"Предатель". Пролог и глава первая.

[annedhiver]

Давно обещанная и давно задуманная АУшка по Вандее
"Генерал д'Эльбе предложил республике свои услуги по умиротворению бушующего в Вандее мятежа. В связи с тяжёлой ситуацией на восточном фронте республика согласилась.
Теперь д'Эльбе одинаково презираем обеими сторонами. Что же двигало им в принятии этого - поистине судьбоносного! - решения? Как изменятся судьбы людей и держав, если один человек однажды решится последовать велению совести?
И какую цену ему придётся заплатить за возможность остаться честным перед самим собой?"

…но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее… (1 Кор.; 1: 27-28)

Пролог

Буквы расплывались перед глазами – бесконечные допросы измучили его хуже пытки, и даже перспектива расстрела больше не казалась такой уж чудовищной – кажется, он даже начинал жалеть, что ему сохранили жизнь.
Буаси и Отрив без единого возражения последовали его словам и примеру, молча проставив подписи на контракте. Они безропотно признали республику, против которой сражались почти год, согласились на полный и абсолютный контроль со стороны властей, обещали всемерное содействие, которое почти наверняка должно было заставить их отправлять на смерть вчерашних братьев по оружию.
Бледный, словно мертвец, Отрив почти тут же попросил разрешения покинуть комнату – караул его больше не задерживал. Буаси остался. Растянув бледные губы в обычной своей иронической усмешке, он присел на стул рядом с постелью друга.
- Чем дальше, тем интереснее наша жизнь, мой дорогой друг, - голос теперь уже бывшего маркиза был сиплым – он и в мирные годы страдал от частых простуд, а теперь и вовсе разболелся не на шутку. – Я всего лишь следовал за тобой, а за последние годы успел побывать и сторонником конституции, и непримиримым борцом за Старый Порядок, теперь вот служу Республике, единой и неделимой, - в простуженном голосе вчерашнего роялиста только глухой не услышал бы иронии.
- Я не слишком гожусь на роль п-предводителя, - кашель. Снова, в который уже раз, на платке остались алые капли. Буаси тоже заметил их и нахмурился.
- Прескверно. Надеюсь, граждане комиссары расщедрятся на хорошего врача – иначе дистрикт Сен-Флоран останется без уполномоченного…
***
Один из лучших врачей провинции не смог сдержать гримасы при виде его ран – грудь была почти полностью разворочена картечью, лёгкие пробиты в нескольких местах, а о трещинах в рёбрах и говорить не приходилось.
- Почему вам сразу не наложили нормальную повязку? – ворчал медик, срезая ножницами заскорузлые бинты. – Неужели даже о своих командирах мятежники не могли позаботиться как следует?!
Он отмалчивался – не признаваться же, что единственного в Бопрео врача, сбивавшегося с ног, он отослал к Боншану, которому в тот вечер было намного хуже – впрочем, тому оставалось мучиться всего лишь около суток. Потом и вовсе стало не до этого – раненым порой бывает свойственно тупое безразличие к собственной судьбе, и ничто не подогревает это чувство лучше, чем страшное поражение того дела, которому посвятил жизнь и готов был посвятить смерть.
***
Зачем генерал Тюрро зашёл к нему перед тем, как покинуть остров, было загадкой, понятной разве что самому генералу Тюрро.
- Отчего-то я думал, что вы окажетесь сильнее, - в холодном, бесчувственном голосе генерала слышались едва заметные нотки разочарования – и, пожалуй, легчайший оттенок презрения. – Что вы предпочтёте смерть.
Мнение генерала было из тех, что волновали его собеседника в последнюю очередь, но ему всё же было довольно неприятно.
- Я н-не боюсь смерти, - абсолютно искренне ответил он.
У него уже получалось потихоньку вставать без посторонней помощи, и сейчас он сидел в кресле перед камином – страшно, до костей исхудавший, изжёлта-бледный, осунувшийся.
- Я не боюсь смерти, - повторил он. – И я не предатель, к-как вы наверняка думаете.
