[annedhiver]

Название: Два месяца до Киберона
Фэндом: Исторические личности
Пейринг и персонажи: Жером де Буагарди, Жозеф де Пюизе, упоминается Жозефина де Керкадио
Рейтинг: G
Жанры: Гет, Повседневность
Описание: Один случайный эпизод из жизни шуанов
Примечания: Писалось как приквел к фанфику Электры про Пюизе и Жозефину. И как ответ на вопрос "ну и что ты нашёл в Буагарди?"




- Шевалье де Буагарди, - раздался почти над ухом недовольный голос Пюизе, - на вашем месте я был бы так любезен не спать на военном совете!
Буагарди с трудом поднял тяжёлую голову от скрещенных рук. Он не спал около полутора суток, торопясь прибыть за последними инструкциями к предводителю всего их движения. Граф должен был отбыть в Англию до самой высадки, а теперь объяснял каждому маршрут следования, предварительные планы... Монотонное звучание неродного французского языка убаюкивало, и шевалье сам не заметил, как заснул.
Пропустил он, судя по всему, не больше нескольких минут - педантичный и строгий Пюизе не позволил бы кому-либо из присутствующих на долгое время выпасть из обсуждения. Точнее, попытался бы не позволить - на деле всем его словам внимали разве что Кадудаль, необычайно тактичный для своего происхождения, да Тентаньяк. Буагарди уже давно задавался вопросом, почему его приятель, не ведающий ничего святого, внезапно привязался к Жозефу де Пюизе, даже, бывало, скабрезно подшучивал над этим расположением, но Тентаньяк и сам пожимал плечами.
Все остальные слушали главнокомандующего с разной степенью успешности - главным образом потому, что многие предводители из простонародья из рук вон плохо понимали французский. И особенно - речь графа, слишком правильную, слишком сложную, наполненную военными терминами, половину из которых не понимал и Буагарди, до сих пор считавший своё образование достаточным.
Если существует любовь с первого взгляда, значит, должна существовать и неприязнь. Они с Пюизе пламенно невзлюбили друг друга с самой первой встречи - граф требовал безукоризненной точности отчётов, точного следования заявленным планам, организованности и дисциплины. Казалось, он пытается надеть на буйную шуанерию солдатский мундир - и Буагарди был первым, кто открыто выразил недовольство тем, что их весёлую вольницу собрались всерьёз поставить под ружьё.
В девяносто третьем жизнь была прекрасна. Что и говорить, они даже не убивали республиканцев - попросту отбирали оружие у зелёных новобранцев и пинком отправляли в ближайший город. Его искали все национальные гвардейцы, неведомо зачем прихватив для этих целей пушку, а он был везде и нигде - и ему нравилась его жизнь. Он потерял дом и средства к существованию, но у каждого крестьянского очага его ждал приют. Будущее виделось неясным, но пока Буагарди видел впереди войну и любовь - он был влюблён в жизнь.
Любовь... До девяносто третьего, до того самого года, он, должно быть, не знал её вовсе. Вокруг него всегда было достаточно женщин, большинство из них были не прочь согреть его постель - а большего он и не хотел до того самого времени, когда встретил Жозефину.
Он помнил её кричащим свёртком в бреанской церкви, когда соседи пригласили их на крестины единственной дочери. Он помнил её годовалой малышкой, судорожно цепляющейся за его палец в попытке сделать первые робкие шаги по лестнице в Вилль-Луэ. Он настолько привык к смутному образу малышки в белом платье, что не на шутку удивился, впервые увидев её вновь, вернувшись со службы.
Раньше он не думал, что робкая девочка, едва вышедшая из детского возраста, может заставить его лишиться покоя. Её нельзя было назвать красивой, она была невообразимо наивна, и её голова была переполнена книжными историями, по которым она представляла жизнь. Это должно было вызывать у него снисходительную улыбку, но вопреки всему вызвало что-то прежде неведомое.
Желание защитить.
Буагарди терпеть не мог навешивать на себя обузу, принимать на себя какие-то обязательства и вообще заботиться о ком-то или чём-то - даже о себе самом. Крышу над головой всегда можно найти, а летом можно обойтись и без неё, если не найдётся куска хлеба - он всегда сможет наловить рыбы в ближайшем пруду, а вместо сидра запьёт её водой. Иногда он был почти рад, что республиканцы конфисковали всё его имущество - в какой-то мере они даровали ему высшую меру свободы, нищей и беспечной.
Но при взгляде на Жозефину он временами чувствовал беспокойство - потому, что нищая свобода была не для неё. Она бы страдала от голода и холода, мир был бы жесток к этому хрупкому созданию. Однажды, когда они уже начали тайно встречаться, на небо внезапно набежала туча - и грянула гроза, и Жозефина вся дрожала в тонком, насквозь мокром платьице.
Тогда он впервые осознал, что можно с радостью сорвать с себя плотную крестьянскую куртку и кого-то бережно в неё закутать, мимолетно сжав в объятиях. Можно радостно улыбаться весь последующий день, даже простудившись под холодным ливнем - потому, что с Жози всё в порядке, она не замёрзла и не заболела...
Он был готов отречься от нищей свободы - ради неё. Король бы вернул ему поместье - и шуанерия из шутки, из попытки развеять скуку превратилась для него в битву за любовь.
