Теперь я начинаю это понимать. Надеюсь, я всё-таки допишу. Это просто должно быть дописано - как надежда на то, что если ты не хочешь быть упырём - ты им не будешь.
Тлен, агнст, попытка нон-кона, упыристый в психологическом плане д'Эльбе (нет, к счастью, нон-кон
Глава пятая. "Добро пожаловать".
"Ты опасно юн, ты пришел сам
Зачарованный блеском звезд,
Отраженных намеренно
В черной поверхности чаши.
Ты замерзнешь со мною рядом,
Ты ослепнешь от колких слез
В зазеркальном плену
У легенды бессмысленно страшной."(с)
Зачарованный блеском звезд,
Отраженных намеренно
В черной поверхности чаши.
Ты замерзнешь со мною рядом,
Ты ослепнешь от колких слез
В зазеркальном плену
У легенды бессмысленно страшной."(с)
Пробуждение было неприятным, хотя голова была непривычно лёгкой - зато всё остальное ныло. Вдобавок - что сразу его насторожило - под локтем явно был не пол, а земля...
"Неужели я настолько лишился ума, что убрёл куда-то и заснул? Позорище..."
Он открыл глаза и посмотрел вверх, на серое смурное небо, на верхушки едва распустившихся деревьев, украшенных омелой...
Омелой?!
Он лихорадочно подскочил, едва не поскользнувшись на мокрой траве. Босые ноги заледенели так, что впору было ожидать простуды, да ещё и занемели от долгой неподвижности, так что он чуть было не упал, но удержался на ногах - и так и остался стоять, дико озираясь по сторонам невидящими глазами.
Потому, что в Подмосковье омела не растёт.
Не сразу он заметил, что чуть в стороне, словно в насмешку, аккуратно стоят его тёплые тапки и сложен плед, словно бы кто-то неведомый издевательски позаботился о шевалье. Впрочем, было настолько холодно, что пришлось проглотить гордость, напялить обувку и завернуться в плед, чтобы хоть немного согреться.
Следовало выяснить, где он находится.
Ситуация напоминала дурное кино, с той лишь разницей, что происходила с ним наяву - вряд ли во сне или в посмертии станет так адски ныть спина и зуб не попадать на зуб.
"В крайнем случае у меня есть почти сутки на размышление прежде, чем я начну страдать от голода".
Наверное, стоило бы попытаться найти хоть одну живую душу, но шевалье побаивался людей. Что они сделают с человеком, в домашней одежде разгуливающим посреди леса? Уж точно ничего хорошего, того и гляди - в психушку упекут...
Лучше было бы увидеть их так, чтобы они не видели его - откуда-нибудь из кустов. Там можно будет услышать речь, если повезёт - даже понять, если нет - по крайней мере попытаться угадать язык... Вряд ли это будет русский - но кто знает? Это может оказаться и юг России - должно быть, какая-то глушь, раз за пройденные несколько сот метров он не обнаружил ни единого кострища с мусором - прежде, чем почти вывалиться на дорогу.
Развезённый просёлок показался...странным. На нём не было обычных для деревенских дорог следов протектора - хотя бы от трактора или от каких-нибудь местных древних "Жигулей", вопреки возможностям служащих внедорожниками. Но это была явно не пешеходная тропинка - слишком широкая, да и имевшиеся колеи, в которых плескалась вода, говорили о том, что этой дорогой ходит и транспорт - правда, колёса у него не шире велосипедных...
Это было очень странно - но после пробуждения в лесу шевалье как-то не придавал внимания новым странностям. Не было времени пугаться - надо было собраться с силами и мыслями, чтобы решить проблему, а там можно будет и паниковать с чувством выполненного долга.
Тапки пропитались жидкой грязью, неприятно оттягивая ноги, но скидывать их не хотелось - так ногам было хоть чуть теплее. Волоча ноги, шевалье поплёлся по дороге, не слишком пытаясь сориентироваться - всё равно никаких следов не было, а шансы наткнуться на поселение примерно одинаковы в любой стороне и зависят только от плотности населения...
