграться следовало на ком-то другом.
Он снова обернулся к застывшей в углу Анриетте, усмехнулся и одним привычным движением расстегнул ремень…
***
- …А теперь пошла вон, - негромко и неожиданно холодно бросил Каррье давящейся рыданиями Анриетте. Та, подняв на секунду безучастный взгляд на своего мучителя, машинально поправила смятую разорванную юбку и, прихрамывая, вышла в коридор.
Роялист уже очнулся. Вид у него был не лучший, даже Каррье передёрнуло от отвращения – но в глазах на смену спокойному равнодушию пришло куда более знакомое комиссару чувство – ненависть.
- Как тебе представление? – ухмыльнувшись, Каррье подошёл к нему и легонько пнул носком сапога, привлекая внимание.
- Вы…вы…будьте в-вы прокляты…дьявол!
- Уже, - комиссар наклонился, ласково улыбаясь, и неожиданно сильно стиснул пальцы на тощем горле пленника. – Плевать на суеверия, на вашего распятого бога и умильных мадонн, но я дьявол. Я буду преследовать всех, кто не верен республике!
Он наклонился чуть ниже и добавил уже тише:
- Но ты ещё можешь исправиться. Скажи мне всё, что знаешь об измене – и я прощу тебя, роялист.
- Мне н-не нужно ваше прощение, - словно бы успокаиваясь, пленник снова заговорил холоднее, и это взъярило комиссара. Он сильнее стиснул пальцы на горле роялиста.
- Нет, тварь, ты скажешь! Ты скажешь, иначе я переломаю тебе все кости, я разрежу тебя на куски, но прежде… - Каррье оскалился в похабной усмешке - …отымею тебя, словно последнюю шлюху!
Запах страха снова щекотал ему ноздри, нового, неизвестного прежде страха. Комиссар пожалел, что потратил весь свой пыл на аристократочку – иначе бы даже непритязательный вид жертвы вряд ли остановил его.
- Я ничего вам не скажу, - упрямо прошептал роялист побелевшими от страха губами.
Каррье досадливо съездил ему кулаком по скуле и поднялся на ноги.
- Тогда лежи здесь и дохни в собственном ссанье, роялистский выродок! - они напоследок сплюнул прямо в лицо содрогнувшемуся пленнику и вышел, хлопнув дверью.
Осталось хорошенько наказать аристократочку…
***
Он не помнил, сколько часов лежал, скорчившись в мокром тряпье и соломе, дрожа от холода и кусая губы от боли. Несколько зубов после побоев Каррье угрожающе шатались, рёбра при каждом движении пронзала острая боль – перелом? Д’Эльбе охватило тупое оцепенение – если бы сейчас в камеру вошёл комиссар, он мог бы делать с пленником всё, что захотел, словно с куклой.
Серый рассвет, забрезжив в узком зарешёченном окне, заставил д’Эльбе пошевелиться и приоткрыть глаза. Звук капели, чириканье пролетавшей мимо птицы – эти звуки казались странно неуместными здесь, в земном подобии ада.
Он попытался встать, и, после множества неудачных попыток, ему удалось сначала сесть, а потом – и подняться на подгибающиеся ноги. Корка запекшейся крови треснула, причиняя сильную боль, но д’Эльбе, кажется, даже не заметил этого. В три заплетающихся шага он достиг оконной решётки и, судорожно схватившись за неё, всматривался и вслушивался.
***
…Каррье снова был пьян, но на ногах держался твёрдо. Сегодня к привычной к нему ненависти в душе Анриетты примешивался страх неизвестности – что за наказание выдумает для неё комиссар?
- Граждане, выводите! – кивнул он солдатам. Расступились присутствующие – и чиновники, и военные, все – лизоблюды, и Анриетта увидела свою семью.
Мать страшно постарела и осунулась за те месяцы, что они не виделись. Эрмина и Жаннетт, десятилетние близняшки, жались к ней и испуганно смотрели по сторонам.
- Для чего ты привёл их сюда? – глухо спросила Анриетта. Каррье широко улыбнулся, что не предвещало ничего хорошего.
- Пора Луизетте поработать! – воскликнул он. По одному мановению его руки из рядов присутствующих выступил солдат с ножницами.
Только когда последние золотистые пряди близняшек упали на покрытую мокрым снегом мостовую, Анриетта с тошнотворным ужасом осознала смысл сказанного.
- Нет! – она рванулась вслед солдатам, уводившим заключённых к гильотине, стоявшей чуть в стороне. Каррье крепко схватил её за руку и медленно повёл к месту казни.
- Смотри, - комиссар вцепился в её волосы, не давая отвернуться. Девочки, осознав, что их ожидает, заплакали, начали вырываться. Мадам де Люссан шла к гильотине спокойно и с достоинством.
Её голова покатилась первой.
- Мама! – кто это кричал? Эрмина? – Мама! Анриетта, спаси нас, сестрёнка! – хлёсткий звук удара заставил девочку захлебнуться собственным криком.
По белому лицу Анриетты катились слёзы. Лезвие гильотины поднималось и опускалось ещё дважды, каждый раз что-то навеки обрубая в сердце.
