[annedhiver]

А спонсор укура шевалье - куча свежих фанонов из чата с Электрой. Например, нижеследующее относится к фанону, что Лескюр в принципе доверял только родственникам, что резко суживало круг его общения, а по достижении определённого возраста - и проявляло в нём некоторые оттенки странных наклонностей.
П. С. По понятиям 18 века кузенный брак - де-юре не инцест. И да, автора в своё время впечатлил Маркес.
П. П. С. Я не знаю, какое конопляное поле горит рядом, раз я пишу этот пейринг при всей своей нелюбви к его персонажам, причём пишу без всякого стёба и с удовольствием. И я не знаю, что у меня вообще вышел за поток сознания. Валю всё на недосып и бредовые ночные идеи.


Название: "Сестрёнка"
Фэндом: Исторические личности (Вандея)
Пейринг и персонажи: Луи де Лескюр/Виктория де Донниссан, Ги де Донниссан.
Рейтинг: PG-13
Жанры: Гет, Драма, Романтика, Психология
Предупреждения: Инцест Шрёдингера
Описание: Луи де Лескюр всегда любил свою кузину. Вопрос лишь в том, как именно он её любил.


Ему было четырнадцать, когда, прощаясь, семилетняя кузина Виктория крепко обняла его. Она была совсем маленькой, едва доставала ему макушкой до солнечного сплетения, и притиснулась крепко-крепко, так, что сквозь кюлоты чувствовалось её тепло.
Это воспоминание на неделю лишило его сна. Он всхлипывал в подушку, царапал себе руки до крови, но образ кузины был таким милым и тёплым, что поневоле он расслаблялся, вспоминая его, что случалось с ним крайне редко, а там уже брали своё четырнадцать лет, когда любой незначительный предмет может заставить молодую кровь кипеть...

Лескюру двадцать один, и он прогуливается с кузиной по саду. Тётушка Мари-Франсуаз прекрасно спланировала его, собственноручно ухаживала за своими любимыми алыми розами, и сделала всё, чтобы любой, кто придёт в этот сад, чувствовал умиротворение.
Лескюр далёк от него. Он знает, что месье де Донниссан и тётушка не видят в нём ни малейшей опасности для своей единственной дочери, своего сокровища. "Луи - добропорядочный юноша, надеюсь, он подтолкнёт нашу ветренницу к серьёзным занятиям" - сурово вынес вердикт глава семейства, и Лескюр, стоявший неподалёку, дожидаясь окончания разговора, понятия не имел, что в считанные дни забросит все свои тщательно оберегаемые книги, переводы из Сервантеса и Стерна, и будет ждать лишь этих кратких сорока минут, что ему дозволено прогуливаться с Викторией.
Он не льстил себе, как не делало этого ни зеркало, ни долговые расписки отца, ни светское общество, раз и навсегда поставившее на нём клеймо диковатого чудака и зануды.
Виктория щебетала о подругах, о новых платьях, об серёжках, которве отец обещал подарить ей на будущие именины... Прежде, прослушав три минуты подобной чепухи, он прерывал собеседницу на полуслове, сухо извинялся и уходил столь поспешно, что мог быть обвинён в трусливом бегстве с поля боя.
Спустя три встречи он помнил наизусть имена и краткие биографии всех шести её основных подруг, весь её гардероб, и вместо Сервантеса читал ночами глупые слезливые романы, которые она с восторгом пересказывала - и вздыхал над ними, но вовсе не из-за содержания.
Он мог бы забыть о своей неказистой внешности, своём странном характере, сотенных долгах отца и всём на свете и любить её по праву. Но Лескюр помнил, как четырнадцать лет назад впервые взял на руки крошечный свёрток, и тётушка Мари-Франсуаз ласково сказала ему:
- Луи, познакомься с сестрёнкой.
Она всегда была для него сестрой. Одной из немногих людей, которые не причинили бы вреда, не предали бы его, не причинили бы ему боли. Он верил только своей родне, исключая ненавистного отца.
Но Лескюр не мог представить себе, как вот так же держит за руку какую-то безмерно чужую, постороннюю девушку, как обнимает её, как...как делает с ней всё то, что мечтал сделать с Викторией самыми тёмными и глухими ночами, забившись с головой под одеяло и разрываясь от мучительного стыда и желания. Ей бы он мог доверять, как не мог доверять ни одной женщине, не говоря уж о тех, кто мог бы за соответствующую плату на время освободить его от постыдных желаний. Единственный раз, когда ныне уже покойный отец затащил его в бордель, запомнился Лескюру только стыдом и отвращением, которые могла перебить только память о Виктории.
О сестрёнке Виктории, которая, не ведая ни о чём, крепко держала его за руку, обнимала на прощание, со смехом вплетала в его длинные тёмные волосы свежесорванные цветы, а однажды, когда они сидели на скамейке вплотную и говорили о новом спектакле в театре графа Прованского - положиле голову ему на плечо и слегка потёрлась щекой, словно кошка.
Словно ласковая кошка.
Лескюр с трудом досидел остававшиеся до конца встречи жалкие минуты и, едва простившись, ринулся прочь опрометью, не видя дороги. На следующий день его отделяло от Виктории достаточное количество лье.
Но не от воспоминаний.