Задувал неприятный ветер, от которого не спасал плед. Шевалье с раздражённым фырканьем натянул его ещё и на голову - не столько для тепла, столько для сознания иллюзии защищённости.
Идти пришлось с полчаса, и единственной удивительно расчётливой мыслью в голове шевалье было сожаление об отсутствии плеера. Даже невозможность позвонить кому-то и узнать, что происходит, мучила меньше, чем отсутствие шанса сунуть наушники в уши и отключиться от пугающей реальности, успокоиться, закутаться, словно в плед, в фантазию, подогретую музыкой.
Деревня резко показалась из-за поворота. Первого же взгляда на колокольню шевалье хватило, чтобы понять, что перед ним совершенно не русская деревня - строение представляло собою образчик ренессансной архитектуры довольно убогого разлива. Шевалье не был искусствоведом, но общие черты колокольни и её сильная обшарпанность говорили о её почтенном возрасте - а также о том, что строили не на века...
Дома тоже не напоминали привычные русские избушки с трогательными наличниками - как и современные европейские коттеджи. Шевалье попытался воскресить в памяти типы домов из курса этнологии, но прослушанный в самом начале студенчества курс, разумеется, давно забылся.
Оставалось только идти вперёд - на свой страх и риск. Не хотелось бы попасть в местный участок или местную психбольницу, поэтому следовало вести себя тише воды, ниже травы.
Солнце стояло уже довольно высоко, а в деревнях встают рано, поэтому совершенно избежать взглядов местного населения шевалье не удалось. Впрочем, не сказать, чтобы не него смотрели с интересом - просто пару раз стрельнули глазами да вернулись к прополке огорода.
А вот шевалье, увидев на ногах местных жителей деревянные сабо, успокоиться уже не мог.
Старинный костюм, сабо, покосившиеся дома и бродящая скотина...это не напоминало даже реконструкцию, потому, что настолько качественно, настолько достоверно невозможно реконструировать ничего. В конечном итоге, тут мог бы по всем законам жанра у кого-то зазвонить телефон, а шевалье бы понял, что его разыграли - но телефон не звонил, не звонил...
Наверное, редкий историк не мечтает попасть в прошлое, и шевалье не был исключением. Для него это даже не было особым шоком - он тысячу раз представлял себе, как бы это могло быть...
Но вот пункта "брести в мокрых тапках и пледе по захолустной деревне где-то, кажется, во Франции" в его планах раньше не наблюдалось.
Наконец он дошёл до церкви - если где и стоило искать информацию, то только здесь, благо даже не пришлось бы расспрашивать священника, в худшем случае выскребая из мозга жалкие остатки знания латыни - на дверях часто висели какие-то объявления, какие-то послания вышестоящих лиц... Не была исключением и эта церковь - двери, как и положено в рабочий день, были заперты, но листок, прибитый к дверям, многообещающе белел.
Одного взгляда хватило шевалье, чтобы с облегчением узнать французский, и даже не очень архаичный - значит, он сможет хоть немного понимать местное население. Но с содержанием документа можно было ознакомиться и позже - сейчас была важнее дата.
"15. 04. 1795 AD"
Мозг работал с компьютерной чёткостью и отрывистостью:
"Год умиротворений. Со дня на день подпишут договор в Ла Превале* - надо поторопиться, если хочу изменить историю...ха-ха..."
Он осёкся, потому, что взгляд его упал выше. Это было не просто от руки написанное на каком-то клочке объявление, бумага была украшена узорами и гербами...
Украшена лилиями и надписью "Royaume de France"**
Шевалье почувствовал, что он сходит с ума - потому, что он не мог перепутать. Потому, что он, проклятье, был историком этой эпохи. 1795 год, Директория, первая Республика...но в глаза упорно лезло "Королевство Франция" и "по повелению его королевского величества Луи 17...".
Он начал подозревать, что это сон, но замёрзшие ноги быстро его в этом разубедили - вновь. Он снял тапки с ног и тщательно отжал, хотя понимал, что это бесполезно, но хотелось сделать хоть что-то, чтобы не разболеться в восемнадцатом веке.