Анриетта думала, что уже ничто в мире не сможет тронуть её, но это чувство развеялось прахом, стоило ей только взглянуть в чёрные провалы глаз Каррье. Один этот взгляд заставил её трястись от страха – она боялась того, что он ещё может придумать.
И не зря.
- Гвардейцы роты Марата! – его громкий голос покрыл всю площадь. Отряд его любимцев, отборных нелюдей, встрепенулся, их взгляды разгорелись предвкушением. – Вы заслужили развлечение – эта аристократочка – ваша!
В висках стучала кровь. Безумный взгляд Каррье, радостный рёв, множество грубых рук, с звериной жадностью срывающих с неё одежду – всё смешалось и перевернулось вместе со всей вселенной в её широко распахнутых глазах, всё потонуло в её безмолвном, так и не прозвучавшем крике…
***
…Д’Эльбе медленно, словно в бреду разжал пальцы, сполз по стене и, стоя на коленях, с ужасающей тупой размеренностью начал биться головой о каменную стену.
Глава девятая. «Марионетка».
Он сидел в камере уже около суток и всё больше недоумевал – про него словно бы забыли. Д’Эльбе ожидал, что его немедленно бросят в пыточные подвалы и как минимум растянут на дыбе – но ничего подобного. Конечно, его немного побили перед тем, как швырнуть в камеру, но даже ничего не сломали. Не то чтобы д’Эльбе огорчал этот факт, но недоумение его всё возрастало.
В полдень в коридоре послышались шаги, и он внутренне напрягся, готовясь с достоинством встретить судьбу – и был почти разочарован, когда в камеру через прутья дверной решётки просунули кружку с водой и кусок чёрствого хлеба. Д’Эльбе подобрал всё до крошки – помимо того, что ему действительно хотелось есть, он руководствовался ещё и тем, что на следующий день его могут и не накормить.
В камере было прохладно, и д’Эльбе ежился, сидя в углу на грязной соломе, составлявшей единственную обстановку камеры. У противоположной стены в полу зияла зловонная дыра, и д’Эльбе постоянно порывался зажать нос.
Смеркалось. Когда шаги раздались в следующий раз – а на улице была уже кромешная темнота - д’Эльбе с большим трудом удалось собраться с духом. Возможно, Каррье и рассчитывал на то, что ожидание страданий может мучить человека не хуже иной пытки.
Звякнул ключ.
- Выходи, контра, - бросил безразличный голос, и д’Эльбе вышел, щурясь от света факелов. Руки тут же связали, оставив свободным один конец длинной верёвки, который намотал на кулак один из трёх молчаливых республиканцев. Они были похожи, словно братья – высокие и широкоплечие, в тёмной одежде и с незапоминающимися лицами.
Один из них, дёргая за верёвку, вёл д’Эльбе, словно щенка на поводке, двое других шли сзади. Внутренне напрягшись, бывший агент ждал спуска по сырой винтовой лестнице в пропитанную чужим страхом тьму…
Он не понимал уже ровным счётом ничего, когда они вышли за пределы тюрьмы и пошли по пустым улицам. Ни в одном доме не горело огней – Нант казался городом-призраком, и повсюду витал пусть порою и слабый, но отчётливый запах разложения.
Впереди засияли огни. Огромный двухэтажный особняк был ярко освещён и производил великолепное впечатление. Д’Эльбе вяло удивился, когда его конвоиры направились прямиком на свет, словно зачарованные мотыльки. Он чувствовал неясную угрозу, исходившую от этого дома, но не мог понять, какую именно.
Вестибюль неприятно поразил его кричащей безвкусной роскошью. Кажется, со всего Нанта стащили сюда предметы обстановки, причём отбирали их по единственному критерию – пусть блестит как можно больше. В коридоре, куда они прошли, было немногим лучше.
Издалека донеслись голоса и смех. Любопытство сжигало д’Эльбе, хотя он отчётливо понимал – скорее всего, ничего хорошего ему ждать не приходится.
Перед ним распахнулись двери залы, и он в первые секунды почти ослеп от яркого света множества свечей, он был оглушён шумом, хохотом, звоном бокалов…
Когда д’Эльбе, наконец, снова обрёл способность видеть, его глазам открылось совершенно неожиданное зрелище.
Каррье, вероятно, имел о светских приёмах представления столь же смутные, как и об умении со вкусом обставлять дом. Мебели в зале не было, только груды подушек, ковры, меха, словно в монгольском шатре. Повсюду виднелись бутылки вина и весьма аппетитные на вид закуски - д’Эльбе сглотнул голодную слюну.
И всюду были люди – республиканские чиновники и офицеры, уже слегка подвыпившие, перешучивались с дамами, чья добродетель была более чем сомнительна.
И посреди этого общества плебеев, игравших в аристократию, и шлюх, изображавших благородных дам, на мягком даже на вид диване восседал Каррье, самодовольно оглядывая присутствующих. Рядом с ним, словно закаменев, сидела девушка, даже в бесстыдном, кричащем наряде не похожая на остальных. Длинные светлые волосы скрывали её опущенное лицо, но в прямой осанке и изящном положении рук было с первого взгляда заметно благородное происхождение.
- Какая встреча, чёрт подери, какая встреча! – деланно изумился комиссар, кидая ленивый взгляд на д’Эльбе. – Ну что, сразу признаешься во всём – или мне приказать тебе помочь?