Лескюру двадцать пять, и он вежливо поздравляет месье де Донниссана и тётушку с помолвкой дочери, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не убежать опрометью прочь, в выделенную ему комнату, не потерять вежливое, участливое выражение, от которого судорогой сводит лицо.
Разве не должен быть рад брат, когда сестре суждено обрести счастье? Тогда почему ему хочется кричать от боли, почему на глазах вот-вот готовы вскипеть слёзы, почему, почему ему не хочется думать, как неизвестная ему "блестящая партия" прикасается к Виктории так, как многие годы желал прикоснуться он сам?
Лескюра охватывает холодное, мёртвое оцепенение. Кажется, сейчас он похож на автомат, который завели ключом и предоставили ему возможность выполнять давно знакомую последовательность действий.
Улыбаться. Говорить ничего не значащие вежливые слова. Раскланиваться, словно китайский болванчик.
Запрещать себе даже думать о том, чтобы выкрасть сестру, домчаться с ней до ближайшей церкви, чтобы никто больше не смел их разлучить - а потом быть вправе обнимать её, зарывшись длинным носом в её пушистые волосы, читать ей вслух глупые книжки вперемежку со Стерном, показывать ей замок, где родился и вырос - и где всё же случалось ему испытывать счастливые моменты, где он впервые услышал о том, что тётушка Мари-Франсуаз благополучно разрешилась от бремени дочерью.
Наконец, быть с ней так, как не позволено брату с сестрой. Гладить её круглеющий живот, держать на руках детей, у которых будут её глаза - и они будут прекрасны, даже если унаследуют от него всё остальное уродство.
Даже если они будут больны, как бывает с детьми братьев и сестёр - он будет любить их. Он не желал бы других детей, как не желал бы другой жены, кроме Виктории.
Что ж. Роду маркизов де Лескюр суждено прерваться на нём.