Потому, что, при всём уважении, медицина тут была на кошмарном уровне - кому, как ни ему, было это знать...
Изнутри словно вытащили стержень, опору, от которой он строил поиски. Все его знания оказались бесполезными в этом мире, где он не мог предсказать ход событий - кто-то изменил его и без вмешательства попаданца. Шевалье устало опустился на холодные ступени церкви и скорчился в уголке, закрыв лицо полой пледа, чтобы, в случае чего, его приняли просто за задремавшего нищего или нищенку - кому уж как приятнее...
Он словно провалился в полузабытье, и не мог сказать, сколько прошло времени, когда его невежливо вывели из полудрёмы пинком сапога - и шевалье вскочил, как ошпаренный, дико озираясь по сторонам.
- Поглядите, господа, и впрямь девица... - протянул чей-то манерный и насмешливый голос неподалёку. Шевалье резко обернулся и увидел прелюбопытную для историка компанию - троих молодых дворян, своих ровесников или даже младше, крепко пьяных и, что пугало ещё больше - с выражениями лиц, отягощёнными более самодурством, нежели интеллектом.
- Г-господа... - Французский не шёл на ум, поэтому говорил шевалье медленно, запинаясь. - Я ничего не хотел дурного, я просто отдыхал...
Он порадовался между делом, что глаголы во французском не имеют рода - должно же было быть хоть что-то положительное в этой ситуации?
Лицо говорившего исказила презрительная гримаса и он ответил медленно и раздельно, точно втолковывал что-то полоумному.
- По закону королевства всякий бродяга, пойманный на землях сеньора, подлежит его суду, и его участь зависит от милосердия сеньора...
Шевалье затрясло. Стеклянные глаза этой компании не сулили ничего хорошего.
- Я...я...нет... - только и смог он пробормотать прежде, чем цепкая ладонь схватила его за грудки и притянула к себе.
- Давненько я так не развлекался, - промурлыкал дворянин. От него пахнуло алкоголем. - Как-то всё бродяжки все горбуньи да уродки, а эта симпатичная, удивительно - даже чистая. Проверим, везде ли?
И сунул руку в штаны шевалье.
Шевалье многие годы не испытывал подобного ужаса, крепко замешанного на отвращении. Он вообще не любил, когда к нему прикасались мужчины - а от явной попытки надругательства он рванулся, оставив в руках дворянина здоровенный клок ткани от футболки - и побежал, не оглядываясь.
- За ней!
- Бежим!
Пространство за спиной разразилось криками. Преследователи были порядком пьяны, бежали неловко, даже слуг не позвали. Их преследование было бы смешно, не смотри шевалье им в глаза несколько секунд назад - и не увидь он там желание изнасиловать его, не сходя с места.
Просто для того, чтобы растоптать. Насладиться болью и страхом - в их пресыщенной жизни, должно быть, только это могло утолить жажду острой новизны.
Шевалье уже через несколько минут начал жалеть, что никогда не был спортивным. Ни с каким видом спорта у него никогда особо не ладилось, а с бегом - в особенности. Преследователи были пьяны, но куда лучше подготовлены. Они знали местность и их было больше.
Тапки пришлось сбросить с ног и, оскальзываясь, бежать босиком по глинистому склону. Пришлось оставить и плед, не обращая внимание на то, что грудь полностью обнажена - сейчас было не до этого...
Он не знал, что будет делать дальше, куда бежит - он бежал не куда-то, а откуда-то. От криков за спиной. От перспективы оказаться во власти преследователей - от одной этой перспективы темнело в глазах и перехватывало дыхание. Шевалье не бежал бы так от публичной порки или даже казни - по крайней мере там была бы просто боль, которую он умел терпеть - но не нарочитые издевательства, не игра с его телом и душой.
К тому же он не был уверен, что когда-нибудь согласится отдаться мужчине даже добровольно.
Всё это казалось дурным сном, но ему никогда не снилось таких чётких и реалистичных снов - и прикосновения были вполне ощутимыми, и в глазах темнело вполне правдоподобно...
