По пути из Питера меня продуло в поезде до температуры, но должны случиться по меньшей мере холера, чума и сибирская язва одновременно, чтобы я впервые за время ведения дневника изменил своей традиции.

Я не знаю, что сказать. Все, что могло быть сказано - уже сказано, ни к чему повторять. Просто двести двадцать пять лет назад был убит самый дорогой для меня человек на всём этом проклятом свете, а я ничего не смог изменить.
Я тешу себя надеждой, что смогу хоть что-то.
Я надеюсь, что после смерти будет иная жизнь, где я смогу без стыда смотреть ему в глаза и наконец-то его обнять.
in nomine amoris