Он проснулся среди ночи от шороха и неяркого света, с трудом удержавшись от вскрика.
Виктория стояла у его постели со свечой в руке, и вид у сестры был отчаянный и решительный.
- Что...что ты тут делаешь? - нервно спросил Лескюр, натягивая одеяло почти до подбородка - он спал нагим. - Это, в конце концов, неприлично, Виктория - когда девушка в ожидании своего счастья заходит в комнату к мужчине, пусть даже и родственнику, среди ночи...
На словах о счастьи лицо девушки дёрнулось, словно в нервном тике, но она справилась с собой.
- Именно об этом я хотела с тобой поговорить. - Словно не замечая смущения кузена, Виктория присела на краешек кровати, поставив свечу на прикроватный столик. - Видишь ли, кузен, я не настолько дура, насколько меня считают ей родители, - её голос становился жёстче и отчаяннее. - Когда отец подбирал мне жениха, то смотрел на богатство, на знатность, на умение вести себя при дворе и нравиться людям. А я просто собирала слухи и сплетни.
Она судорожно вздохнула, но закончила твёрдо:
- Я скорее умру, чем выйду замуж за человека, в чьих владениях находят трупы детей со следами надругательства.
Лескюр молчал, не в силах выдавить из себя хотя бы жалкие слова утешения. Он бы тоже предпочёл умереть, чем отдавать свою милую Викторию такому человеку, но всё решено без них.
- Есои хочешь, я помогу тебе сбежать и укрыться в монастыре... - предложил он безнадёжно, но Виктория покачала головой.
- Бесполезно. Отец и...этот человек найдут меня везде.
Отчаяние охватило Лескюра.
- Тогда что мы можем сделать? - он даже не заметил, как объединил их в одном местоимении.
Слова кузины заставили его поднять голову:
- Сделать этот брак невозможным. - Видя его непонимающий взгляд, Виктория спешно, почти лихорадочно начала пояснять, точно боясь вот-вот потерять решимость: - Мужчина может вступить в брак с любым прошлым, но девушка должна быть невинна. Такие вещи отслеживают очень хорошо, а в случае таких браков - специально проверяют невесту. И если... - щёки кузины вспыхнули, но она заставила себя закончить: - если я окажусь испорченной, то брак расстроится. Пусть со скандалом, пусть меня сошлют в самый дальний и глухой монастырь - я буду счастлива.
Лескюр отшатнулся. Словно сбывались его самые сладкие кошмары - Виктория сидела на краешке его кровать и готовилась отдаться ему безраздельно.
Видя его растерянность, кузина заговорила отчаянно, почти просительно:
- Я знаю, что всегда была для тебя только сестрой, что для тебя мои слова звучат кощунственно и бесстыдно, но...пойми, если ты прогонишь меня, то мне останется только наложить на себя руки. Я не стану его женой, даже если мне придётся гореть в аду, но тебя будет мучить совесть, что ты мог спасти меня - и не спас!
Слёзы брызнули из глаз Виктории, из её прекрасных глаз:
- Луи, - голос кузины звучал умоляюще, - прошу, не прогоняй меня. Пускай для тебя я всего лишь забавная младшая сестрёнка - я полюбила тебя ещё тогда, четыре года назад, когда ты каждый день находил сорок минут на то, чтобы выслушивать мои глупости. Наверное, ты скучал во время наших прогулок, но для меня они пролетали, как единый миг. Луи, если в твоём сердце есть хоть капля жалости ко мне - как к сестре ли, как к любящей тебя девушке - не прогоняй меня!
Лескюр протянул руку и легонько коснулся её плеча. Когда кузина, ожидая приговора, подняла голову, то с удивлением обнаружила тёплую, ободряющую улыбку.
Скинув плотную шаль, она осталась только в тонкой полупрозрачной рубашке, не прикрывающей колен.
- Свадебная, - прошептала она с вызовом всему миру и странной гордостью. - А я мечтала, чтобы меня в ней увидел ты. - Виктория наклонилась и скользнула под одеяло.
- Я и мечтать не смел... - хрипло прошептал Лескюр в ответ, прижимая её к себе, развязывая ворот рубашки. - Виктория...сестрёнка...моя маленькая сестрёнка...
Неловкие, жаркие поцелуи, объятия, порваный ворот рубашки...
Он сцеловывал её слёзы, а Виктория уже тихо, немного нервно смеялась, путаясь пальцами в его растрепавшихся волосах - и у Лескюра не повернулся язык велеть ей возвращаться в её комнату. Не сейчас.
Засыпая, он слышал тихий шёпот кузины:
- Когда меня заточат в монастыре, когда я буду жить там до самой смерти, в самые мрачные часы - я буду вспоминать эту ночь. Даже ради спасения я не отдала бы себя никому другому...Луи, мой возлюбленный кузен Луи...

Ги де Дониссан холодным кивком поприветствовал племянника, даже не указав ему на стул, что свидетельствовало только об одном.
Он в ярости.
- Ты даже не понимаешь, нищий молокосос, что ты натворил, - выплюнул Донниссан. - Её ожидала блистательная партия, высший свет, жизнь при дворе - и ты лишил её всего.
- Я ни о чём не жалею, - тихо ответил Лескюр, твёрдо глядя ему в глаза.
В следующую секунду Дониссан залепил ему такую оплеуху, что хрупкий Лескюр отлетел к стене и сполз по ней, всё так же отчаянно улыбаясь.
- Я люблю её, - воздуха не хватало. - Она будет моей женой, как я мечтал уже десять лет, и ничто на этом свете никогда не разлучит нас.
Донниссан хотел было ответить что-то презрительное, но промолчал, сплюнув, и вышел из комнаты.

- Я ни о чём не жалею, - гордо повторила Виктория слова кузена. - Я люблю его, отец, и мне не нужен другой муж, кроме него.
Ги де Донниссан поморщился, словно жевал лимон, но ничего не ответил.

Луи де Лескюр взял в жёны Викторию де Донниссан 27 октября 1791 года - чтобы погибнуть два года спустя в вихре кровавой контрреволюции, не оставив о себе ничего, кроме памяти.