- Вас должно заботить не то, что подумаю я, - всё с той же холодной невозмутимостью ответил Тюрро, - а то, что подумают ваши бывшие…товарищи по оружию. Вряд ли они будут в восторге от того, что вы решили предать их великие и светлые идеалы, - усмешка.
- Я не п-предатель! – он, казалось, пытается убедить в этом и самого себя.
- Неважно. На вашем месте я бы держал под подушкой заряженные пистолеты…гражданин.
Генерал насмешливо, на дореволюционный манер отдал честь и звенящим шагом покинул комнату.
***
Самым трудным было смотреть в глаза жене. Первые несколько дней они вообще не разговаривали, да и вовсе избегали смотреть друг на друга, однако первой не выдержала всё же Маргарита:
- Никогда не думала, что буду женой и сестрой предателей, - поджав тонкие губы, бросила она.
Он вздрогнул и сгорбился, словно ожидая удара.
- Я н-не предатель! – в который раз упрямо и беспомощно повторил он, всё меньше веря себе.
- Вот как? – холодно осведомилась Маргарита. – Теперь это, кажется, называется «сотрудничество во имя мира и на благо государства», если я правильно помню формулировку этого…документа? Полагаю, что если бы сохранился договор между фарисеями и Иудой, последний был бы тоже назван в нём каким-нибудь «добровольным сотрудником»…
Она зло смахнула пыль с подоконника и вышла, очень прямо удерживая спину. Ночью он слышал через тонкую стену соседней комнаты её сдавленные рыдания.
***
Раны постепенно затягивались, но становилось только тяжелее. Почти каждую ночь он, не в силах уснуть, думал о том, что ему придётся делать на новой должности – и до каких пределов он сможет зайти на службе республике, чтобы не стать предателем даже в собственных глазах.

Глава первая. Гражданин Гиго.

В тихом Сен-Флоран-ле-Вьей, чуть в стороне от старой дороги на Бретань, в эти проклятые времена почти пустой, за исключением республиканских отрядов, располагалось небольшое каменное строение в полтора этажа. Триколор, вывешенный на флагштоке возле крыльца и соответствующая табличка оповещали проходящих мимо граждан, что здесь находится администрация дистрикта.
Здание, как и все казённые помещения в любой стране и эпохе, производило довольно жалкое впечатление: штукатурка на фасаде неумолимо осыпалась, крыльцо начинало едва заметно кривиться, дверные петли скрипели в бесплодном требовании смазки. Внутри было сыро и промозгло – дрова были дороги, а нарубить их, как бывало, самостоятельно в ближайшем лесу отваживались разве что самые отчаянные горожане, и уж тем паче не решился бы ни один из здешних чиновников – с представителями республиканской власти у мятежников был разговор короткий и для представителей власти кончавшийся в петле на ближайшей крепкой ветке.
Второй этаж занимали архивы, большинство бумаг из которых принадлежали к временам Старого порядка и теперь кучей валялись на полу, наспех стащенные из ближайших церквей. Разобрать их у чиновников всё никак не доходили руки, да и не так уж много было людей в местной администрации – всего-то шесть человек, считая мэра и командующего местным отрядом Национальной Гвардии. В связи с недавними событиями состав администрации расширился ещё на одного человека – и это был верный источник головной боли для гражданина Дюрана, мэра Сен-Флорана.
Гражданин Дюран принадлежал к той породе людей, что производят впечатление записных добряков, но в действительности слишком трусливы и безвольны, чтобы оставаться ими в любой ситуации. Мэр готов был оказывать любезность любому, пока ему самому это ничем не угрожало, однако, стоило ситуации измениться – и он отступал, бормоча, что сделал всё возможное - и не делая, в сущности, ничего полезного.
До революции гражданин, а тогда ещё – месье Дюран – был преуспевающим владельцем бакалейной лавочки на улице святого Николая, однако не стал отказываться от должности, предложенной ему почти год назад, и переложил дело на крепкие плечи дочери и зятя. За этот неполный год гражданин мэр успел тысячу раз пожалеть о своём назначении – буквально через несколько дней после этого, без сомнения, знаменательного события началось событие много более масштабное, вошедшее в историю под названием Вандейского мятежа.
