[annedhiver]

Название: "Страх за плечами"
Фэндом: Исторические личности (Вандея)
Пейринг и персонажи: Морис д'Эльбе/Маргарита д'Эльбе, Луи де Лескюр, Анри де Ларошжаклен.
Рейтинг: G
Жанры: Гет, hurt\сomfort, агнст
Описание: Те, кто кажутся безучастными и безразличными - так ли уж равнодушны к чужой боли?
Примечание: стихи  RuNeja


Тем, кто привык за себя и за прочих всех
И отдавать приказ, и идти под пули
Их, как и всех, однажды (не) обманули
Мол, поддаваться страху - смертельный грех

- Соберите трупы. - Лицо д'Эльбе, как и всегда, ничего не выражало, на нём словно застыла одна и та же спокойная, бездушная маска. - Пусть священники отпоют всех - без исключения. - Он отвернулся и пошёл прочь, борясь с предательским желанием ускорить шаг, перейти почти на бег, не видеть этих взглядов, полных непонимания, а чаще - презрения, не слышать...не слышать...
- Достойно презрения, - маркиз Лескюр словно бы обращался к кузену, но слышали его почему-то все присутствующие - от Ларошжаклена, до мальчишки-барабанщика, - достойно презрения пренебрежение человеческим горем и страданием, душёвная чёрствость, бесчувствие, выдаваемая за отвагу и хладнокровие... - он будто выплёвывал слова сквозь бледные тонкие губы, презрительно кривящиеся в унисон с брезгливостью в голосе.
- Луи... - Анри тронул кузена за плечо, - не стоит, наверное... - юноша потупил взгляд, но закончил твёрдо: - не стоит обвинять месье д'Эльбе.
Лескюр резко развернулся, сбрасывая его руку.
- Как ты наивен, кузен, - он покачал головой. - Неужели ты не понимаешь, что худшим преступником всегда будет не тот, кто распял Христа, не тот, кто бросал жребий на его одежды - а тот, кто просто равнодушно прошёл мимо, очерствив своё сердце - и погубив душу?
- Наверное, ты прав... - Анри слишком устал после сражения, чтобы спорить, к тому же кузен Луи уже улыбался ему.
- Пойдём, тебе обязательно надо поспать. Я отдам все нужные приказы и без тебя, а Виктория нальёт тебе тёплого молока, ты снимешь эти адские ботфорты - мне они, знаешь ли, вечно натирают ноги - и крепко уснёшь... - Лескюр взъерошил длинные светлые волосы кузена и протянул ему руку...

...с трудом хватило ему сил даже стащить сапоги, дрожащие руки никак не хотели толком уцепиться за голенище. Обувь осталась неаккуратной грудой лежать возле входа в палатку. Шатаясь, д'Эльбе мелкими шагами брёл сквозь тесное пространство чуть наискось от входа, к кровати, чтобы без единого звука упасть на неё ничком.
И так - всегда. Каждую битву, каждую мелкую стычку, любое кровопролитие что-то навсегда обрывало в его душе, очередная тонкая струна с нестерпимым звоном лопалась...
Их оставалось слишком мало, этих струн. Скоро он не сможет не то что жить спокойно с этими тысячами смертей - он не сможет даже держать лицо, даже ради общего блага - никому ведь не нужен сентиментальный генералиссимус, пускающий обильную слезу над каждым трупом вместо того, чтобы собраться и думать, и делать - за себя и за всех остальных, раз уж принял на себя эту ношу.
От креста не отрекаются. Раз взялся - неси до конца пути, пусть даже конец этот - твоя личная, персональная Голгофа.
Нервная дрожь всё усиливалась. Д'Эльбе молился лишь об одном - чтобы Маргарита не приходила как можно дольше, он обмирал от одной мысли, что она увидит вместо своего мужа эту отвратительную дрожащую развалину...
Он скорчился на боку, словно младенец в утробе матери, тщетно пытаясь защититься от всего враждебного мира, всего бесприютного холода. жестокости, равнодушия. Где-то там были весёлые и беспечные люди, наутро забывающие о крови и ужасе битв, помнящие только славное и героическое...
Он не мог. Каждый крик боли, каждый предсмертный стон, каждый, кто пал в бесчисленных битвах - враг ли, товарищ ли по оружию - проносился перед глазами, умоляюще тянул руки, плакал, просил о чём-то своём...
Он не мог помнить стольких лиц - казалось, их были тысячи, десятки тысяч! - но они не желали покидать его, всё сжимая свой безумный хоровод, мелькая перед глазами кровавой рябью...
- Нет... - простонал он, - нет, уйдите...оставьте меня...оставьте меня в покое... - голос сорвался. Всхлипы он душил подушкой - не всегда успешно, задыхаясь, захлёбываясь, на глазах выступили слёзы, дрожь сотрясала всё его тело, отвратительно слабое и истощённое, словно бы из него регулярно выпивали все силы...