- Я ничего вам н-не скажу, - бесцветным голосом ответил д’Эльбе.
Каррье довольно потёр ладони.
- Так я и думал… Граждане приглашённые, - он повысил голос, - позвольте представить вам гвоздь нашей сегодняшней программы!
Разгоряченные, смеющиеся лица повернулись к нему.
- Сегодня мои подчинённые заставят говорить эту контру! Мы с вами услышим из первых уст о его гнусных преступлениях против Республики. Но я даю ему последний шанс – пусть говорит сейчас и не пострадает!
Д’Эльбе холодно покачал головой.
- Вот видите, граждане, эта тварь не ценит доброго отношения! Надо сбить с него спесь. Поль, Мишель, начинайте!
Верёвки упали с рук д’Эльбе. Не успел он обрадоваться, как его уже грубо схватили за плечо и потянули с него карманьолку, затем – рубашку. Он отчаянно, почти бессознательно схватился за одежду, но куда более сильные руки легко разжали его хватку.
Минуту он стоял, плотно закрыв глаза. Конвоиры крепко держали его за руки, пресекая инстинктивные попытки прикрыться. В зале раздались шуточки, заставившие д’Эльбе мучительно покраснеть.
Он нашёл в себе силы открыть глаза. Зеркало напротив во всей красе отразило его тщедушное тело, не прикрытое теперь даже исподним. Под жадными, глумливыми взглядами он чувствовал себя беззащитным и опозоренным, и почти обрадовался, когда его заставили развернуться спиной к обществу. Ловкие руки конвоира туго прикрутили его к массивному столбу, поддерживавшему галерею второго этажа.
Д’Эльбе начинал смутно догадываться о том, что ему уготовал Каррье – поэтому смог сдержать крик, когда на его спину с силой обрушилась плеть.
Дальнейшее он помнил крайне смутно. Кажется, он инстинктивно пытался вырваться, но на все его рывки в стороны палач только сильнее хлестал его по спине, рассекая кожу до крови. На пятом или шестом ударе д’Эльбе не выдержал и пронзительно вскрикнул, что вызвало дружный смех у присутствующих.
- Граждане, смотрите, как ловко работает Мишель, как ровно он кладёт удары. Какой глазомер, какой профессионализм!
- Ах, неужели гражданин Каррье, - звенел в ушах пьяный женский голос, - не мог найти для этого номера роялиста посимпатичнее? Мишель выше всяких похвал, но эти хилые мощи не вызывают у меня ничего, кроме отвращения.
- Хо-хо, дорогая, так тебе нравятся роялисты?
- Ах, милочка, да я прекрасно помню, как Мишель сочно отхлестал одного пару недель назад. У того была такая очаровательная фигурка, а как он кричал? Меня аж дрожь брала, до того славно…
Плеть равнодушно обжигала спину, пока д’Эльбе не перестал чувствовать сначала удары, а потом, кажется, и вообще что-либо...
Ведро холодной воды вернуло его в сознание.
- Гражданин Каррье, миленький, можно и мне тоже попробовать? – звенел нежный женский голос.
Ему вторил мужской:
- И мне, гражданин Каррье, давно хотел!
- И я!
- Мне тоже дайте!
Ленивый голос Каррье перекрыл все крики:
- В очередь, граждане. Каждый пусть бьёт по одному разу – и уступает место следующему.
Мгновения спустя боль пришла снова, рассекая неумелыми ударами уже не только спину – всё тело. Большинство ударов наносили женщины, слабо, но изощрённо, многие из них прежде, чем нанести удар, издевательски целовали его в щёку, отчего д’Эльбе передёргивало, и к горлу подступала тошнота.
Внезапно всё прекратилось. Д’Эльбе услышал за спиной медленные, тяжёлые шаги. Сильно запахло дешёвым вином, крепким табаком и смертью.
- Говори, - почти прошептал Каррье ему на ухо. – Говори.
Губы д’Эльбе настолько пересохли, что он не мог выдавить из себя ни звука. Комиссар сунул ему в лицо свой бокал и почти силком заставил выпить несколько глотков. На голодный желудок этого хватило, чтобы слегка опьянеть, чтобы боль приутихла.
- Н-никогда. Ни за что, - с трудом выдохнул д’Эльбе. В следующую секунду голова его чуть было не оторвалась – с такой силой Каррье влепил ему пощёчину.
- Мишель!
Плеть равнодушно обожгла мокрую от крови спину.
Дальше он не помнил ничего.
***
Сознание возвращалось медленно, тяжело. Не сразу д’Эльбе смог понять, что лежит на сложенном вдвое шерстяном одеяле, под которым прощупывался тонкий слой соломы.
«Тюрьма…» - он с трудом восстановил в памяти события прошлого, дёрнулся – и застонал от резкой боли в иссеченном теле.
После этого долго ничего не происходило. Мучительно хотелось пить, но не было сил даже поднять голову – и оставалось только облизывать пересохшие губы распухшим языком, да тщетно надеяться на чьё-то милосердие…
Лёгкие шаги, раздавшиеся в коридоре, вызвали у него слабый интерес – вряд ли это был тюремщик или Каррье. К его удивлению, по ту сторону решётки загремели ключами, раздалось щёлканье замка, и нежный женский голос произнёс с искренним состраданием:
- Боже, что они с вами сделали…
Где-то на краешке мутного сознания мелькнуло узнавание, но он никак не мог припомнить, где уже слышал этот голос. Одно он знал точно – это было годы и годы назад.