Тогда мэр не говорил ничего, но теперь, когда мятежники были надёжно заперты в лесах, и началось умиротворение, по большей части мирное – теперь гражданин Дюран развернулся. Он неустанно порицал мятежников, с постной укоризной на лице он демагогически рассуждал о том, что вера занимает важное место в сознании каждого человека…
- …я всегда был добрым католиком, уважаемые граждане, но, помилуйте, разве ваши личные убеждения должны быть поводом для убийства стольких невинных, для такого-то беспорядка?! Мы живём в цивилизованное время, а не во времена каких-то диких крестоносцев, прикрывавших свои грабительские намерения благовидной целью! Государство никому ничего не запрещает – верь себе или не верь, но почему нельзя делать это про себя? Вера – это такое интимное дело, знаете ли…
Мэру равнодушно внимал человек в потрёпанной одежде крестьянина. Ружьё он уже сдал, и теперь выслушивал напутствие мэра, прежде чем зарегистрироваться у агента по умиротворению и обменять хотя бы часть роялистских ассигнатов на купюры республики, чтобы хватило по крайней мере на первое время.
Наконец, Дюран закончил свою речь, обличающую такой страшный по его мнению порок, как право на собственные убеждения, покивал с умным видом и небрежным жестом указал порядком утомлённому слушателю на другой конец зала.
- Ступай, гражданин Шуэтт. Гражданин Гиго занесёт тебя в списки и выпишет расписку об обмене ассигнаций.
Шуэтт молча кивнул и побрёл по серому от грязи дощатому полу, слегка шаркая ногами. По его усталому, угрюмому лицу невозможно было определить возраст, но, судя по сильной седине в грязных пегих волосах – ему было уже за пятьдесят.
Чиновник, сидевший в дальнем углу зала, чуть наособицу от остальных, что-то писал, опустив голову. Даже теперь, когда он сидел, полускрытый обшарпанным письменным столом, было видно, что он невысок и почти болезненно хрупок. Видавшая виды карманьолка явно с чужого плеча болталась на нём, словно на вешалке, выцветшая республиканская кокарда печально торчала возле вытертого воротника, а чёрные с проседью пряди выбились из неаккуратного конского хвоста и упали, скрывая лицо.
Шуэтт стоял, ожидая, пока гражданин Гиго освободится. Наконец, тот поставил последнюю точку, аккуратно отложил перо и медленно поднял голову.
Шуэтт, землисто побледнев, отшатнулся.
- Быть того не может... – пробормотал он и машинально перекрестился.
Чиновник не сводил с него тяжёлого, внимательного взгляда. Глаза у гражданина Гиго были светло-серые, почти прозрачные и слишком большие для худого некрасивого лица. На вид ему было лет около пятидесяти – тени вокруг запавших глаз и болезненный цвет кожи сильно его старили.
- Ты видел м-меня раньше? – чиновник слегка заикался, и голос у него был хриплым, что несколько затрудняло понимание.
Шуэтт судорожно кивнул.
- Видел ли я вас, месье? Вся армия знала вас, вся армия вас любила…
Лицо гражданина Гиго дёрнулось, словно в нервном тике.
- Л-любила? Не думаю, - он словно отрезал себе путь назад, к весьма болезненным, должно быть, воспоминаниям. – Однако к делу. Имя, фамилия, возраст, место жительства и род занятий до войны?
- Жан Шуэтт я. Местный, из Сен-Флорана, здесь же на перевозе работал, как и отец мой. Паромишка у меня старый был, небось, только на дрова и сгодился, когда я ушёл с Анжуйским святым*. А родился я в тридцать восьмом, аккурат под наш пардон святого Иоанна**, месье д’Эль…
- Гражданин Гиго, - сухо и слишком спокойно поправил его чиновник. – Теперь – г-гражданин Гиго.
Дальше пошли обыкновенные вопросы о причинах, заставивших Шуэтта присоединиться к восстанию, о причинах, заставивших его воспользоваться амнистией. Монотонное течение допроса было прервано только однажды, когда дверь до половины распахнулась и в зал просочился высокий нескладный подросток с хитрым и злым лицом. Босые ноги, посиневшие от холода, он живо протянул к единственному слабо горевшему камину, без смущения усевшись прямо на пол.