Она слишком долго беседовала с Рене, и спохватились они лишь в тот момент, когда на небе вовсю догорал закат.
- Ой, Шарль, наверное, меня уже заждался, - Рене мило улыбнулась на прощание, миг - и упорхнула, точно резвая птичка. Маргарита только слегка грустно улыбнулась ей вслед - прошли уже те времена, когда она могла днями напролёт носиться, как угорелая.
Луи она оставила с Сюзанной в Ландбодьере - сын приболел, а она не могла оставить Мориса. Постоянно погружённый в свои мысли, тот и в лучшие, мирные времена мог забывать есть и спать, пока не доводил себя до полуобморока, и оставить его без присмотра на войне значило обречь на гибель...
Возвращалась она достаточно быстро, хоть и не бегом - она ведь, увы, была далеко не юной девицей, и ещё ускорила шаг, когда вдалеке замаячила знакомая палатка. Сейчас можно будет поужинать вместе с Морисом, а потом лечь спать, обнимая его, оставляя далеко позади все тревоги и невзгоды минувшего дня...
Морис, не раздевшись даже, лежал на кровати, отвернувшись к стене. Это не удивило Маргариту - в конце концов, он часто засыпал чуть ли не на ходу, так, что она стягивала сапоги уже со спящего, настолько ему доводилось уставать. Но удивило её не это - а крупная дрожь, бившая мужа.
- Что с тобой? - Она в два шага пересекла палатку, попыталась коснуться его лба. - Я бы знала, если бы тебя ранили, если бы с тобой что-то случилось, я же спрашивала вестового, и если бы он меня о чём то предупредил...
- В-всё в п-порядке...
Его голос окончательно убедил Маргариту в том, что что-то явно не в порядке. Она решительно села на кромку кровати и попыталась развернуть д'Эльбе к себе лицом - бесполезно, он только сильнее сжался в комок, а дрожь его стала всерьёз напоминать судороги.
Отчаявшись, Маргарита оставила попытки поговорить лицом к лицу, придвинулась ближе и медленно, осторожно погладила мужа по голове, запутавшись пальцами в густых волосах.
Всхлип прорвался из-под подушки, прорвался другой... с изумлением Маргарита внезапно поняла - её муж, всегда ровный, спокойный, обычно малоэмоциональный - её муж плачет навзрыд, словно потерянный ребёнок.
- Что случилось? - Наверное, даже землетрясение не удивило бы её сильнее.
Наконец, Морис обернулся. Глаза у него опухли, лицо было мокрым, губы болезненно кривились, а во взгляде была такая затравленная обречённость, что Маргариту мороз по коже продрал.
- Что случилось? - повторила она тише, осторожно коснувшись его щеки. - Скажи мне, пожалуйста. Возможно. я не смогу помочь, но хотя бы облегчу тяжесть на твоей душе...
Морис судорожно вздохнул, пытаясь выровнять дыхание. Когда он, наконец, заговорил, его голос дрожал:
- Я устал, Боже, М-маргарита, как же я устал... Мне хочется иметь право хоть на мельчайшую ошибку - н-но нет, мне не забудут, мне не простят и малейшей человеческой с-слабости - и всё равно обвинят м-меня, теперь уже в чёрствости и бессердечии. А вокруг столько к-крови и смертей...
- Я отдал б-бы многое, - продолжил он, чуть успокоившись, но всё ещё горячо, выстраданно, - чтобы снова оказаться в Вожиро. Ты, я и Луи - и больше не было бы к-крови и смерти вокруг. Не начинать бы этого п-проклятого восстания, но теперь уже поздно.
- Я боюсь. - Теперь Морис почти шептал, глухо и едва слышно, - Я б-боюсь каждый день и каждый час. Я боюсь каждой с-смерти, каждой мизерной толики чужой боли, она разрывает м-меня изнутри, понимаешь?
В тщетной попытке снять, сбросить с него хотя бы часть отчаяния и тревог, Маргарита провела рукой по его лицу, погладила по впалой, слегка колючей уже щеке.
- Но я с тобой, - Маргарита не без труда выдавила из себя улыбку - тем страннее было то, что она вышла тёплой и искренней. - Что бы не случилось - я буду с тобой. До самого конца, каким бы он не был, Морис. Пусть мы лишены мира и покоя - но мы вместе, а рядом с тобой я становлюсь бесстрашной. Видишь ли, ты самый храбрый человек из тех, что я когда-либо знала.
увидев его скептическую улыбку. она пояснила:
- Самая большая смелость нужна для того, чтобы посмотреть в глаза своему страху, назвать по имени и преодолеть его.
- Ради чего? -прошептал он безнадёжно. - Ради к-короля, давно уже не п-правившего толком?
- Как-то ты сказал мне, - голос Маргариты крепчал с каждым словом, - что негоже предоставлять людям выбор - республика или смерть. Республика или вера. Республика или совесть. Я знаю тебя, наверное, лучше, чем ты сам, Морис. Ты умрёшь когда-нибудь во имя свободы быть самим собой - для всех и каждого.
- Все эти смерти...они с-стоят того?
Ответ Маргарита нашла мгновенно:
- Если бы не ты, их могло бы быть и больше. Смертей неповинных. Смертей безоружных. Подлых и несправедливых смертей.
Глядя ему прямо в глаза, она твёрдо произнесла:
- Если бы не ты - этот мир был бы чуточку подлее, Морис. Ты делаешь его лучше - для меня, но не только. Ты делаешь его светлее. - Уголки её губ чуть дрогнули, неудержимая тёплая улыбка проявилась на лице, словно письмо, написанное лимонным соком, возле свечи.
И он робко, неуверенно улыбнулся в ответ.

Я из другой игры, на другой игле,
Просто раз в век встречаются параллели.
Знаешь… побудь чуть-чуть, погляди вослед.
Страх за плечами делает нас сильнее.