Женщина, тем временем, опустилась рядом с ним на краешек его убогой постели. Д’Эльбе почувствовал, как его осторожно пытаются приподнять, и постарался сдержать стон. В губы ткнулся край глиняной чашки, и д’Эльбе жадно, захлёбываясь выпил восхитительно прохладную воду до дна.
Он снова лежал на животе, а женщина промывала его раны, судя по всему – слабым спиртовым раствором. Сильно щипало, но это было почти приятно в сравнении с пыткой.
- К-кто вы?
Рука, водящая по рассеченной коже мокрой тряпицей, вздрогнула.
- Разве это так важно?
- Хотелось б-бы знать, кто в Н-нанте оказался столь милосердным п-посреди всех ужасов.
«И как этот человек прошёл мимо караульных…» - добавил он про себя.
Раздался судорожный вздох. И, когда д’Эльбе уже не надеялся получить ответ, женщина глухо ответила:
- Когда-то вы знали меня как Анриетту де Люссан. Если бы судьба сложилась чуть иначе, я могла бы стать женой лучшего человека из тех, что я встречала, но стала наложницей последнего мерзавца.
Д’Эльбе содрогнулся всем телом и, не обращая внимания на боль, с трудом приподнялся и обернулся.
Женщине не было ещё и тридцати. Бледное её лицо можно было бы назвать красивым, если бы не пустое, кукольное выражение светло-зелёных глаз. Даже вульгарное, бесстыдное платье не смогло придать ей распутный вид.
- Как…к-как это случилось? – выдавил он с трудом.
Анриетта перевела на него взгляд пустых глаз.
- Всех, кому не повезло родиться с приставкой «де», посадили в тюрьмы ещё в первый месяц Вандеи, но обращались ещё довольно сносно, пока не прибыл… - она помедлила и с явным усилием вытолкнула из себя имя - …Каррье. Начались казни. Отец попал на гильотину в числе первых, а мать и сёстры…Каррье обещал их помиловать, если я буду…благосклонной, - последнее слово Анриетта выплюнула с омерзением, на лице её на секунду появилось такое выражение, будто она сейчас заплачет – и д’Эльбе почти хотел этого, почти хотел, чтобы она выплеснула свою боль, пусть даже на него, лишь бы не видеть в её глазах этой страшной пустоты – но женщина мгновенно справилась с собой, и её лицо снова приняло бесстрастное выражение статуи.
Он судорожно пытался найти слова, но не смог подыскать ничего лучшего, чем жалкое:
- Мне жаль…
- Вам не о чем жалеть, - бесстрастно отвечала женщина. – Вы ничем мне не обязаны.
- Т-тогда почему вы сидите з-здесь, почему заботитесь обо м-мне? – Силы оставили д’Эльбе. Он снова опустился на постель, сожалея, что не может больше видеть лица Анриетты – но в какой-то мере он испытал и облегчение от этого факта.
Женщина долго молчала. Она успела промыть оставшиеся раны и даже укрыть д’Эльбе каким-то тёплым и мягким то ли одеялом, то ли отрезом ткани – пленник только сейчас начал понимать, насколько успел замёрзнуть в ледяной камере…а одежду так и не вернули. Он мгновенно вспыхнул, осознав, что ещё недавно он беседовал с женщиной, будучи наг, словно новорождённый, и даже воспоминание о том, что она уже видела его обнажённым во время пытки, не избавило его от смущения до конца.
Д’Эльбе уже не ждал ответа Анриетты, когда, наконец, она, судорожно вздохнув, заговорила. Так прорывает плотину – ещё недавно нельзя было вытянуть из человека ни слова, и вот он уже взахлёб рассказывает тебе о своей беде.
- А я ведь когда-то любила вас. Нет, не думайте, вы не разбили мне сердце, но я всерьёз надеялась стать вашей женой. Когда вы предпочли мадемуазель д’Отрив, я не была потрясена, мир не перевернулся – но я сожалела. И больше всего я сожалела в последние несколько месяцев с тех пор, как он…пожелал меня.
Кажется, я начала уже сходить с ума, - продолжала она, - я не думала ни о чём, просто машинально запихивала в себя еду, засыпала, передвигалась, словно сомнамбула. Но я увидела вас, человека, который небезразличен мне до сих пор, и я понадеялась…
Анриетта судорожно всхлипнула, но справилась с собой и закончила сдавленным голосом:
- Понадеялась, что если я хоть немного позабочусь о вас, то хоть один человек на этой земле вспомнит меня с теплотой.
Он ощупью нашёл её ледяную руку и крепко сжал.
- Я никогда н-не забуду вашей з-заботы, Анриетта.