- Где тебя носило, Жиль? – недовольно поинтересовался один из чиновников, самый молодой на вид. – Отнёс бы бумаги наверх, а потом не мешало бы сходить за обедом.
- Вот сам и ходи, Энкр, чай, не маркиз, - Жиль заломил свой фригийский колпак, уже давно не слишком чистый, и нагло ухмыльнулся.
- Да что ты себе позволяешь, наглец! – вспылил было Энкр, однако же не слишком уверенно.
- А ты не командуй тут. Тоже мне, господин нашёлся – так господа все в Кобленце***, а высунутся – мигом с Луизеттой**** знакомство сведут!
Гражданин Гиго на другом конце зала едва заметно вздрогнул и посадил кляксу на прежде безупречно белом листе бумаги. Нахмурившись, он заменил его чистым, написал своим красивым разборчивым почерком несколько строк и приложил печать.
- Теперь пусть г-гражданин Дюран поставит свою п-подпись, тогда гражданин Моннэ выдаст тебе ассигнаты республики взамен роялистских.
Шуэтт молча кивнул, принимая бумагу, задержав голову опущенной чуть дольше, чем этого требовала простая вежливость, и отошёл обратно к мэру. Тот, почти не глядя, черкнул свою подпись, и казначей, гражданин Моннэ, открыв амбарный замок на двери небольшой кладовки, торжественно вынес оттуда удручающе тощую пачку купюр и вручил её бывшему мятежнику.
Шуэтт повернулся было к двери и собирался выходить, как его настиг насмешливый окрик Жиля:
- Эй, гражданин, а ну постой!
Когда бывший мятежник обернулся, мальчишка по-обезьяньи ловко вскочил на ноги и в два скачка оказался лицом к лицу с собеседником.
- А нашивочку-то ты и забыл снять! – торжествующе взвизгнул он и потянулся грязной рукой к куртке Шуэтта, намереваясь сорвать с его груди прямоугольник из белой ткани с неровно вышитым на нём Христовым Сердцем. Шуэтт с неожиданной злостью ударил Жиля по руке, тот отпрыгнул, ощеряясь, точно крысёнок, и намеревался было выкрикнуть обвинение или оскорбление, но тут Шуэтт резким движением сам сорвал с груди нашивку, на секунду прижал к губам, а потом шагнул к камину и, не раздумывая, бросил лоскуток на тлеющие поленья.
Вспыхнуло, пожирая добычу, беспощадное пламя.
- Бог и Государь! - одними губами прошептал Шуэтт, резко развернулся и без оглядки вышел на улицу, так быстро, что никто не успел разглядеть его мучительно исказившегося лица.
***
Жиль всё же соизволил принести обед с ближайшего постоялого двора, и чиновники быстро проглотили его, стараясь не задумываться о составляющих на редкость омерзительного жидкого супа. Кофе был ему под стать – Энкр даже не допил свою чашку, отдал Жилю, способному съесть и выпить всё, что дают. Тот по своему обыкновению ухмыльнулся и откусил здоровенный кусок от горбушки хлеба, щедро посыпанного солью.
Наконец-то вернулся гражданин Баталь, командующий местным отрядом Национальной Гвардии. Поинтересовался с порога, какие успехи в умиротворении повстанцев, услышал не слишком утешительный ответ мэра Дюрана и нахмурился.
- Это не закончится, пока живы их вожаки. Из Анжера пришёл приказ готовиться к облаве – Ларошжаклен прячется где-то в этих местах. Мои ребята зашли по домам – перекусить там…с родственниками, опять же, проститься…вот, скоро выдвигаемся на позиции. Будем сжимать круг, навроде того, знаете, как на волков охотятся…
Гражданин Гиго так сильно сжал кулаки, что побелели костяшки пальцев, но не проронил не звука.
- Гражданин Баталь, гражданин Баталь, миленький, - канючил тем временем Жиль, - ну возьми меня тоже, ну пожалуйста, ну именем республики тебя прошу! Мне же уже четырнадцать, я же уже взрослый, ну возьми!