Но, чёрт подери, почему битва за любовь должна быть настолько занудной и скучной?
Буагарди поднял на Пюизе сонный взгляд голубых глаз:
- А я бы на вашем месте, - он широко зевнул, не потрудившись прикрыть рот рукой - много чести, - говорил бы меньше, понятнее и по делу, а не игрался бы в Конде при Рокруа.
Щёки графа вспыхнули.
- Если вы настолько глупы, шевалье, что не можете разобраться в элементарных понятиях, преподаваемых даже в самых захудалых военных школах...
- Вот и оставьте их, граф, для военных школ. Тут их никто не кончал - разве что вон, Эме...
Младший Буаги скривился. Он терпеть не мог фамильярности со стороны старших соратников - о чём соратники прекрасно знали, поэтому все, за исключением Пюизе, обращались к нему по имени.
На лице Пюизе проступило брезгливое выражение, точно он заметил вошь на отвороте сюртука. Буагарди казалось, что сейчас граф скажет какую-то резкость, оскорбит его, но тот, видимо, в последний момент сумел справиться с собой - и отвернулся, холодно сверкнув глазами.
Буагарди пытался хотя бы сделать вид, что слушает, но спать хотелось всё сильнее. В следующий раз Пюизе, видимо, даже будить его нарочно не стал, поэтому проснулся шевалье от его холодного:
- Все свободны.
Не торопясь, Буагарди поднялся из-за стола, протёр глаза и встряхнул головой, прогоняя остатки сна. Звякнули серьги у него в ушах - давно уже единственная роскошь в его жизни. Шевалье, стуча деревянными сабо, пошёл было к двери, но остановился, как вкопанный, заслышав тихий, почти смущённый вопрос Пюизе:
- Надеюсь, мадемуазель де Керкадио в добром здравии?
Буагарди резко, точно от удара, обернулся, зло сощурившись, и нехорошо приглушённым голосом спросил:
- Какое вам до неё дело?
Граф совсем смешался, потупив глаза.
- Я...я всего лишь...
- Вы всего лишь влюблены, - усмехнулся Буагарди. - Я не слепой, граф - и не думайте, что я не вижу, как вы смотрите на неё, как вздрагивает ваш голос. Как вы долго подбирали ей букет и, краснея, точно юнец, вручали его Жозефине. Я не слепой.
- Почему тогда вы до сих пор не вызвали меня, если считаете, что я неподобающим образом отношусь к вашей невесте? - Глаза Пюизе сухо горели, а голос был слишком спокоен.
- Потому, что я, должно быть, умнее, чем кажусь. Для неё вы всего лишь добрый старший друг - и ничего больше. Мне ни к чему ревновать. И опасаться тоже нечего - потому что при всех ваших недостатках вы человек чести. И гораздо ответственнее, чем я.
Он тихо шагнул вперёд и почти прошептал в лицо Пюизе то, что обычно прятал в тёмном углу своего рассудка - или пытался.
- И если эта война перестанет быть шуткой - а она уже перестала ей быть, если она заберёт мою жизнь - я знаю, что Жозефина сможет на вас положиться. Ведь так?
Буагарди пристально, требовательно смотрел в глаза главнокомандующему. Тот выдержал этот взгляд.
- Даю вам слово.
***
Два месяца до высадки на Кибероне. Да месяца до новой вспышки войны.
Буагарди хотел бы закончить её быстро и безболезненно. Он был согласен на мир в ла Превале - но не вышло.
На самом деле он с удивлением понимал, что иногда начинает уставать от приключений, за которыми гонялся все тридцать с лишним лет своей беспутной жизни. Иногда он мечтал, что война закончится - и он сможет привести Жозефину в свой вновь возвращённый дом, чтобы она была там полноправной хозяйкой. Чтобы у них были дети с её мечтательными глазами и его беспечностью. Чтобы все они могли просто спокойно жить, как самые обычные люди, а не герои дурацких героических песен.
Но пока его дом - лесная землянка, и постелью им с Жозефиной служат дырявые одеяла и шкуры. Буагарди иногда стыдится того, что не может даже предложить своей возлюбленной достойный кров, да и на ужин порой приходится делить последнюю краюху хлеба пополам, но в другие минуты он просто счастлив.
Когда он возвращается, его ждут тёплые объятия. Жози ворчит, точно старуха, отправляя в стирку его одежду, придвигая к нему ужин, расспрашивает - никому прежде не было интересно, что с ним случилось, откуда сильная царапина на щеке (её Жози осторожно протирает чем-то щипучим и грозит пальцем, когда он дёргается), не попал ли под дождь, что шёл ближе к полудню... Ему всё нипочём - но приятно, что за него тревожатся (хотя и тщательно скрывают это).
Он тоже расспрашивает её - и ему впервые интересно слушать, как не хотели разгораться дрова, а в суп пришлось крошить коренья вместо картошки. Это часть жизни Жози, а значит - и его жизни.
И можно наслаждаться даже этим глупым и хрупким счастьем - пока нет другого.
Но, обнимая спящую Жози, трогательно прижимающуюся к нему, он всякий раз клялся, что добудет им счастье - или умрёт.
Ради иного не стоит и жить.