Подъёмы чередовались со спусками. Роща закончилась, начались мелкие перелески - что, увы, было куда хуже. На открытом пространстве его могли видеть, если бы нашлось огнестрельное оружие - так и вовсе ранить.
За спиной действительно раздался одиночный выстрел. К счастью, опьянение помешало преследователям целиться точнее, да и дальность у пистолетного выстрела была небольшой. Пуля уже на излёте просвистела у плеча шевалье, и он испугался бы, если бы ещё имел силы.
Каждый шаг давался с трудом. Он уже несколько раз спотыкался, едва не падая, но заставлял себя передвигать нывшие ноги. Лёгкие разрывались от недостатка воздуха, он жадно глотал его, но его словно бы всё равно не хватало...
Совсем рядом, чуть сбоку, из-за купы деревьев показался дом - явно больше крестьянского, но для поместья весьма скромный. Шевалье из последних сил рванулся туда, оставив даже мысль о том, что может подвести хозяев, навьючив на них ненужные проблемы - удивительно сильно было желание спастись.
Он потерял своё сердце, но больше ничего терять не желал.
Нога неумолимо заскользила по глине в сторону, и шевалье, неловко взмахнув руками, растянулся на земле.
Осознание, что у него нет сил подняться, было холодящим, словно первый снег. В отчаянии он уронил голову прямо на сырую землю и замер, тяжело дыша.
Преследователи больше не торопились.
- Ну и зачем было так торопиться, милая? - Голос - другой, не тот, что у первого дворянина - был почти ласковым, и от этого стало противно вдвойне. Он походил на развратного отчима, убеждающего падчерицу, что не собирается делать ничего плохого. - Мы не сделаем тебе ничего дурного.
- Ложь, - беззвучно прошептал шевалье, намертво впиваясь ногтями в землю.
Его грубо подняли за шкирку и встряхнули.
- Испачкалась вся, - сварливо произнёс третий.
- Вот иди и мой сам, - первый расхохотался, сочтя, видно, свою фразу весьма удачной.
Чья-то рука медленно прошлась по позвоночнику, и это прикосновение было куда неприятнее даже змеиного.
Пародия на ласку.
- И так, пожалуй, сойдёт.
Отвратительные руки хватали и грубо мяли грудь. Шевалье хотелось упасть и умереть на месте, просто так, без всяких усилий - потому, что он был не в силах сделать хоть что-то. Даже заплакать, даже умолять о помощи - видимо, это только пуще разозлило пьяную компанию.
- Да что она, сдохла что ли? - Звонкая оплеуха заставила шевалье очнуться и, собрав последние остатки сил, хрипло и безнадёжно взвыть:
- Помогите! Кто-нибудь! Ради Бога!
Видимо, это была немного не та реакция, которую ожидали вызвать недружелюбные аборигены, потому, что порыв шевалье к спасению был прерван новым ударом, повалившим его наземь. Дёрнувшись в последней, инстинктивно-животной попытке спастись, он пополз, оскальзываясь на мокрой глине, к видневшемуся спасительному зданию.
Чья-то рука перехватила его за шкирку, но он рванулся вновь, оставляя последние клочья старой футболки в руках преследователя, поднялся на дрожащие ноги и сделал несколько ковыляющих шагов - прежде чем его не сшибли наземь грубой подсечкой и не наступили на спину.
- Крыса бешеная!
Шевалье судорожно дёрнулся, как пригвождённая бабочка, но его заблаговременно прижали к земле ногой.
- Может, ударить её по голове? Дёргаться не будет.
- Что ты, так же не интересно! Они же дёргаться должны.
- Вот видишь, что бывает с плохими девочками, которые не слушаются...
В голове мутилось. Наверное, так сходят с ума - если он не сделал этого раньше, и всё, что происходило, не было игрой воспалённого разума - но ни один разум не способен передать, как давит на кожу подковка каблука.