Баталь только отмахнулся с усмешкой:
- Нет, парень, маловат ты ещё – роялистов по лесам гонять. Здесь не только храбрость нужна – здесь мозги требуются, смекалка, а её, братец, только с годами оттачивают. Вот погоди пару лет – тогда увидим, чего из тебя вырастет.
Жиль надулся.
- Да к тому времени уже всех роялистов без меня постреляют, - обиженно пробурчал он. – Ну и ладно, не больно-то и хотелось, подумаешь, какой-то Ларошжаклен, он, говорят, вообще на девчонку похож - по пьяни и перепутать недолго.
Баталь хохотнул:
- Похож-то он, может, и похож, да только встреться ты с ним – он бы тебя в момент на корм воронью пустил. Патрули наши обводит только так, - он помрачнел. – Ладно, некогда мне тут рассиживаться, опоздаю – комиссар живо с Луизеттой сведёт. – Баталь поднялся, позвякивая саблей. – Счастливо, граждане!
Ему ответили недружным хором – все, кроме Гиго. Тот был необычайно бледен и следующие несколько часов безуспешно пытался скрыть своё волнение, бесцельно перебирая лежавшие у него на столе бумаги.
***
Он перебирал их уже по третьему разу, когда Жилю, наконец, надоело сидеть на одном месте. Юный санкюлот успел уже поймать двух тараканов и устроить импровизированные бега, ловким движением прихлопнув проигравшего, потом закурил, распространяя по залу едкий дым дешёвого табака и кашляя. Он даже нехотя исполнил-таки поручение Энкра и оттащил на второй этаж стопку бумаг, а потом – заскучал.
Бесцельно повалявшись минут с пятнадцать на полу возле тлеющего камина, он вдруг поднялся и, воровато оглядываясь на погружённых в бумаги чиновников, тихими шагами прокрался вдоль стены.
Фактически, зала занимала большую часть первого этажа, помимо неё там находилось несколько кладовок и подсобных помещений, а ещё небольшая, аскетично обставленная каморка, в которой жил Гиго, не имевший ни собственного жилья в Сен-Флоране, ни денег на то, чтобы снимать его. Как правило, она была закрыта, но Жиль решил попытать счастья, и оно ему улыбнулось – дверь бесшумно поддалась и распахнулась до половины. Жиль поспешил скользнуть в образовавшуюся щель.
Внутри было холоднее, чем в зале. Камин был вовсе крохотный, и сейчас в нём лежала только горка давно остывших углей. Кроме него, в комнате стоял голый дощатый стол с медным подсвечником, залитым воском самых дешёвых свечей, кривоногий табурет и жёсткая кровать, застеленная тощим шерстяным одеялом. Жиль скользнул равнодушным взглядом по этой убогой обстановке и замер, увидев на голой стене распятие.
Оно было самым простым, грубо вырезанным из дерева. Безвкусно яркие краски давно выцвели и почти стёрлись, обнажая потемневшую от времени древесину. Какой бы ни была бедной обстановка комнаты, вряд ли эта вещь украшала её – значит, распятие для обитателя этой комнаты было чем-то большим, нежели простое украшение.
Жиль ухмыльнулся, протянул руку и сдёрнул распятие с гвоздя на стене. Не удержал, и оно с грохотом упало. Мальчишка вздрогнул и воровато покосился на дверь, облегчённо перевёл дух, не заслышав шагов, и поднял свою добычу, небрежно перехватив за перекладину.
Какое-то время он стоял неподвижно, словно раздумывая, но потом его лицо исказила обычная пакостная ухмылка, и Жиль направился к выходу, победно стуча босыми пятками.
- Граждане, хотите полюбоваться на борьбу с суевериями? – звонкий и насмешливый голос Жиля рассёк муторную сонную тишину, давно уже висевшую в зале. Мэр недовольно поморщился, но большинство его подчинённых воспрянули и заулыбались, предвкушая зрелище.
Мальчишка важно, словно гусак, вышел на середину зала и встал неподалёку от камина.
