До сих пор прихожу в себя после поездки.
Она далась мне тяжело. Я бы сказал - слишком тяжело, слишком нагрузила мне психику, настолько, что стоило мне пойти в бар - и всё, плакали кошелёк и телефон, потому что алкоголь на перегруженную голову влияет не лучшим образом. С другой стороны я умудрился не потерять паспорт, планшет, рюкзак, большую часть денег, меня не убили, не избили и не изнасиловали, вообще какой-то добрый чувак проводил меня до дома, так что наибольшие страдания я испытывал от стыда перед Электрой и отцом, что напугал их, не отвечая на звонки. (Зато понял, что мой отец - замечательный человек, который, конечно, рассердился, но потом сам и успокаивал, и приехал за мной в аэропорт, из-за чего почти не спал перед работой). Наука на будущее - не ходить по барам в тот период жизни, когда от малейшего шума начинает колотить, а уж метро и вовсе вызывает желание то ли разрыдаться, то ли нервно блевануть.
Часть с архивами и БНФ вышла гораздо хуже, чем я планировал - я умудрился попасти на время летнего отпуска в архивах, а в БНФ так и не получил исследовательский доступ, но всё равно переснял довольно много, в том числе статьи начала 20 века про д'Эльбе, которые переведу. Проблема в том, что в основном это всё было на микрофишах, которые иногда сложно даже просто читать (и причина не в языке, с ним-то как раз всё было на удивление нормально, я многое читал с листа), не говоря уж о том, чтобы фоткать. Приходилось так изгибаться, что я, кажется, мог бы заработать медаль по художественной гимнастике (а заработал только постреливания в пояснице).
Я понял, что не люблю Париж. Бовыкин в биографии Адо то ли цитировал его, то ли от себя написал, что для историка Франции навсегда остаётся памятным первое впечатление от Парижа, что каждый по-своему любит этот город, но я, видимо, стою особняком. Для меня в этом городе слишком много туристов и слишком мало - памяти. От туристов хоть как-то спасало то, что я жил в Венсенне (причём от метро "Шато де Венсенн" там было идти моим шагом минут 20), но не сильно. Я чувствовал отторжение этого города.
Неделя в Вандее была совершенно особым опытом - проверкой на выносливость физическую, социальную, моральную. Я знаю, что выжал себя до дна дикими нагрузками, но я сделал бы вдвое больше ради того, чтобы стоять в зале музея Нуармутье перед витриной с креслом, ради того, чтобы сидеть возле заболоченного пруда с лягушками прямо на изгороди и неотрывно смотреть на дом в полтора этажа, в котором сейчас медиатека. Ради того, чтобы болтать ногами в пруду Дюрбельера. Носиться по Шоле, шопиться на Аркад Руж. Смотреть в чистейшее, безоблачное небо Шемийе и Шалона.
Я до сих пор хожу там во сне.
Мне снится край, который я чувствую своим домом.