Чьи-то руки рывком перевернули его на спину и потянули штаны - он не видел от слёз, кто это был, да и какая разница? Всё равно его грубо поимеют все трое по очереди, а потом пристрелят, как дикого зверя, и бросят в ближайшем овраге его...использованную оболочку.
Ничего не удастся изменить.
***
Впервые за много дней чуть распогодилось, и д'Эльбе вышел на улицу - прочь из дома, прочь от концентрированной атмосферы отчаяния, памяти и бессилия.
Прежнее сумасшествие словно пошло на спад - так, по крайней мере, должно было казаться со стороны. Он не страдал открыто и откровенно, не выпячивал свою боль, а лелеял её, как чудовищного ребёнка, подменыша-эльфа. Он упивался ей.
Д'Эльбе и не помнил почти, как он жил прежде - всё казалось сном, далёким и счастливым, но давно минувшим, и воспоминания походили на память о давно умершем друге детства - глуповатом и добром. Всё, что было раньше, было хрупко и временно. Любовь? Маргариту не вернуть. Дружба? Буаси пытался до него достучаться, но едва не лишился жизни при первой же попытке вытащить его на свет. Свет причинял боль и был бесполезен.
Идеи? Когда-то он верил в них. Когда то он верил, что человечество изменится. Что мир станет лучше. Он готов был отдать за свою веру жизнь - и это покалечило его и отняло у него сердце, а в обмен д'Эльбе получил лишь насмешки, презрение и возвращение той самой формы власти, которую он почитал тиранией не меньше, нежели республику.
Даже будущего у него не было в этой тошнотворно знакомой дыре. Всё как почти пятнадцать лет назад, когда он из гордости бросил армию, вышел в отставку, не желая идти на поклон. Тогда он думал, что его жизнь кончена - но не знал, что ему суждено пережить ещё две любви, войну и пытки, чтобы окончательно затихнуть, перестать жалко трепыхаться и вполне увериться, что жизнь и вправду окончена.
Башмаки скользили по глине. Пришлось отломать обломанную недавней бурей ветку и использовать в качестве трости, чтобы не поскользнуться. Хорош бы он был, возвратившись домой с красным глиняным пятном пониже спины - наверняка над ним посмеялась бы даже Филиппа.
Вне дома не были слышны человеческие голоса - и это было прекрасно. Только лёгкий шелест ветра, покачивавшего шары омелы среди голых ветвей и пустое серое небо.
Природа не лгала - д'Эльбе был одинок и рад этому. Больше у него нечего было отнимать, он не желал покидать свой кокон - он и так познал много боли. Слишком много - и не хотел чувствовать её ещё, не хотел испытывать вообще ничего, не хотел тешить себя такой глупой ложью, как любовь, дружба, вера...
Одиночество - вот последняя правда на земле.
Однако же его одиночество бесцеремонно нарушил крик.
- Помогите! Кто-нибудь! Ради Бога!
Д'Эльбе поморщился. Восхитительная пустота была грубо прервана, и он поспешил на голос - больше для того, чтобы крики не повторялись.
Идти пришлось вовсе недалеко, несколько сот шагов. Увиденное всколыхнуло в нём лишь лёгкую брезгливость - трое юнцов с замашками, достойными двора - самодовольством и грубостью, какую проявит не каждый разбойник с большой дороги - порядком пьяные и разгорячённые, столпились над обнажённой девушкой в тщетной попытке решить, кто же первый над неё надругается. Та даже не думала как-то воспользоваться моментом, видимо, окончательно выбилась из сил. На теле её были заметны синяки, но всего несколько штук - вряд ли её избили до полусмерти.
Ситуация вызывала только брезгливость - подобных грубых, животных проявлений жизни предостаточно на войне. Когда-то он был столь наивен, что пытался предотвращать их по крайней мере среди своих солдат, считая насилие отвратительным. Сейчас ему была глубоко безразлична как подоплека, так и то, что должно было произойти в дальнейшем.
Внезапно девушка подняла голову, и д'Эльбе вздрогнул. Он не понял в первую секунду, почему сразу же вспомнил Анриетту де Люссан - девушка совершенно не походила на неё внешне: чрезмерно высокая и крупная, с коротко остриженными тёмными волосами и скуластым лицом.