- Полюбуйтесь, что я нашёл в комнате гражданина Гиго, утверждающего, что он предан Республике, - Жиль вскинул распятие. – В то же время известно, что христианство – омерзительная отрыжка прошлого и с ней надо покончить!
Несколько секунд царила потрясённая тишина. Чиновники переглядывались с нервозными улыбками, мэр непонимающе хлопал глазами. Гиго был очень бледен.
Жиль торжествующе рассмеялся и бросил распятие в огонь.
Гиго, казалось, вскочил ещё тогда, когда оно ещё не коснулось радостно вспыхнувших углей. С неожиданной силой он оттолкнул опешившего Жиля – да так, что тот не удержал равновесие и шлёпнулся наземь – подлетел к камину, упал рядом с ним на колени, и, выхватив распятие из огня, попытался сбить с сухого дерева огонь голыми руками, кажется, даже не чувствуя боли от ожогов.
Секунд пять остальные присутствовавшие были в ступоре. Первым очнулся Жиль.
- Ах ты, контра недобитая! - взвизгнул он, вскакивая и украдкой потирая ушибленный копчик. – Ты, честного гражданина…отдай, кому я говорю!
Гиго даже не взглянул на него, прижимая к себе успевшее слегка обуглиться распятие, как самое дорогое, что может быть в этой жизни.
Жиль ощерился, словно крысёнок, и выхватил из-под лохмотьев ржавый зазубренный нож.
- Жиль, мальчик, остановись… - попытался было робко проблеять мэр, но Жиль даже не взглянул в его сторону. Тяжело печатая шаг, он подошёл к коленопреклоненному Гиго и, резко схватив того за волосы, запрокинул ему голову и приставил нож к его шее.
- Отдай! – прошипел Жиль. Гиго посмотрел ему прямо в глаза – спокойно, без страха и ненависти.
- Гражданин Гиго, да отдайте этому проказнику его игрушку! – натянуто хихикнул Дюран.
- Никогда! – выдохнул в ответ Гиго сквозь побелевшие губы. – Крест Христов ему не игрушка.
Жиль сильнее надавил ножом ему на шею – будь нож как следует заточен, и на коже должна была бы проступить кровь.
- Ты готов умереть ради этой деревяшки? – усмехнулся Жиль и сильно рванул свою жертву за волосы.
- Не я первый, не я – п-последний. Делай, что решил, - голос Гиго даже не дрогнул. Казалось, он столько раз бывал на волоске от смерти, что устал бояться.
Жиль растерянно оглянулся по сторонам. Он прежде никогда не убивал людей, да что там, даже мятежников – и тех не убивал. Однако отступать было поздно, и напоказ усмехаясь, он занёс нож…
…чтобы в следующую секунду покатиться по полу, с воплем держась за разбитое ухо. Баталь, так вовремя появившийся, звонким военным шагом подошёл к Гиго и, схватив того за плечи, поднял его на ноги.
- Расскажите мне, что случилось, - это прозвучало тоном приказа. Жиль было открыл рот, готовясь излить на Баталя поток дивных откровений о контрреволюционном заговоре, но офицер резко прервал его: - Не ты, щенок, с тобой будет отдельный разговор, чтобы не вздумал больше с ножиками шалить. Говори ты, Энкр, если можешь.
Чиновник облизнул сухие губы.
- Жиль заскучал и заглянул в комнату гражданина Гиго, нашёл там распятие и решил пошутить, бросив в печь. Гиго вскочил и выхватил распятие из огня, Жиль попросил его вернуть на место, и тут…тут появился ты, гражданин. Вот…
Баталь искривил губы в усмешке.
- Теперь так, оказывается, просят… Я одного не понимаю. Вас тут пятеро взрослых граждан, каждый из вас сильнее Жиля – но вы сидели и просто смотрели, как этот придурок превратно толкует законы республики.
- Превратно? – пискнул Жиль, - Но я…
Офицер надвинулся на него и мальчишка поспешно отполз к стене, опасливо стреляя глазами по сторонам.