Он не мог видеть, как женщина со странной смесью жалости и пронзительной нежности протянула руку, и только ощутил ласковое прикосновение к своим спутанным грязным волосам…
***
Стены тюрьмы слегка пошатывались, а может, это его самого шатало – Каррье не думал. Его аристократочка совсем отбилась от рук – надо же, тварь, средь бела дня улизнула! Надо бы поучить её, как своевольничать, контру проклятую…
Запинавшийся через слово гвардеец сообщил ему, что Анриетту видели возле входа в тюрьму, и Каррье направился туда, предварительно допив остатки арманьяка и вышвырнув пустую бутыль из окна – улица отозвалась пронзительным криком боли, и комиссар расплылся в широкой усмешке. Эх, хорошо с контрой бороться, а потом и отдохнуть от трудов праведных не зазорно, вот как сейчас…
Он, пошатываясь, шёл по коридору темницы. К кому бы она здесь наведывалась? Мать и сёстры этой шлюшки вообще в другой темнице – нет, что-то здесь нечисто…
Несколько секунд он тупо таращился на открывшуюся его глазам сцену – его женщина, нагло, не скрываясь, держала за руку полудохлую выпоротую контру, того больше – гладила роялиста по голове.
Когда решётчатая дверь с грохотом распахнулась, и комиссар возник в проёме, голубки друг от друга аж отпрыгнули.
- Ка-акая пастораль…твою мать… - с трудом ворочая заплетающимся языком пробормотал Каррье, широко улыбаясь. Ненавистный роялист смотрел на него всё с тем же ледяным спокойствием – а Анриетта боялась. Каррье чувствовал её страх, словно волк – и это ему нравилось.
Он подошёл, спотыкаясь, и с неожиданной для мертвецки пьяного силой схватил её за волосы, накручивая их на кулак.
- Время платить по счетам, шалава, - выдохнул Каррье в исказившееся лицо женщины. Запах страха становился всё сильнее, соблазнительно щекоча ноздри, в низу живота и между ног начал разливаться жар.
- Не смейте…не смейте так обращаться с ней… - мерзкий блеющий голос заставил комиссара оттолкнуть от себя послушно попятившуюся женщину и развернуться к пленнику.
Без лишних слов Каррье ударил его ногой в щёку, потом – под рёбра, и ещё раз. Только когда роялист судорожно сжался в комок, закрывая руками окровавленное лицо, комиссар вспомнил, что его хорошо было бы оставить в живых, а значит – отыграться следовало на ком-то другом.
Он снова обернулся к застывшей в углу Анриетте, усмехнулся и одним привычным движением расстегнул ремень…
***
- …А теперь пошла вон, - негромко и неожиданно холодно бросил Каррье давящейся рыданиями Анриетте. Та, подняв на секунду безучастный взгляд на своего мучителя, машинально поправила смятую разорванную юбку и, прихрамывая, вышла в коридор.
Роялист уже очнулся. Вид у него был не лучший, даже Каррье передёрнуло от отвращения – но в глазах на смену спокойному равнодушию пришло куда более знакомое комиссару чувство – ненависть.
- Как тебе представление? – ухмыльнувшись, Каррье подошёл к нему и легонько пнул носком сапога, привлекая внимание.
- Вы…вы…будьте в-вы прокляты…дьявол!
- Уже, - комиссар наклонился, ласково улыбаясь, и неожиданно сильно стиснул пальцы на тощем горле пленника. – Плевать на суеверия, на вашего распятого бога и умильных мадонн, но я дьявол. Я буду преследовать всех, кто не верен республике!
Он наклонился чуть ниже и добавил уже тише:
- Но ты ещё можешь исправиться. Скажи мне всё, что знаешь об измене – и я прощу тебя, роялист.
- Мне н-не нужно ваше прощение, - словно бы успокаиваясь, пленник снова заговорил холоднее, и это взъярило комиссара. Он сильнее стиснул пальцы на горле роялиста.
- Нет, тварь, ты скажешь! Ты скажешь, иначе я переломаю тебе все кости, я разрежу тебя на куски, но прежде… - Каррье оскалился в похабной усмешке - …отымею тебя, словно последнюю шлюху!
Запах страха снова щекотал ему ноздри, нового, неизвестного прежде страха. Комиссар пожалел, что потратил весь свой пыл на аристократочку – иначе бы даже непритязательный вид жертвы вряд ли остановил его.
- Я ничего вам не скажу, - упрямо прошептал роялист побелевшими от страха губами.
Каррье досадливо съездил ему кулаком по скуле и поднялся на ноги.
- Тогда лежи здесь и дохни в собственном ссанье, роялистский выродок! - они напоследок сплюнул прямо в лицо содрогнувшемуся пленнику и вышел, хлопнув дверью.
Осталось хорошенько наказать аристократочку…
***
Он не помнил, сколько часов лежал, скорчившись в мокром тряпье и соломе, дрожа от холода и кусая губы от боли. Несколько зубов после побоев Каррье угрожающе шатались, рёбра при каждом движении пронзала острая боль – перелом? Д’Эльбе охватило тупое оцепенение – если бы сейчас в камеру вошёл комиссар, он мог бы делать с пленником всё, что захотел, словно с куклой.
Серый рассвет, забрезжив в узком зарешёченном окне, заставил д’Эльбе пошевелиться и приоткрыть глаза. Звук капели, чириканье пролетавшей мимо птицы – эти звуки казались странно неуместными здесь, в земном подобии ада.