Они были совершенно не похожи, даже глаза у них были разного цвета, насколько он видел с такого расстояния, у Анриетты - ярко-зелёные, у незнакомки - серо-голубые, но и в тех, и в других плескалось одинаковое смертное отчаяние и ужас.
Но сейчас д'Эльбе видел ещё и безумную надежду на то, что он, Морис д'Эльбе, выйдет вперёд и спасёт её.
Он медлил, но другой, прежний, глупый и наивный Морис д'Эльбе проснулся в нём на жалкие секунды, которых хватило на то, чтобы выйти и сказать:
- В-вы вышли за границы своих владений. Здесь м-моя земля. - Он кивнул на замшелый камень шагах в трёхста от того места, где он стоял. - Отпустите девушку.
Д'Эльбе подготовился к тому, что трое пьяных избалованных барчуков, как по команде повернувшие головы к говорившему, будут спорить, возможно, один из них, вооружённый пистолетом, даже схватится за него. Нынешний д'Эльбе в душе закатил глаза своему поведению, но прошлый хорошо помнил то время, когда был готов умереть, заступившись за беззащитных.
И он готов был рискнуть собой в последний раз - в память Анриетты де Люссан.
- А то что? - запальчиво, залихватски и почти весело спросил один из них. - Побьёшь нас своей палкой? Да из тебя песок сыплется, развалина!
Д'Эльбе побледнел и перехватил палку, словно шпагу. У них не было холодного оружия, это давало крохотное преимущество, разумеется, отступавшее перед тем, что каждый из этих троих был выше, тяжелее и наверняка сильнее.
- Месье д'Эльбе! - раздался совсем рядом голос Шуэтта. - Констанс велела передать, что обед готов, поспешите, пока всё не простыло!
В другое время д'Эльбе только фыркнул бы мысленно в обиде на то, что обычная, приземлённая и омерзительная жизнь грубо вторгается в его кокон, но сейчас он был готов едва ли не обнять так вовремя появившегося слугу. Тот вышел из-за куста.
- А это ещё кто такие? - Судя по треску толстой ветки, Шуэтт абсолютно правильно трактовал сцен, которую застал. - Пусть на своих землях пойдут и насильничают!
Расклад изменился. Двое людей, привычных к оружию, против трёх пьяных безоружных юнцов - и последние, несмотря на хмель, это поняли.
- Больно надо было, - фыркнул один и нетвердо развернулся, но другой не был столь флегматичен.
- Ещё посмотрим! - выкрикнул он, хотя и не уточнил, что и где собрался посмотреть. В другое время д'Эльбе принял бы во внимание его угрозу, но сейчас хотел лишь одного - чтобы этот трагифарс окончился, и он мог снова вернуться в свой кокон.
Троица пьяных идиотов покинула земли д'Эльбе, и тот медленно подошёл к девушке, сидевший на земле в какой-то прострации - она только судорожно куталась в грязный плед, единственное, что уцелело от её одежды.
- Идёмте, - сказал он довольно резко. - У меня дома вы будете в безопасности.
Он совершенно не хотел пополнять Вожиро ещё одним лишним человеком, но счёл, что взятые на себя обязательства нужно выполнять до конца.
***
Шевалье медленно поднял голову и посмотрел на слегка сердитое лицо своего спасителя. Французский не сразу был воспринят мутным сознанием, и прошло несколько минут, прежде чем он смог выдавить хотя бы самое простое:
- Как...как ваше имя?
Незнакомец недовольно поджал губы, но всё же ответил:
- Морис д'Эльбе.
Если он надеялся на то, что этот ответ поднимет шевалье на ноги, то глубоко заблуждался.
Шевалье застыл, не отрывая взгляда от того, кто много лет назад стал его богом.
*Мирный договор в Ла Превале (ла Мабиле) - неудачная попытка заключения мира между шуанами и Директорией.
**Королевство Франция (фр.)