- Основными правами человека – поправьте меня, если полуграмотный солдафон Баталь ненароком ошибся – основными правами человека являются права на жизнь, свободу и собственность. Ты взял собственность гражданина Гиго и попытался уничтожить, а когда он попытался её спасти – нарушил его право на свободу, угрожая ножом. Ты бы дошёл и до нарушения права на жизнь, но, на твоё, дурака, счастье, я оказался рядом, и предупреждаю – с Луизеттой сводят знакомство и за меньшее! В следующий раз, так и знай, я отправлю тебя туда без всякого сожаления – и грустить не буду!
Жиль нервно кивнул и отполз подальше. Баталь, потеряв к нему интерес, обернулся к Гиго, так и стоявшему в прострации возле камина. С тяжёлым вздохом офицер отцепил от пояса жестяную флягу и протянул её пострадавшему. Тот взял её левой рукой, не выпуская из намертво стиснутой правой распятие, несколько раз судорожно глотнул и закашлялся от непривычной крепости напитка.
- У тебя руки обожжены, - бросил Баталь. – Давай перевяжу.
Гиго только помотал головой.
- Спасибо, - голос его почти напрочь сел. – Я лучше пойду, повешу крест назад…
- Можешь не приходить обратно, отдыхай! - крикнул ему вслед Баталь, кинув предупреждающий взгляд на мэра, попытавшегося было возмутиться самоуправством офицера.
- Как облава, гражданин? – льстиво поинтересовался мэр.
Баталь досадливо фыркнул.
- Да не лучшим образом, граждане администраторы… Поймали мы всякую мелкую сошку, самого Ларошжаклена видели только мельком, пальнули, конечно, но ушёл ведь, контра проклятая!
***
Уже давно разошлись по домам чиновники, свернулся у камина в зале Жиль – и заснул крепчайшим, почти беспробудным сном.
Только гражданину Гиго не спалось. Болели ожоги на руках, и он жалел, что не позволил Баталю перевязать их и смазать чем-нибудь – авось бы стало легче…
Почерневшее распятие висело на стене. Карманьолка была безнадёжно испорчена сажей, а постирать было некому, впрочем, гражданина Гиго это не слишком волновало.
В комнате было холодно, и он зябко кутался в единственное тонкое одеяло поверх грязной карманьолки. Опять придётся ложиться спать одетым…
Поток усталых мыслей был прерван стуком в дверь. Гражданин Гиго встрепенулся и подскочил на кровати, где, сгорбившись, сидел, словно мокрый воробей. Идей по поводу того, кто может прийти в столь поздний час, у него не было.
Он не забыл совета генерала Тюрро, но оружие ему иметь запрещалось, даже на бритву смотрели косо и если бы не расположение Баталя, то ему пришлось бы ещё хуже. Впрочем, вряд ли он смог бы взять пистолеты в обожженные руки…
Стук повторился, настойчивее. Гиго сунул ноги в растоптанные башмаки, со вздохом поднялся и пошёл к двери.
- Чему обязан в столь по… - начал он и осёкся, с удивлением созерцая дуло пистолета, нацеленного на него. Впрочем, оружие почти тут же убрали.
- Доброй ночи, месье д’Эльбе, - раздался красивый, но смертельно измученный голос. – Поговорим?
В тусклом свете свечного огарка, захваченного со стола, Гиго увидел необычайно красивое лицо юноши лет восемнадцати на вид и мгновенно узнал пришельца.
- Конечно, граф, - спокойно отозвался он. – Проходите.
- Благодарю, - светски кивнул Анри де Ларошжаклен, тряхнув влажными от мерзкой мороси светлыми кудрями, и, слегка пригнувшись, вошёл в дом, с осторожностью придерживая раненую руку в разбухшем от крови рукаве поношенного сюртука.






*прозвище Жака Кателино (1759-1793), одного из лидеров вандейских мятежников и первого генералиссимуса Королевской Католической армии.

**пардон (отпущение) – день память святого, в честь которого назван храм этого прихода. В данном случае приходится на 27 декабря, когда Католическая Церковь празднует день памяти св. апостола Иоанна Богослова.

***один из центров роялистской эмиграции.

****альтернативное название гильотины.