Он попытался встать, и, после множества неудачных попыток, ему удалось сначала сесть, а потом – и подняться на подгибающиеся ноги. Корка запекшейся крови треснула, причиняя сильную боль, но д’Эльбе, кажется, даже не заметил этого. В три заплетающихся шага он достиг оконной решётки и, судорожно схватившись за неё, всматривался и вслушивался.
***
…Каррье снова был пьян, но на ногах держался твёрдо. Сегодня к привычной к нему ненависти в душе Анриетты примешивался страх неизвестности – что за наказание выдумает для неё комиссар?
- Граждане, выводите! – кивнул он солдатам. Расступились присутствующие – и чиновники, и военные, все – лизоблюды, и Анриетта увидела свою семью.
Мать страшно постарела и осунулась за те месяцы, что они не виделись. Эрмина и Жаннетт, десятилетние близняшки, жались к ней и испуганно смотрели по сторонам.
- Для чего ты привёл их сюда? – глухо спросила Анриетта. Каррье широко улыбнулся, что не предвещало ничего хорошего.
- Пора Луизетте поработать! – воскликнул он. По одному мановению его руки из рядов присутствующих выступил солдат с ножницами.
Только когда последние золотистые пряди близняшек упали на покрытую мокрым снегом мостовую, Анриетта с тошнотворным ужасом осознала смысл сказанного.
- Нет! – она рванулась вслед солдатам, уводившим заключённых к гильотине, стоявшей чуть в стороне. Каррье крепко схватил её за руку и медленно повёл к месту казни.
- Смотри, - комиссар вцепился в её волосы, не давая отвернуться. Девочки, осознав, что их ожидает, заплакали, начали вырываться. Мадам де Люссан шла к гильотине спокойно и с достоинством.
Её голова покатилась первой.
- Мама! – кто это кричал? Эрмина? – Мама! Анриетта, спаси нас, сестрёнка! – хлёсткий звук удара заставил девочку захлебнуться собственным криком.
По белому лицу Анриетты катились слёзы. Лезвие гильотины поднималось и опускалось ещё дважды, каждый раз что-то навеки обрубая в сердце.
Анриетта думала, что уже ничто в мире не сможет тронуть её, но это чувство развеялось прахом, стоило ей только взглянуть в чёрные провалы глаз Каррье. Один этот взгляд заставил её трястись от страха – она боялась того, что он ещё может придумать.
И не зря.
- Гвардейцы роты Марата! – его громкий голос покрыл всю площадь. Отряд его любимцев, отборных нелюдей, встрепенулся, их взгляды разгорелись предвкушением. – Вы заслужили развлечение – эта аристократочка – ваша!
В висках стучала кровь. Безумный взгляд Каррье, радостный рёв, множество грубых рук, с звериной жадностью срывающих с неё одежду – всё смешалось и перевернулось вместе со всей вселенной в её широко распахнутых глазах, всё потонуло в её безмолвном, так и не прозвучавшем крике…
***
…Д’Эльбе медленно, словно в бреду разжал пальцы, сполз по стене и, стоя на коленях, с ужасающей тупой размеренностью начал биться головой о каменную стену.
@темы: твАрения, "Предатель", вандейское, в белом венчике из роз впереди идёт д'Эльбе
-
-
14.10.2014 в 00:43Чуть-чуть, за что зацепился взгляд:
- перед …А теперь пошла вон, я бы сделала интервал, чтобы отделить моменты во времени.
- "хо-хо!" показалось перебором, хотя понятно, что вы намекали на уровень данной публики;
- ну и абзац перед последними звездочками.
Еще по содержанию. Не ожидала я последнего финта от Каррье, после гильотины-то... Вообще меня все больше поражает, как вы за него пишете
-
-
14.10.2014 в 01:19Это единственное, что я не поправила. Просто...вот так увиделось. Они же, вдобавок, сильно пьяные, поэтому все тёмные стороны их натуры лезут через край...
Кстати, я не думаю, что он должен был все время ужасать - допускаю, что в кругу своих он мог быть даже в меру обаятельным.
Свои его стоят, если вы о нантской публике. Понятно, что сразу он не показывает себя во всей красе, но д'Эльбе изначально смутно опасается Каррье, почти на подсознательном уровне. Вокруг нантского комиссара мне аидится почти облако какого-то инфернального ужаса, обычно оно приглушается, но после разрастается до того, что Каррье уже мало напоминает человеческое существо.
Если не секрет, вы чем-то вдохновлялись, что-то вспоминали, или все родилось в голове?
Как ведёт себя толпа, когда травят "козла отпущения" - мне известно на личном опыте. Хотя, разумеется, ничего столь же страшного, как и главному герою, мне переживать не приходилось.
По себе знаю, страдания любимых героев ужасно тяжело описывать.
Кажусь себе ужасным человеком, но вот мне все сочувствуют, а мне не так тяжело было писать мучения д'Эльбе, сколько мысли комиссара - вот это реально было тяжело, особенно в эпизодах с пусть и закадрово-намекательным, но сексуальным насилием, вот тут я каждое слово продумывала. Несмотря на то, что некоторая часть меня переживает это всё вместе с героем, именно физическая боль, которая выпадает на его долю, меня не ужасает. В отличие от душевной, которой пока внимания меньше.
-
-
14.10.2014 в 01:25кстати, я думала насчет прописывания мыслей - в меру ли, достаточно ли, но так и предположила, что вы будете постепенно развивать. Думаю, это правильный подход.
-
-
15.10.2014 в 14:54прошу прощения за задержку с отзывом.
Очень тяжелая глава – наверное, самая тяжелая из всех уже имеющихся. Если это только начало мучений, самые первые их дни, то что же будет дальше и как д’Эльбе сможет это вынести… Хотя мне даже трудно представить, что еще более ужасное в психологическом отношении сумеет изобрести Каррье – после всего того, что произошло в этой главе. Разве что осуществит свою угрозу «отымею тебя, словно последнюю шлюху». Но хочется надеяться, что до этого все-таки не дойдет.
Вдруг подумалось, что после всех этих издевательств висение на кресте д’Эльбе не воспримет как унижение – только как физические мучения.
Каррье у вас получился действительно чудовищем, но при этом очень убедительным и непротиворечивым в смысле характера. Всё, что мы в нем видим, очень, как бы это сказать, гармонично сочетается и проявляется. «Они искренне любили Революцию: одни – за Декларацию прав, другие – за реквизированные бриллианты» (С) кажется, И.Г. Эренбург, роман про Бабёфа "Первый среди равных"). А третьи – за возможность удовлетворять свои специфические пристрастия с пользой для государственного дела.
И неудивительно, что Каррье сумел найти для себя соответствующую свиту, которая так же наслаждается жестокостями, как и он. Может быть, поначалу некоторые из них и были более-менее приличными людьми, но их развратили безнаказанность и возможность беспрепятственно потакать худшему, что в них было.
«Он мгновенно вспыхнул, осознав, что ещё недавно он беседовал с женщиной, будучи наг, словно новорождённый,»
То, что он, человек в высшей мере воспитанный, сдержанный и замкнутый, осознал это только в этот момент – далеко не сразу после появления Анриетты – очень многое говорит о том, каким потрясением стали для него все недавние издевательства.
Мелкие поправки
читать дальше
-
-
15.10.2014 в 15:29Ничего страшного
Хотя мне даже трудно представить, что еще более ужасное в психологическом отношении сумеет изобрести Каррье
В психологическом - ничего. Он реально уже довёл д'Эльбе до последней черты.
Но хочется надеяться, что до этого все-таки не дойдет
Нет, хотя кое-кто из читателей просил такое развитие событий, но дело в том, что тогда д'Эльбе уж точно не оправится от пережитого и при первом же удобном случае наложит на себя руки.
Вдруг подумалось, что после всех этих издевательств висение на кресте д’Эльбе не воспримет как унижение – только как физические мучения.
Думаю, что он вообще никак не отреагирует. Просто будет висеть.
То, что он, человек в высшей мере воспитанный, сдержанный и замкнутый, осознал это только в этот момент – далеко не сразу после появления Анриетты – очень многое говорит о том, каким потрясением стали для него все недавние издевательства.
Если честно - на этом моменте это осознал не только д'Эльбе, но и автор. Я просто забыла о том, что одежду ему так и не вернули)))
Спасибо за отзыв и за поправки)))
-
-
15.10.2014 в 16:09Я - читатель закаленный, в том числе текстами на историческую и медицинскую тематику, с подробными описаниями всевозможных страданий. А Каррье тут выражается (как вслух, так и мысленно) вполне канонично.
тогда д'Эльбе уж точно не оправится от пережитого и при первом же удобном случае наложит на себя руки.
Вот мне тоже кажется, что в таком случае его не остановят даже его религиозные убеждения.
Думаю, что он вообще никак не отреагирует. Просто будет висеть.
Спойлерный вопрос № 1: а он вообще поймет, на чем висит? Или всё это, включая снятие с креста, будет происходить, пока он в бессознательном состоянии?
Группа спойлерных вопросов № 2 (отчасти по концу предыдущей главы): когда именно Маргариту и семейство Буаси перевели в Сен-Флоран? Еще до операции по освобождению арестованных в Нанте, когда только-только заметили необычную активизацию отрядов Тальмона и Ларошжаклена? И что с этими двумя женщинами и тремя детьми происходит сейчас, когда д'Эльбе уже третьи сутки в тюрьме? Их пока не трогают, и они просто живут в выделенном для них доме в Сен-Флоране? Знают ли они о том, что случилось в Нанте, и что д'Эльбе арестован (или, возможно, об этом уже знает администрация Сен-Флорана, но пока никому не сообщает)?
-
-
15.10.2014 в 16:17Когда его будут вешать, он будет в сознании, но уже не в состоянии чему бы то ни было удивляться и ужасаться. Снимут его уже едва живого.
руппа спойлерных вопросов № 2 (отчасти по концу предыдущей главы): когда именно Маргариту и семейство Буаси перевели в Сен-Флоран? Еще до операции по освобождению арестованных в Нанте, когда только-только заметили необычную активизацию отрядов Тальмона и Ларошжаклена? И что с этими двумя женщинами и тремя детьми происходит сейчас, когда д'Эльбе уже третьи сутки в тюрьме? Их пока не трогают, и они просто живут в выделенном для них доме в Сен-Флоране? Знают ли они о том, что случилось в Нанте, и что д'Эльбе арестован (или, возможно, об этом уже знает администрация Сен-Флорана, но пока никому не сообщает)?
Перевели ещё до операции в Нанте, поскольку примерно одновременно с ней Тальмон пошёл захватывать Шоле. Сейчас они сидят в Сен-Флоране, думаю, что под домашним арестом - или их вот-вот посадят под него, как только придёт приказ от Каррье. Пока они ничего не знают, узнают, только когда Маргарите сообщат о том, что её собираются казнить. Причём Дюран будет исполнительно торопиться, а Баталь будет пытаться заставить его притормозить из соображений довольно гуманистических - что нельзя казнить женщину за преступления её мужа.
-
-
15.10.2014 в 16:36Мне примерно так и представлялось. Но как он в таком виде еще куда-то поедет верхом, пусть даже и бывший кавалерист...
они сидят в Сен-Флоране, думаю, что под домашним арестом - или их вот-вот посадят под него, как только придёт приказ от Каррье.
Мне кажется, что они как заложники и так фактически постоянно находились под домашним арестом, еще в Шоле - то есть жили в доме, охраняемом республиканскими солдатами, и вряд ли имели возможность выходить за пределы двора (или если выходили, в случае большой необходимости - например, Маргарита или Сюзанна на рынок за продуктами - то строго в сопровождении одного-двух солдат).
узнают, только когда Маргарите сообщат о том, что её собираются казнить.
Ее расстреляют? Или воспользуются гильотиной, которая, как упоминалось, в Сен-Флоране была?
Баталь будет пытаться заставить его притормозить из соображений довольно гуманистических - что нельзя казнить женщину за преступления её мужа.
Мне тоже казалось, что Баталь попытается проявить хоть какую-то гуманность в этой ситуации. Хотя все его доводы Дюран, по-видимому, опровергнет цитатами из подписанного д'Эльбе, Буаси и Отривом договора - где сказано о том, что ожидает заложников в случае его нарушения.
Кстати, а где сейчас Буаси? В своем дистрикте Монтегю и тоже пока ничего не знает о случившемся?
-
-
15.10.2014 в 16:39Привяжет себя верёвкой к седлу.
Ее расстреляют? Или воспользуются гильотиной, которая, как упоминалось, в Сен-Флоране была?
Гильотинируют.
Кстати, а где сейчас Буаси? В своем дистрикте Монтегю и тоже пока ничего не знает о случившемся?
Да. Думаю, он прискачет в Нант уже тогда, когда д'Эльбе оттуда
уползётуедет в Сен-Флоран.-
-
06.11.2014 в 21:55Но это большой плюс Вам, как автору - все живо и реалистично.
-
-
13.02.2024 в 08:47Хотел бы поделиться с вами своим последним опытом поиска рекомендуемого автосервиса в Оренбурге. После длительного выбора, я наконец нашел то место, которым действительно остался доволен — AutoLife.
Что мне особенно понравилось в АвтоЛайф, так это индивидуальный подход каждого специалиста этого сервиса. Мастера не только с превосходным результатом решили проблему с моим автомобилем, но и предоставили важные указания по его дальнейшему обслуживанию.
Мне кажется важным поделиться этой информацией с вами, так как знаю, насколько затруднительно порой найти действительно надежный сервис. Если вы ищете проверенный автосервис в Оренбурге, рекомендую обратить внимание на АвтоЛайф, расположенный по адресу: г. Оренбург, ул. Берёзка, 20, корп. 2. Они работают каждый день, с утра до вечера, и более подробную информацию вы можете найти на их сайте: https://autolife56.ru/.
Надеюсь, мой опыт окажется информативным для кого-то из вас. Буду рад слышать ваше мнение, если решите воспользоваться услугами АвтоЛайф 56.
Установка дополнительного оборудования в Оренбурге
Ссылки для ознакомления
Поиск лучшего автосервиса в Оренбурге завершился успехом: сервис AutoLife56 Вашему вниманию указываем надёжный автосервис в Оренбурге - АвтоЛайф Выбор доступного автосервиса в Оренбурге завершился успехом: автосервис AutoLife Познакомьтесь о АвтоЛайф 56: наши преимущества в ремонте автомобилях в Оренбурге Выбор качественного автосервиса в Оренбурге завершился успехом: АвтоЛайф 56 a758413
-
-
21.02.2024 в 04:47eroscenu.ru/?page=6310
eroscenu.ru/?page=46600
eroscenu.ru/?page=36455
eroscenu.ru/?page=35103
eroscenu.ru/?page=24385
eroscenu.ru/?page=9408
eroscenu.ru/?page=32141
eroscenu.ru/?page=19172
eroscenu.ru/?page=9991
eroscenu.ru/?page=49059
eroscenu.ru/?page=15031
eroscenu.ru/?page=39361
eroscenu.ru/?page=2472
eroscenu.ru/?page=33365
eroscenu.ru/?page=17088
eroscenu.ru/?page=7526
eroscenu.ru/?page=8802
eroscenu.ru/?page=23146
eroscenu.ru/?page=9746
eroscenu.ru/?page=4936
научные ссылки технологические ссылки научно-популярные ссылки финансовые ссылки музыкальные ссылки культурные ссылки отборные ссылки технологические ссылки экологические ссылки рекомендованные ссылки 30385e1